"в девках сижено- плакано.
замуж хожено - выто."
дождь ли это неровный,
или же ветер нервный...
и ещё этот город,
чужой как глаза семита,
в снежных краях,
в танцах народов нерпы
равнодушно стоящего.
или дело в осенней грязи.
прислонись.
расскажи о любви, о своей печали.
о прочитанной книге,
костре, о тоске, и страсти,
обо всех своих прошлых,
нынешних, обручальных
снах, где цвет облетает
с яблони, вишни, груши....,
за рекою ветер качает пшеничный колос..
прислонись, я буду любить тебя,
буду слушать
наш с тобою,
единственный, одинокий голос.










я позвонил .
мать приоткрыла дверь.
потом сказала: - почему так долго.
потом сказала: - позабыл о долге.
потом сказала: -пылесос проверь
и лампочки.. и вот ещё часы,
они спешат.
и вот ещё рецепты.
прочти.
потом сказала: - эти цены...!
и не спеши, ты сын или не сын?
потом сказала: - сядь, поешь, поешь.
икра из синеньких, бульон,
а ты с работы.
потом сказала:- мажь.., сказала режь..
вот помидор...
потом сказала: - что ты,
оставив всё, встаёшь из-за стола.
с собой возьми, я для кого стараюсь?
я говорю: - но ты же умерла.
и слышу бой часов.
и просыпаюсь.










на пути в Мегиддо

из дичи в местных угодьях- змея, варан...
или это не дичь?...впрочем важно ли?
по утру,
когда над дорогой серый висит туман,
я выезжаю к северу.
скользкий труп
разложившейся ночи сползает ,
как слизь с опор
высоковольтной линии.
шарабан
мой катится в сторону северных низких гор,
к холму, о котором зеведеев Иоанн
откровенничал.
радио
нежно поёт "Мишель"...
я въезжаю в небо, в ватный его придел,
в рваный, пробитый, как танковая мишень,
если видел кто...
если кто на неё глядел
с полуметра.
и,
как левою в корпус - ствол
тяжёлого, жёлтого, солнечного луча.
и слеза горяча .
и кружИт над землёй орёл,
вспорхнувший испуганно
с иоаннового плеча.










художник. (назад в будущее)

рассматривая воздух побережья,
нагретый грунт, сверкающую соль,
с мольбертом и палитрою, босой,
в подоткнутой, наброшенной одежде,
пыля спускаюсь к берегу
и здесь
перемещаю радужное море
и птиц и грузный фиолет бегоний
и над водою голубую взвесь
на холст.
и говорю: - да будет так!
и отделяю женщину в цветах
от женщины с истерзанною грудью,
растоптанной саксонским сапогом,
и под шумок соседским сапогом,
a после "кто захочет" сапогом...
и будет день.
и страшного не будет.










разве можно услышать, как липкая кровь течёт
вечером в море,
как ночь застревая в горле
режет его
каждым стальным лучом
каждой звезды?
слышно ль шипение соли
на моей щеке
в произнесённых словах,
в звуках, из пропасти выбравшихся наружу?
только к глухому не подползает страх
говорить: -люблю
вернее не страх, но ужас
от того, что вот, пред ним, на глазах его
выдох преображается мёртвой ложью,
темнеет, как
остывающее стекло,
ломким становится, мелким, пустопорожним.
ненависть водит грифелем по листу.
ненависть к звуку,
бессильному стать слезою,
к слову, которое просто невнятный стук,
дрожание сердца, испуганного немотою.










слеза тормозит.
стекленеет ещё в глазу.
ей бы песню в помощь,
но песня всегда пьяна.
слишком жарко для песен.
хрупкую стрекозу
я сдуваю с камня могильного,
но она
возвращается вновь,
упорна, как Кибальчиш
тайну хранящий.
крыльев её алмаз
режет солнечный свет...
что ж ты Господь творишь?
я говорю, поднимаю голову и смеясь
любопытству детскому своему, завожу мотор.
слева море, вверху голландские изразцы...
и воздух дрожит над дорогой, как обертон.
и дорожные знаки стоят, как на палочках леденцы.










лист тетрадный лежит на столе одинок и бел,
как исподнее женщины
в золотой предзакатный час
сброшенное у берега.
радость тоски по тебе,
радость памяти о жизни постигшей нас
от него расступается, как по тёплой воде, круги.
тень акации, оставляя асфальт, на соседний втекает дом.
и медовая, жаркая, сладостная погибель
неоглядного мира
разливается за окном.










солнце что дождь.
бьёт от души, с отмашкой....
(глаза прикрывая ладонью мужик в тельняшке
привезённой ещё в те годы, ещё оттуда,
с берегов балтийских или со средней Волги,
за пятёрку имперских, забытых теперь "эскудо")
говорит:
-от слова, мужик, никакого толку,
всё уйдёт в "молоко" , уйдёт в порожняк, всё мимо,
если за звуком не тянется пуповина
уходящая в небо, в твоё бессмертное лето,
если не слышно, как стонут ночами камни
в синей пустыне,
так же и если эта
женщина, чьё плечо, нежней десяти Италий,
в нём не присутствует.
ладно, киваю, выпьем.
солнце к земле, как надоевший любовник липнет,
трётся, просится, истерит, но всё же
через час остывает, становится тёмно-рыжим.
и как женская грудь, в корсет крокодильей кожи,
горы стоят затянутые в булыжник.










кто мне скажет о танце,
этого танца лучше?
громче тимпаны, звонче кифары струны.
не сносить тебе головы,
ты попал Ванюша.
не судьба тебе стало быть с головой твоей,
не фортуна.
бабы Ваня...
бабы, что злые дети.
всё в сердцах, в сердцах,
а людей им прощать обидно.
за тобою идущий, не избавит тебя от смерти.
по секрету скажу - никого за тобой не видно.
на востоке вечер.
ветер.
земля мутнеет.
молоко топлёное
за оконным течёт проёмом.
горячи твои камни,oх-ты
матушка-Идумея,
солонO твоё море,
небеса твои неподъемны.










хлеба мякиш катая пальцем костлявым пОстолу
апостол Пётр, говорит другому апостолу,
говорит:
- проходи, дверь за собой прикрой.
как там было в гостях, как прощались с тобой, как встретили?
сколько, апостол, удалось распродать бессмертия?
-нА три сикля, апостол.
говорит апостол другой.
-а вот этот вот номер...,
когда по воде аки посуху?,
говорит апостол Пётр другому апостолу.
когда по озёрной волне, когда по волне морской,
судака-леща топча сапогами-ботами....
- это трудно пока, мы над этим пока работаем,
мы стараемся, Сёма.
говорит апостол другой.
так говорит.
за оконцем рулады птичие.
млечный путь дымит,
блеет облако над Бердичевом,
в васильках и клЕверах писк полевых мышей.
я сижу на кухне
и не чувствуя время позднее,
слушаю разговор
двух мёртвых, худых апостолов.
на плите, в кастрюльке, булькает вермишель










а вот эта война...она-
бузина, полынь...
эшелоны, подводы, моторы,
мешки, мешки.
прокурлыкал, к земле подойдя, журавлиный клин.
из распоротой лошади
в грязь потекли кишки.

заблудилась девочка.
все, кто стоял, кто был
возле - исчезли:
этот стоял - упал,
этот пропал,
этот от рваных дыр
стал пустым, все они-
дым, требуха, щепа.

так она и искала спрятаться....
и давно
наступило затишье
и страх стал похож на блажь.
и любила, и вышла замуж
и с мужем ей повезло.
и друзья всегда говорили:
не муж, ...блиндаж.

год назад он умер.
этот его уход
зачеркнул спокойное время.
опять летят
журавли на форсаже,
трещат кузова подвод,
паровозная ось
катится по путям,
и деревья текут.

я даю ей морковный сок.
отправляю в мусор
недоеденные куски.
и она говорит:
ты же любишь меня сынок?
и я отвечаю:
а иначе не по-людски.
http://gipatalamus.livejournal.com/