Три страховочных троса моих - здравый смысл, паранойя, гордыня -
Что теперь меня выручит, даст выдохнуть и уснуть?
Нервный срыв, лихорадка, ночная тахикардия -
А хотела в прошлое безнаказанно заглянуть?

Нет надежд расслабиться температурящей производной злака,
Аппарат Гальвани - напрямую к мышцам - дела, дела, дела...
Не расспрашивай, что со мной - потому что я буду плакать,
А вот это незачем, потеря времени, не за тем пришла;

Потому что тянутся к боли стихи, к чернозёму корни,
Потому что об иные осколки ранишься сквозь года...
И алеют чернила в ручке шариковой, а из сферы горней
Всё заглядывает через плечо, любопытства не скрыв, звезда.

---

Угрюмою, неозаримой
Запомнюсь - не годной в полёт.
Сочится из слова "любимый"
Душистый отравленный мёд,
Прохлада двуцветной камеи,
Далёкой звезды молоко...
К тебе прикоснуться не смею,
Зато обессмертить - легко.
И в сумерках гулких, сгущённых,
От часа к минуте темней,
Останься строкою смущённой,
Орфеем средь рыбьих теней.
Смотри: проступает основа,
И рифма крови, и родство -
И лёгкого шага лесного
Стремительное колдовство.

---

Чёрт возьми, не курила с лета - а теперь опять начала.
Вязнет в воздухе сигарета. Здравствуй, пепельная пчела,
Здравствуй (нет, тебя не дозваться - лишь сухое горло саднит)...
Зыбким дымом дышать, не сдаваться - не соломинке, флейте сродни -
Саламандра.exe, соната, исполняемая темнотой,
Поперечна и полосата - незаметной подмогой той
Мышце, бьющейся в парапеты рёбер, словно в колокола...
Чёрт возьми, не курила с лета. На губах немеет смола.

---

Исчезновенье лихорадочной потребности
Рифмованные строки пить взахлёб
Нам тяжело вообразить в подробностях,
Как тяжело забыть на ощупь хлеб
Слепцу, реальность неустанно лепящему;
И как друиду невозможно знать
(Приникнув к ясеню, осенне всхлипывающему),
Что роще - даже не сгореть, а сгнить.

Не умру, не умру, отставить, прочь, не верю тебе, темнота,
Это тело (его и били, и резали) ждёт, желает ласки, прикосновений
Тёплого ветра, прохладного шёлка - и в праве своём, и победна его правота:
Выживу, выживу, прорвусь сквозь паутину обессиливающих мгновений!
Словно губка, вбираю, друзья, ваших рук тепло
(И отблагодарить не сумею, разве только стихами) -
Всё нормально, это так, случайная судорога, голова закружилась, слегка повело.
...Солнце моё, почему ты всё время за свинцовыми облаками?..

Желающий жить говорит о смерти.

– Эй, смерть, я хорошо тебя знаю. Я знаю твоё имя и не боюсь произносить его. Ты не знаешь моего – и я сильнее тебя.

– Нет проблем, – пожимает плечами смерть и делает шаг вперёд.

– Эй, смерть, я ведь серьёзно. Я изучил тебя, и знаю, с кем имею дело, во что бы ты ни обернулась – от таблиц статистиков до набора "Сделай сам" из отполированных костей. Я вижу тебя – и ненавижу тебя.

– Конечно, – кивает смерть и делает шаг вперёд.

– Ты заигрываешься, смерть. Ты отбирала у меня друзей, и я шёл за гробом, оплакивая их. И возвращаясь с кладбища, я горел яростью ограбленной жизни. Она в костяшках кулаков – я буду драться с тобой, а драться я умею.

– Кто бы возражал, – разводит руками смерть и делает шаг вперёд.

– Всё то, что я создал, чем дышу, чего жажду – против тебя. Любовь дала мне крылья – ты же ползаешь в пыли! Дружба, что выручает из любой кромеши, злобы, колючей проволоки – неизвестна тебе, ты всегда одна и всегда отвергнута! Творчество, демиургия, переход из бессмысленного хаоса к сиянию, к вершинам – что перед ним ты, ты распад, тлен?!

– Ты прав, – подтверждает смерть и делает шаг вперёд.

И оборачивается человек, и отпускает в мир всё созданное, и смотрит вслед белоснежным крыльям.

– Не надо, – говорят ему. – Не надо говорить о смерти. Мы боимся, что ты её накличешь. А так она далеко. Зачем это – тяжелое, давящее, недоброе? Мы хотим жить.

– Вы не знаете, что такое хотеть жить, – думает человек. – Вы не знаете, каким звёздным всесожигающим огнём пылает гнев – против безликого, посмевшего отобрать жизнь. Вы не знаете лихорадочного озноба, перехватывающего горло – при одной мысли о любимом. Вы не знаете слёз – о хрупкости заката и цветка. А я знаю – и только я знаю, как же испепеляюще я хочу жить!

И он делает шаг вперёд.

- Ничего, любимый, успокойся,
Я выкуплю тебя у смерти
(В сторону: "Хрен я без тебя выживу"),
Ну, подумаешь, судьба -
Как-нибудь справимся.
- Хорошо, мамочка.
("Какая я тебе мамочка, идиот?!")
Мысль не успеть додумать.
- Что ты ему сказала?
- Э... Для начала я хотела его успокоить...
- Предполагаю, что тебе это удалось.
- Всё так плохо?
- Хуже, чем ты думала -
Кстати, чем ты думала?!
- Я. Хотела. Его. Успокоить.
- А что, он волновался?
- В общем, да.
- Странно. Это нехарактерно для мёртвых.
- Он жив.
- Да, конечно.
- Я тоже была живее, чем ты думал.
Кстати, чем ты думал?
- Ладно, квиты.
Цветы такие.
Называются ещё иммортели.
- Поможешь?
(А горло саднит и лоб горяч)
- Вряд ли сумею.
- Хорошо, нет проблем.
(Он, в сторону: "Пока есть... но скоро не будет")
Ну, а просто подумать вместе?
- Хочешь от меня той же фразы?
(Руки дрожат, всё плывёт перед глазами)
- Ты умнее.
Тяжёлый вздох:
- Я такой же дурак,
И мне без тебя не жить.
Ладно, как-нибудь справимся.

За какой надеждой вжимаюсь в изморозь на стекле?
Ну, разбить, сорваться, истерика, недостойно,
Да и холодно будет друзьям – в раскрывшемся феврале,
Сквозняке игольчатом, снежном густом настое.

Недовольство ночной метели слышу виском.
Оплывает оттаявший иней, звёздный свет открывая.
Да конечно, вновь не увидимся, извини, что побеспоко...
Всё нормально. Всё хорошо. Я вполне живая.

Я шёл сквозь лес напрямик, как хотел –
Нетронутой белизной,
И тонкий наст под ногами хрустел,
И след оставался за мной.
Смолистые ветви роняли снег,
Будто они – облака,
Был ветер свеж, и радостен бег,
И розов – ранний закат.

А лес был чёрен и страшен.

Надеялся вечером выйти к жилью –
Посёлку невдалеке.
Да правой лыжей влетел в полынью –
Непрочен лёд на реке.
Речушка лесная – о чём говорить,
Шириною в плевок –
А ногу изрядно сумел повредить,
И дальше идти не смог.

Ну, злюсь на себя – идиот, урод! –
Да толку воздух саднить.
Мобильник, конечно, же, не берёт
(И было б кому звонить!).
Делов-то всего – километров пять,
Ну, в крайнем случае, шесть;
Да сломана лыжа, на ногу не встать,
И что тут делать – бог весть.

Темнеет. По лесу ночью ползти –
Идея совсем дурна.
А я как чувствовал – захватил
С собою флягу вина.
Понятно, что надо рассвета ждать
И греться ночь у костра...
Не двигаясь, можно хворост собрать?
Ага. Сучка полтора.

Какой-то всё ж сделал я костерок:
Чуть света, чуть-чуть тепла,
Но, в общем, решенье так – на часок.
Нога совсем отекла.
С ближайшей ели лапник содрал,
Уселся спиной к стволу.
Что спать нельзя – это твёрдо знал.
Ну что ж – таращусь во мглу.

Увидел рядом гибкую тень
И рдеющий отсвет глаз.
Похоже, дела унылы совсем:
Вот волки здесь – в самый раз!
Ни сдвинуться, ни рукой шевельнуть –
Замёрз, как помойный кот.
Так вот какой он, последний путь…
Ну, жду, что произойдёт.

Обнюхивает. «Я вполне еда!» –
Докладываю – что терять?
Глядит заинтересованно: да,
Сейчас меня будут жрать.
Глядит. Белеют клыки над лицом.
Ложится рядом. Тепло.
Обнял. Словно в снег, провалился в сон –
Неужто впрямь повезло?

Проснулся. Сизый дым от костра,
Рядом – волчьи следы.
Смотрю на часы – дожил до утра.
Хочется пить. Воды!
Женщина в сером – а взгляд ночной,
Не ошибиться никак –
«Вот тебе чай. Пей быстрей, не ной –
Капает с туеска».

Пью и невнятно благодарю.
Чай. Горячо в груди.
Пью. Ошалевший, смотрю, смотрю…
«Дырку не прогляди!
А за такое не благодарят».
(Легка улыбка её).
«Я ведь не убиваю зря –
Я просто беру своё».

«Я стану оборотнем?». «С чего?
Будешь таким, как был.
То, что со мною – лишь колдовство.
Правда, хватило сил –
Кровью за кровь – проклятье убрать.
Нынче – воля моя:
Зверем лесным к полуночи стать
Иль не покинуть жилья».

Как же глаза её глубоки –
Бархатное вино...
Я, осмелев, коснулся руки:
«Расскажи». «Всё равно
Больше не свидимся, всё равно
Сказками люди сочтут –
Ладно уж, слушай: дело давно
Было. Года идут…

Раньше любила, была женой –
Жизнь рекою текла.
Муж мой меж тем приглянулся иной –
Ему она стала мила.
И вот, в подполе меня заперев
(А там темно, как в гробу),
Подруга – я помню этот напев –
Стала творить волшбу.

Их план был ясен: волка убить
Легко, законно вполне.
Пропавшую тоже просто забыть:
Кто вспомнит-то обо мне?
Как я копала свод земляной –
Лапы стерев до кости...
И знаешь – они не успели за мной:
Мне удалось уйти.

По следу – по крови – потом гнались,
Но лес не отдаст своих:
Не алые капли – осенний лист
И бурая россыпь хвои.
А я привыкала. И я ждала.
И дождалась через год –
Когда в лесу её подстерегла,
Из брюха выгрызла плод.

Что дёрнулся? Правда. Она жива
Была ещё где-то с час,
И были бессильны её слова,
И не было больше чар.
А я свободна. В придачу к тому ж –
Теперь человек и зверь.
А как по счетам заплатил мой муж –
Тебе знать не стоит, поверь».

Смотрел я в глаза ей. Рвали ветра
Небесную синеву.
«Ну ладно, ты здесь полежи у костра,
А я людей позову.
Прощай. Считай, что тебе повезло.
А лучше – ты мне не верь».
И долго пламя её волос
Виднелось среди ветвей.

А лес был чёрен и страшен.

А вскоре послышались голоса.
Я выжил. И стал сильней.
Но часто с тех пор ухожу в леса,
Брожу, не считая дней.
И с каждым костром – огонь в небосвод –
Я сам сгораю дотла:
Она ведь вправду своё берёт.
И душу мою – взяла.

Минск-Питер

В купейных вагонах редко знакомишься – рассечённость пространства
Панибратству противоречит. Тем паче – верхняя полка в билете:
Всегда претило «не-уступите-ли-даме-место» – а порой разговор минутный
Воспринимают как провокацию вежливые джентльмены. Потом же
И не объяснишь, что не напрашивалась. Третий
В нашем купе был из таких: грустней и тоньше,

Чем положено людям в костюмах. Кожаный портфель оставил в углу,
И ушёл в тамбур, с мобильником и сигаретами.
Не было его долго, почти до следующей станции.
Наверное, изрядно замёрз.
Проводник уже закончил возиться с билетами
И дребезжащий чай разнёс.

Потом попутчик вернулся (подъезжали к Борисову),
Почему-то извинился перед нами,
Сказал, что срочно вызвали по работе, надо вернуться,
Вот ведь, не получилось прокатиться в Питер.
Развёл руками, то ли оправдываясь временами,
То ли жалея, что не надел свитер.

Он, улыбнувшись смущённо («так уж вышло, вот как бывает»),
На ходу завязывал шарф, уже направляясь к вокзалу.
«Лишь бы какая-то ерунда, лишь бы не арестовали», –
Вдруг подумалось зябко и колко.
Посмотрела вслед. Подошла к проводнику и сказала:
«Можно я перелягу на нижнюю полку?».

Эй, не зарься на потом –
Есть к любой верёвке крюк.
Позабыв про отчий дом,
За спиной оставив юг,
Поезда летят на свет,
Поезда летят туда,
Где замёрзшая вода
И единственный ответ.
Сколько минуло минут?
Тут угробят, там вздохнут.
К жерновам приник сонет –
Есть мука, да муки нет.
Скоро кончится блокнот.
Поезд-поезд, жизнь идёт.