двух близнецов, сросшихся сердцами,
разделили в клинике в таиланде.
операция прошла успешно.
прощай, мой брат.

в детской нет места для двух колыбелек,
и вторую поставили в кабинете.

здравствуйте, дети.
сегодня мы будем учиться читать.
брат читает справа налево,
я − слева направо.
он пишет левой рукой:
ябет юлбюл я,−
и спрашивает: понимаешь?
и читает мой ответ: ад.










снова внутри от нежности мёд и лёд,
тонкая замирающая игла.
тихо помешивает над головой пилот
небо, и всё напрасно, и все дела.
тихо подвешивает над головой в дыму
снежном воронку, веер, ночной огонь.
нежность, не выносимая никому,
мёрзлой пчелой жалит и жжёт ладонь.
вынеси мне из своего тепла
летнего мёда милость, слизни слезу.
даже под снегом, брат, даже тут, внизу,
сердце сосёт мучительная пчела.
были мы ветрены, стали мы дураки
и вертопрахи, тает наш вертоград.
некому нас мёдом кормить с руки
даже под снегом. даже под снегом, брат.










ружьецо-то возьми, ружьецо-то, нажми на курочек —
мы давно не стирали на речке кровавых сорочек,
мы давно не копали, не мяли тяжёлую глину.
в грудь не можешь — зажмурься, дружочек, и выстрели в спину,
в белый свет, в молоко, в золотые медовые дыни...
можно выстрелить так, что никто никогда не подымет.
не подумай, что встану — не встану, и сниться не стану.
серебро в серебре, вот и пули сбиваются в стаю
и летят ледяными скворцами, отпущены сами
то ли нами, птенцами,
то ли нами, отцами.










из-под полога полночи стёртый пятак урони
в колею, где по волчьему следу позёмка поёт
осторожней, отец, не к добру эти песни, они
ледяной колыбельной вонзаются в сердце твоё.
запахнувшись в медвежью доху, сохрани седока
этой ночью мятежной, метельной, не вырони в снег
не к добру эти песни, отец, и позёмка легка,
как рука ледяная невесты, умершей во сне.
берегись, береги седока, на другом берегу
видишь, изоб дымы, дотяни же, отец, до села
не могу, — отвечает, — вот как на духу — не могу
душу выдула стужа, позёмка глаза замела.
ай, мой сахарный, где ты, пошто ты покинул меня
рассыпает луна решета серебристой пыльцы
вот и снежная дева встаёт и берёт под уздцы
запалённого скачкой коня.
поцелуй меня, дивный мой, что тебе дом над водой
это дым над водой, это дым на воде, это лёд...
и целует целует целует — дохнуть не даёт
ай, какой молодой, — говорит, — поцелуй, молодой!..
вон он, берег-то, близко, бежать бы по синему льду
да прильнула, прилипла, смерзается слюнкой во рту
божье имя, и волчью обиду слыхать за версту —
я иду, — говорит, — я иду...










Стасу
конница, конница, голова в бурьяне,
сапоги в сугробе, глаза в слезах
здравствуй, маруся, изменил по пьяни,
извини, упал в дорогих глазах.
вот моя душа, застрели навылет,
вот моя деревня, полон дом травы
извини, маруся, хотелось выжить
не сносил, как водится, головы.
в нашей сотне — да не в пешей роте
на груди георгий, в груди весна
вы поглыбже, братцы, меня заройте,
чтоб она не видела из окна.
вдоль да по речке лебеди да гуси
синие фуражки, зелёный шум
здравствуй, маруся, прощай, маруся
больше ни словечка не напишу
http://yandex.ru/clck/jsredir?from=yandex.ru%3Byandsearch%3Bweb%3B%3B&text=%D0%B...










Спи же, мое горюшко, глупый дурачок!
Пляшешь до полуночи, дразнишь небеса.
Слышишь – выйдет из лесу серенький волчок,
Унесет Егорушку в темные леса.

Лисы норы выстелят забывай-травой,
Совы сердце высушат, высосут глаза.
Засыпай, мой сахарный, гулевой, живой –
В небеса таращиться по ночам нельзя!

Эхо душу выманит на неверный снег
Голосом объездчика, песней ямщика…
Ты не слушай нечисти, не кричи во сне,
Пусть себе куражится матушка-тоска.

Время воробьиное, голубиный гул,
Петелька на петельку – золотой крючок…
Слышишь ли дыхание возле самых губ? –
Это я, твой грустный, твой серенький волчок.