Чтобы не было
Рассказ Так уже привычно – перебирать разговоры, фотографии, картины прошлого. Ночами, когда то ли тело не даёт голове спать, то ли голова – телу. Всё равно они теперь существуют как бы по отдельности. Голова-то цела, голову я могу контролировать, вот она и рисует по моему велению картины, и озвучивает их. Это - снова разговор, но уже только с собой.
Хотя, если дело происходило без тебя или до тебя - тогда это как подглядывание в замочную скважину или в чужие окна с подзорной трубой. Когда воображение дорисовывает гораздо больше, чем видит глаз. А вот когда дело было с тобой – тогда сложнее. Сложнее дорисовать то, чего не было и стереть то, что было. Но стебли на тропах памяти раздвигать надо, иногда их надо даже косить. Хоть косой, хоть газонокосилкой. Жаль, совсем вырвать уже нельзя. Или можно?
Нельзя вернуть былую радость - приходится выдумывать новую. Жесткие и твёрдые ветки ломаются, мягкие и гибкие - только гнутся. Но и - разогнувшись, хлёстко выпрямляются. А вот может ли разломанная на куски ветка срастись и стать целой и гибкой, как когда-то? Врачи говорят, что нет – но глупая ветка всё равно не хочет верить. Даже спустя всё это время. Поверить им – значит признать ещё одно поражение, и на этот раз – окончательное. Это мы, опилки (1), но мы хотим верить в другое...
Парад-маскарад жизни всё-таки имеет немало закономерностей в своём безумии, и значит, можно, можно менять правила этой игры. И даже игроков.
Была фраза в каком-то тупом антиутопическом боевике - среди всех корявых диалогов вдруг бритвой резанула: «Если лгать до конца – любое преступление сойдёт с рук». Верно, если подумать. Хочу ли я совершить преступление на самом деле? Нет. Я ещё не сошёл с ума. Хотя с ума-то мне теперь сойти гораздо легче, чем с больничной койки...
Но я хотел бы лгать себе – а если это невозможно, то лгать жизни, и тем избавиться от прошлого. Я художник, я создаю иллюзии. В общем-то, это всё, что я могу теперь – создавать иллюзии. Создать себе такое прошлое, где не будет –
его. Где он исчезнет, не успев ничего сделать.
Не могу даже в мыслях называть его по имени – человека, сломавшего мне жизнь. Самого близкого когда-то… Он - Номер Икс, мой вечный противник… и надо же - я всё ещё иногда, забываясь, зову его братом.
...Река, ещё не до конца убитая городом – даже здесь, рядом с пристанью и мостом, неплохо ловится рыба. Тусклый, неинтересный закат – на грязно-белую вопящую тучу чаек на отмели смотреть куда интереснее. Впрочем, интереснее – на антураж этого пикника-рыбалки-дня рождения.
На огромном пледе – тарелки-коробки-бутылки, уже пустые и ещё полные, ешь-пей-не хочу. Рассевшийся и развалившийся вокруг цвет творческой интеллигенции нашего города. Ну, и подающие надежды личности вроде меня тоже. Удочки на рогульках у воды. В воде же охлаждаются бутылки с пивом. Костёр, в который я время от времени, не вставая, прицельно метаю опустевшие пластиковые «полторашки». Они громко лопаются и плавятся. Потом не забыть бы и прочий мусор сжечь, нехорошо всё-таки оставлять… а пока мне лень.
Пузатый всеобщий «друг – художник и поэт» уже поймал нужный градус вдохновения и, пылая носом и прочими частями обширной физиономии, импровизирует:
- Солнце крыльями мельниц
Вплавь улетит в болото столетий,
И комары изрекут водяные потоки
Церковных сияющих куполов.
Это космический ужин!
Россия, тебя мы спасём!
Я бы на месте России не обольщался. А на поэта уже ругается-надвигается маститый скульптор: поэт своей громкой импровизацией прервал его не менее вдохновенный рассказ о том, как его, скульптора, принимали в Париже («Это вам не здешнее быдло, да-с!»). Паре барышень симпатичных рассказ адресовался, между прочим, а тут этот псих… «Псих» игриво прячется за хозяйку вечера, известную акварелистку и сегодняшнюю именинницу – ещё бы чуть-чуть пригнулся, и впрямь не видно было бы его: именинница-то у нас дама видная.
(А и фиговый из тебя каламбурщик. Ну-ну, рисуй свой антураж дальше, цвет творческой интеллигенции). Недовольная дама взывает к жене пьяного поэта (бывшей жене, но это детали): «Роза, ну сделай же с ним что-нибудь!». Роза, ещё молодая, но уже привычно-ироничная, не двигаясь с места, произносит с выражением:
- Водохлёбов, дорогой!
Ты в гробу одной ногой –
и другой туда же встанешь,
если петь не перестанешь!
Эта частушка явно имеет больший успех, чем изрекающие комары поэта и даже парижские панегирики скульптора. Народ у костра
(наше доблестное племя Художный Люд) хихикает, обстановка разряжается, маститого скульптора барышни уводят под ручки к водичке, удочки проверить, а поэту кто-то заботливо вручает стакан пива и бутерброд. Поэт доволен, остальные тоже.
И я доволен, чего скрывать. Пьяные, нелепые, прекрасные люди! Как глупо с ними и как хорошо… Если когда и ощущал себя свободным среди людей, а не в одиночестве – то только с ними. А ведь и
он мог бы быть здесь, мой Номер Икс. Похоже, почти горячо – но это на первый взгляд. Не любит он таких компаний, и не любил никогда. Я ведь хотел его привести, и не раз - но ему это было не надо, с этими творческими раздолбаями наш жёсткий и целеустремлённый быстро заскучал бы. М-да, как же мы-то с ним тогда общались столько лет? А хрен нас знает… я не знаю. И здесь его точно нет – хотя и жаль картинку, я бы там остался. Жаль. Да и что там может случиться, если подумать? Разве что выпьет кто лишнего и в речку полезет ночью, а там течение… ну уж нет, только не этот чемпион, этот - выплывет.
Или вот скала. Та отвесная стенка, где я на первом же занятии каким-то чудом залез на самый коварный козырёк на трассе и уселся там. Всего-то метров пять до подножия - и ещё сотня вниз по крутому откосу до реки. Уселся, помню - и ни в какую не желал больше сдвинуться с места. Как кот на дереве: вниз лезть страшно, а дальше вверх – только если снизу погонят. Будь я постарше, не захотел бы позориться перед рослой гарной дивчиной-инструктором и полез бы таки вверх минут через пяток, с дрожащими коленками, зато весь такой волевой. Но мне-то двенадцать было, и эта вредная инструкторша не могла меня заставить ничем - ни угрозами, ни обещаниями. Кажется, я и не слышал ничего – скорчился, вжался в эту самую стенку и уставился в страшную пропасть, в которую вдруг превратился береговой склон под ногами: катиться и катиться по нему мячиком, пока не булькнешь в речку
(опять речка, хм…). «Тише, Таньечка, нэ плачь – нэ утоньет мьяч, мьяч вашшэ нэ тоньет» (2). Но я-то не мяч, и мне всего двенадцать. А стягивать упирающегося меня с насеста на страховке вроде как не положено – техника безопасности. В конце концов инструкторша машет рукой – то ли с досады, то ли парню-инструктору, держащему трос. Парень привязывает трос к дереву, и вся глумливо хохочущая группа юных скалолазов вместе с ним и инструкторшей
(Таней, отож) демонстративно уходит в лагерь обедать. А я, значит, сижу на скале, кукую…
Это потом я наловчусь и буду цепляться за еле заметные выщербины кончиками пальцев (хотя руки после будут ещё долго дрожать). Научусь оценивать трудные моменты трассы и, распластавшись по стене, делать длинный шаг в сторону, чтобы там нашарить потерянную было опору. Перестану бояться высоты. И оценю, как это весело: бросив последний гордый взгляд с покорённой вершины, съезжать вниз на страховке, раскачиваясь и отталкиваясь от стены руками-ногами. Не стану я великим альпинистом – так, небольшие высотки (скалы да стены), да и вовсе брошу это дело после школы, но кое-что мне это всё-таки даст. Некоторую форму на будущее – на то будущее, где моим другом и соперником станет
он.
Пару травм даст тоже, не без этого – но ведь могло бы быть и хуже. При мне – не было такого, но рассказывали, что бывает. Если бы
он был там, в этой команде, и если бы вдруг на трассе… Если бы.
Альпинизм его тоже не интересовал.
Армия… Нет, в армии он не был. Ни до, ни после универа. Это я точно знаю. На деле-то он всегда был куда здоровей меня - меня тогдашнего – но и куда хитрей. Мне бы так уметь отмазываться. Жаль: в армии-то всякое могло бы случиться... Нет-нет, не я.
(Я ведь, кажется, не хочу ломать себе жизнь?). Но ведь могли бы, например, внезапно бросить срочников в "горячую точку"… или, скажем, учения в условиях, приближенных к боевым. Или даже вот стоит он ночью на посту, а там…
А хрен там. Армия отпадает. С грохотом и лязгом отпадает, а сверху её красиво накрывает большой бронированный медный таз.
А вот ещё – отвязная оргия «тру-панков» местного разлива у кого-то на хате. Загаженная хрущёвская «двушка», дым, мат, перегар, плевки под ноги, немытые и нетрезвые тела, а в дальней комнате…
(Не криви фейс, эстет – было, было! Был период на первом курсе, когда ты усиленно воевал с собственной брезгливостью – особенно там, в дальней комнате). Что при этом играет в колонках – уже не важно. Всё равно не разобрать за общим гамом. Обоняние тоже вскоре отказывает, да и смотреть особо не на что – лучше забыться... И кто-то передаёт тебе стакан, а кто-то – шприц, а кто-то говорит: «Иди сюда, чё». И весь мир идёт на, и будущего нет...
…А ведь мог. Как ни странно – мог
он там быть! Своей другой стороной повернуться. Стороной Икс, той самой, которая была известна мне - и однажды меня сломала. Заносило его иногда неслабо, но не все об этом знали. А там – передоз, или пьяная драка, или зараза какая…
Но вот тут уже я – это я не хочу туда снова.
* * *
Тот, кого называли «Номер Икс», поднимает голову, щурясь и моргая – и вдруг с размаху шандарахает ладонью по краю стола. Даже кресло отъезжает в противоположную сторону. Опять, кретин, заснул за компом, в обнимку с клавой. Забыл, что тогда бывает?
Шумно выдыхает, откидывается на спинку кресла, уставляется в потолок. Тени от веток - мечутся, наскакивают друг на друга… Рваный ритм. Бой с тенью.
Это тебе не ринг и даже не тренировка - своим кошмарам хуков не навешаешь. И сделанного не воротишь - разве что тот, другой, действительно нашёл способ. Слишком уж отчётливо его слышно в последнее время... Как будто мало
тех, повторяющихся снов.
Два года Номеру Икс снится одно и то же: соревнования на кубок области среди университетов. Большое мероприятие с фанфарами: победители поедут на международные соревнования. Их сборная – они оба немало сделали, чтобы попасть туда.
(Ему-то зачем это было нужно? Неужели только чтобы не отставать от меня?). Оба среди прочих добрались до финала. И узнали, что им придётся выступать друг против друга.
Номер Икс начинает атаку, его соперник уходит, атакует сам. Технично, но как-то… что не так? Давай, работай! Раунд, второй. Номер Икс ускоряется. Соперник всё меньше атакует и всё больше защищается. И рефери что-то бормочет, непонятно: то ли "Совсем озверел", то ли "Всё, проиграл". О ком это он? Некогда, некогда! Время! Ещё немного – и победа моя!
Потом не остаётся и мыслей – только бешеный натиск. Длинная скорострельная серия - ошеломлённый соперник может уже только беспорядочно закрываться руками, его защита сломлена окончательно. И финальный апперкот – красивый, молниеносный, беспощадный. Слишком близко от канатов. Соперника вскидывает вверх, бесчувственное уже тело переваливается через канаты и тяжело рушится вниз с площадки. За ним с ринга спрыгивает рефери… считает положенные секунды… хмурится и наклоняется пощупать пульс – и подаёт сигнал санитарам. Когда те осторожно кладут боксёра на носилки, он приходит в себя и страшно кричит.
А рефери возвращается ко второму, к победителю. Поднимает ему руку в перчатке. Победитель тяжело дышит, глаза его пусты. Тренер уводит его с ринга. Интервью тоже приходится взять на себя тренеру – победитель молчит. Бывший чемпион области и международный призёр, выругавшись, даёт кулаками в подлокотники, вскакивает. Не зажигая свет, тяжело топает в кухню.
Ну и места он выбирает, чтоб меня искать, думает Номер Икс. Чем дальше, тем круче. Особенно та тусовка под занавес сегодня – ну, блин, и мнение у него обо мне!
Большой глоток, ещё один – Номер Икс давится, кашляет, опирается о подоконник, чтобы отдышаться.
Ладно, хрен с ним, с фантазёром таким. Весь в меня. И правда как родные. Лишь бы догадался наконец вот так же нарисовать пятый курс и те соревнования – и тогда я ему попадусь. Пусть меняет, что хочет.
Мне тоже очень не хватает тебя, брат.
15 сентября 2011 года (1) Фраза из «Кибериады» С. Лема.
(2) Песня-пародия на мелодию Джо Дассена "Salut", поётся с "французским акцентом".
Главная
Страниц: 
