ПЕРЕКРЕСТОК Я утром вышел из пальто, вошел в седой парик.
Старик с повадками Тельца стучал в литую медь.
Шел ветер с четырех сторон, вбивал мне в глотку крик,
И шрамы поперек лица мне рисовала смерть...
В окно с наклеенным крестом я видел, что бегу
Там, где у хлебного стоит, окаменев, толпа –
На той проклятой стороне, на страшном берегу,
Куда всегда летит шрапнель, бездушна и слепа.
Смотрите, я улегся в снег, пометив красным путь,
И мамин вой ломал гранит, и гнул тугую сталь...
Я там оттаю по весне, вернусь куда-нибудь,
И позабуду, что хранит во все века февраль.
Я сбросил эту седину, я спрятал в пальтецо
Свои промокшие глаза, небывшую судьбу.
От страшного рубца отмыл промерзшее лицо,
И в памяти заштриховал: по снегу я бегу....
МАЛЕНЬКИЙ САПОЖНИКМаленький сапожник, мой дедушка Абрам,
Как твой старый «Зингер» тихонечко стучит!
Страшный фининспектор проходит по дворам,
Дедушка седеет, но трудится в ночи.
Бабушка – большая и полная любви,
Дедушку ругает и гонит спать к семи…
Денюжки заплатит подпольный цеховик,
Маленькие деньги, но для большой семьи.
Бабушка наварит из курочки бульон,
Манделех нажарит, и шейка тоже тут.
Будут чуять запах наш дом и весь район,
Дедушка покушает, и Яничке дадут.
Дедушку усталость сразила наповал,
Перед тем, как спрятать всего себя в кровать,
Тихо мне расскажет, как долго воевал:
В давней – у Котовского, и в этой …
будем спать…
Маленький сапожник, бабуле по плечо,
Он во сне боится, и плачет в спину мне,
И шаги все слышит, и дышит горячо,
И вздыхает «Зингер» в тревожной тишине.
иприт куда летит экзюпери
на неподвижном самолёте
и тишина подлунных сфер
уже ему принадлежит
он не вернётся до зари
как вы его ни умоляйте
он там где жив аполлинер
и где иприт его сожжёт
но к ним с оплавленной горы
не ждите не придёт волошин
и не обязан им ничем
и в сумраке своём небось
опять ворочает миры
как будто это горсть орешин
у карадага на плече
на фоне гаснущих небес
кто чертит небо сгоряча
в серебряном аэроплане
мы тоже все сойдём с ума
у прошлого в сухих руках
кому удастся в этот час
бежать из каменного плена
где молится застывший макс
за тех и за других
Рыбы Где Полянка целуется с Якиманкой,
Где торчит острый угол машинам назло,
Мы на пару с тобой покупали полбанки,
Не вискарь, не коньяк, а родное бухло.
На квартире, где жили чудные мазилы,
Две художницы мыли картоху и лук,
Ну и, если родители им привозили, -
Тихо таяли рыбы на кухне в углу.
Эти рыбы во льду, отворённые пасти,
Словно ждали напасти – кастрюлю и печь...
Им на дно бы залечь, но распахнуты настежь
Наши жадные рты, и не долго терпеть!
Разливали портвейн, до утра пировали,
Никому не давали уснуть за версту,
И гудели гитары, скрипели кровати
И от ужаса стыл мусорок на посту.
Так и было, да сплыло - поспешно и громко.
Сквозь Москву мы спешили навстречу судьбе...
Мы и жили-то рядом: ты на Божедомке,
Я – в общаге, на Трифоновской, 45Б...
Шаги командора Юрику, старику, бывшему Командору
Сойдя с ума как с пьедестала,
Шагай неспешным командором,
И не разглядывай детали
Пространства, где идёшь дозором.
Ты страшен тем, кто виноватей -
Потом все объяснит палач им,
Но обыватели в кроватях
Подавятся тоской и плачем.
Тебе разбойники и воры
Под пыткой выдадут такое,
Что ты не вынесешь позора
И дрогнешь каменной рукою.
Потом зависнешь в глупом тире:
Не по мишеням бить - по рожам,
Но вспомнишь, что давно потерян
Последний след в душе порожней.
Все узнаваемо до стона,
Лежишь в земле, возможно, сам ты,
Там, где шумят аттракционы
Вокруг погибшего десанта.
...Без толку встретились, без лада,
И за грудиной - горячее.
Но ощущение приклада
Останется в моём плече, и...
Больничное
1. Окно
В больничном окне – замечательный мир:
Деревья облезлы, но живы,
Бегут экипажи, набиты людьми,
По выбитым каменным жилам.
Вороньего скока смешной контрапункт
Пугает пичужью ватагу,
И сукины дети без всяческих пут,
От сторожа давшие тягу,
Бессмысленно лают на весь окоём,
Гоняют прохожих и галок...
Мой мир, ограниченный этим окном,
Огромен, чудесен и жалок.
2. Никодимыч и Серёга
За окошком больницы – фабричный пейзаж
Намалёван кармином и охрой.
И сырые дымы возмущают пейзан,
Заставляют ругаться и охать.
Никодимыч по-тихому пьёт самогон,
А Серёга всё больше по салу...
Здесь хвороб на двоих – за тележкой вагон,
И земля выносить их устала.
У Серёги – наколотый вождь на груди
Видит сало, от зависти тлея.
Никодимыч не любит вождя и грубит,
Трёт когда-то могучую шею.
Не осталось давно ни кола, ни двора,
Только траченный временем норов.
Оба-два старика матерятся с утра
И, как дети, боятся уколов.
Клезмерное лето Я там, где иглы минаретов
Звездами небо помечали,
Стремился в клезмерное лето
Навстречу счастью и печали.
Где величавые хасиды
На языке почти забытом
Субботу пели с древней силой,
Как будто шторм гудел за бортом.
И эта музыка на идиш
Среди победного иврита -
Казалось, дверь толкнёшь, и выйдешь
Во время, что давно закрыто.
И дед, в губах зажавший дратву,
И бабушка с кошерной рыбой...
Я на горячий Север, к брату,
Где всё припомнить мы могли бы.
Под небом выжженным и тусклым
Одна судьба на многих лицах.
А я писал стихи на русском,
На самом близком во языцех.
Коврик с лебедями Вот коврик: лебедь на пруду,
Русалка на ветвях нагая,
И я там с бабушкой иду,
Тащить корзину помогая.
Меня пугает Черномор,
И рота витязей могучих,
Когда они тяжелой тучей
Встают из вод, стекают с гор.
Дымит фашистский танк вдали,
Копьём уже пробит навылет.
Бегут бояре столбовые
Со вздыбленной моей земли.
Но сквозь разрывы, сквозь беду
Я вижу: кот идёт упрямо,
И пирожками кормит мама
Его, и птицу на пруду.
И сказки он кричит навзрыд,
И песни он поёт, каналья,
И цепь его гремит кандально,
И дерево его горит.
Сверчок Ты приходишь – а дом твой горит,
Словно взял его недруг с боя.
Догорает негромкий быт
И сверчок, что трещал за обоями.
Догорают и плед, и след
Первых слов и попыток первых.
Всё погибло во зле и в золе,
И сверчок, что играл на нервах.
Жаль, недолго во тьме сверкал
Этот дом, сам себя сжигая...
Только жальче всего сверчка –
Потому как душа живая.
Сенокос високосного года
Сенокос високосного года -
Что-то души летят косяком.
И сержант голосит: «По вагонам!»
А кому-то по шпалам пешком.
Это лето с тобой схоронили
И на пробку налили сургуч.
Ветер, пахнущий яблочной гнилью,
Забавляется клочьями туч.
А сержант всё кричит обречённо
И зовёт в этот меркнущий дым...
Всё же вслед за дыханием чёрным
Мы с тобой уходить погодим.
И всплакнём, и с перрона помашем
Тем, кого с этой осени нет.
Время едет на поезде нашем,
И уже приготовлен билет.
Отражение Надо жизнь свою измерить золотом и мглой,
Не иглой, тогда хотя бы ветром и золой,
Не игрой – уже не выйдет, кончилась игра,
И пора за всё ответить, правы доктора.
Надо жизнь свою проверить, пробуя на зуб,
Чтобы злым разбойным свистом высушить слезу,
Пусть унылая, как старость, осень за стеклом,
Отражение осталось, время утекло.
Получается, ума нет, видишь ты одно -
Повторяется в тумане всё твоё кино:
Это первое сражение,
твой последний шаг,
Неживое отражение,
лёгкая душа.
http://yandex.ru/clck/redir/AiuY0DBWFJ4ePaEse6rgeAjgs2pI3DW99KUdgowt9XvqxGyo_rnZ...