- Умирай, умирай! - кричу я. - Попал, попал!
Вместо пуль разноцветные шарики, понарошку да не всерьёз.
Разве жжёт тебя вычитанный из книг проливной напалм?
Прорастай сквозь асфальт, зелёный побег, дитя бензиновых рос.
Что под нефтяною радугой закопано, какой там клад и расклад,
Бормотанье какого скворца, не приемлющего гонорар?
Я иду, неловко танцуя, по мостику из чужих рулад,
Потому что город, где ты живёшь - он и вправду стар,
Он и вправду - звёзды под ноги, расколотые, ранящие небеса,
Нет, Русалочка, это витрина разбита - надеюсь, что не погром;
Через полчаса рассветёт, прояснится жизнь, всего полчаса -
Наступившее утро, по традиции, назовётся добром.

Пораженье отложено до поры. Вот теперь пора.
Наступает сюжет - ещё не развязка, но ограниченье свобод
Несомненно. Скелет в шкаф, ружьё на стене - мура,
Потому что берданка всегда висела здесь, и сквозь трещину на восход
Пялились глазницы, но кто об этом знал? Только ты? Не в счёт,
Ведь сюжет - не Йегова с листовок, и не лжёт, что заботится о тебе.
И подходит Шрёдингер к ящику, и глядит, близоруко ещё,
Как живая кошка Мёбиуса гуляет сама по себе.

Польской речью обжечься - волна, на песок накатив, удивится костру.
Если предков и слышу, то там - не в фамилии, в гоноре горьком.
И Варшаву, и Краков - иголкою, наискосок, мятым фантиком на ветру:
Это Висла, а это мечта, кувырком по холмам и пригоркам,
По зелёным эльфийским холмам - нет, в Ирландии я не была,
Рабинович напел или вдруг накислила кислица...
Путешествую по зеркалам, акколадам, колоколам -
И сквозь трещину в потолке Амазонка приснится,
Захлестнёт, закружит: то ли Скифия, то ли сельва, левый приток,
Это корни, это судьбы сплетения. По цитате
Опознаю своих, хоть на малую толику, хоть на чуткий чуток -
И обрушится штукатурка, и вновь окажусь некстати.

А ведь только и музы - огонь по жилам,
А ведь только и боли - рывок струны,
Остальное не в счёт, остальное лживо,
Лизергиновый морок, тепло луны.

Рядом пропасти взгляд, и тленная сладость,
И дорога, что изовьётся в ночь...
Этот мир никогда не поможет слабым,
Потому что мёртвым уже не помочь.

Это - солнечная сторона,
Чисто вымытое стекло,
Не любима и здесь, не нужна -
Но тепло, хотя бы тепло.
Посижу до заката, а чей
Луч коснётся потом - скажу.
Скоро время белых ночей -
Невесома сладкая жуть.
Город твой и время твоё,
И от взгляда вновь каменеть,
Лихорадка, незабытьё -
И молчу, и спасенья нет.

Дайте шанс Аристотелю поколдовать над мухой:
Прирастить ей две лишних лапки, ушки бантиком, нос трубою;
Пусть поёт колыбельную ей - махните рукой, сочтите обманом слуха,
Не карайте насмешкой, презреньем, забвеньем, сердечным сбоем.

Дайте шанс Архимеду забыть, что он в Сиракузах:
Пусть рисует веточкой на песке - воевать иначе он не умеет,
И в кругах молочно-опаловых, текучих медузах,
Пусть плывёт, шевеля хвостом трилобитьим, рельефен, словно камея.

Дайте шанс Вавилову: колосом осторожным
Он пробьётся сквозь стены, сквозь проволоку и решётки,
И зелёный побег отзовётся весенней дрожью,
И тугие зёрна на землю выскользнут, словно чётки.

Вот закат, янтарь, сердолик, калёное лето,
Время горлом ещё не идёт, прошедшего не итожит...
Дайте шанс учёным - вспомнить о том, что они поэты.
Развенчать их ещё успеете. Убить успеете тоже.

Дар сопричастности, честности, частности,
Чётности боли, любви и свободы,
Холод хрустальной, звенящей опасности,
Росчёрком рунным - разлом небосвода.

Так и идти по колючим созвездиям -
Вот полынья, незастывшее крошево,
Не удержаться, безмолвье, безвестие:
Время - солёный песок - позаброшено.