***
Я знала, что ты смолчишь, не напишешь: кто же это сегодня пойдет к другому с таким! Если бы еще к священнику...

Счастливый ты, если веришь в нужность того, что делаешь! Я не завидую, нет, я всем сердцем хочу, чтоб ты встретил счастливейшие дни, и в своей работе тоже. И для тебя же, как и для меня, слова - больше, чем просто слова. Но... Слушая тебя вчера, всматриваясь в твое лицо, в твои просветлевшие глаза, я не могла не улыбнуться: ты был не с нами, ты был сам по себе, закутанный в свое ego, - и я любовалась тобой, и немного злилась, и никак не могла избавиться от ощущения, что между нами какая-то странная перегородка - воплотившееся в прозрачную перегородку будущее... Ерунда, наверное... А ощущение и сегодня не исчезает...

Будущее... У чувств нет будущего: они похожи на цветы, которые расцветают, как только тронут их солнечные лучи, и тут же отцветают, осыпаются. Странно, что я спокойно наблюдаю, как они осыпаются...

***
Слова должны иметь отклик, а они тонут в пустоте... Ненасытная душа, правда? Сперва хотела, чтоб ее выслушали - только выслушали, а теперь вслушивается в пустоту вокруг, в давно опротивевшее одиночество, и жаждет утешения... Что сделаешь! Это ее право. И потребность. Не будет же огонь гореть, если ничем не поддерживать пламя, погаснет...

Вот ты... Ты никогда не замерзал в жару? Я - замерзала. До того, как научилась подбрасывать в огонь собственные мысли, желания, надежды: пока сгорят, греешься... Правда, выгорает все потихоньку внутри, но не вмерзать же в вечное безразличие. Давно не то что согреть друг друга на этом вечном сквозняке не умеем и не хотим, а и погреться боимся, когда кто-то подает на ладони огонек. Страх, страх, всегда страх! - за свой покой, за добытое место под солнцем, за репутацию, за надежность маски, надетой когда-то и давно уже привычной, за прошлое и будущее... Да мало ли за что! Сколько раз человек изменяет самому себе, чтоб сразу же убедить себя, что только так и мог поступить, что только так и надо.

Грустные мысли. И какой смысл в том, чтоб в сотый раз повторить, что надо более решительно противостоять обыденному, рутине, привычному топтанию в круге, даже если этот круг - круг избранных? Природа - человек - красота, им увиденная и сотворенная... Вот, казалось бы, те простые ориентиры, по которым можно добраться до смысла жизни, до своего естества и сущности, но скорее - уже утраченные ориентиры. Потому что только и разговоров вокруг, что про должность, преимущества ее и престиж, про имена, стоящие рекламы и... зависти. Уже и общаемся с именами, а не с людьми, и человек сам по себе мало что значит.

Ты можешь оспорить, конечно (у тебя - больше веры, больше силы), только оспорить - еще не значит отрицать: мир - такой, каким мы его нашли, родившись, и какой хотим переделать и не переделываем, а уничтожаем, тихо и неумолимо. "Шкада не сэрца, не жыцця імклівага, а тога, не дагледжанага сну..." Это из стихотворения. В стихах всегда все более точно - все, что касается чувств, все, что приходит только в сны и кажется сном.

Сном... Ты не замечал, что в снах нет места обыденному? Или - кошмары из самой глубины души, или фантастические сцены, которые сродни предвидению, или волшебно-сказочные картины. И за всем - тайна, таинственное свечение далекого, неразгаданного... Написать бы про ночную жизнь человека, его души! Представляешь, как интересно: ночная жизнь, которая заслоняет дневную и все - все! - рассказывает и про героя, и про злодея, и про обывателя. Ни масок же, ни одежды, ни стен: человек - и мир, один против одного...

Хотя нет. Если сорвать тайну, останется, скорее всего, что-то совсем не привлекательное. Недаром же бог и дьявол до сих пор мирно сосуществуют и не жаждут поделить власть над человеком, а он отворачивается и от одного, и от другого.

Как ты думаешь: бог или дьявол нашептывает мне письма к тебе?

***
Глоток бы радости! Хоть один глоток, чтоб можно было дальше нести тяжесть будней, их надоевшего быта... Такое ощущение, что впряжена в одно и то же движение по кругу, и только плеть чья-то постоянно посвистывает рядом: помедлила бы немного - и ощутила ее у себя на спине...

Ну вот, уже жалуюсь. Это, видимо, от уверенности, что ты поймешь, что ты меня поймешь и не осудишь. Не осудишь же, да?

Просто иногда некуда от себя, от своих мыслей скрыться, и мысли все хмурые, как эти первые осенние дни: солнце никак не пробьется...

Ты будешь смеяться, а мне порой страшно не хватает простой ласки, простого прикосновения ладони, которой кто-то сильный погладил бы по голове, - все же (и ты?) уверены, что я сильная, сильнее остальных, железная, а я только гордая - и из гордости упаду тогда только, когда разорвется сердце. Только тогда. Но это никому не объяснишь. Да и не стоит, наверное. Я и тебе говорю потому только, что боюсь: не успею... Расширится, углубится бездна между нами - и оборвется эта тоненькая ниточка связи, и снова буду вынуждена слушать, как плачет надо мной моя душа.

Знаешь, если бы ты грубо, предательски посмеялся надо мной, над моим доверием, я... Я разуверилась бы в людях, окончательно разуверилась, а тогда уже лучше наложить на себя руки... Глупости! Ты не обращай внимания на эти слова. Я все-таки сильная. Хотя бы тем, что гордая. Как хочется видеть тебя, говорить с тобой...

***
Может, я тебя выдумала? Может, нет тебя такого, по которому я тоскую над этими письмами? Может, потому не пошатнется, не обрушится стена между нами, что призраки исчезают от прикосновения, от первого же прикосновения рук или губ?

Случается же, что человек долго, а то и всю жизнь, если посчастливится, живет иллюзией. Случается. Но я... Я и так постоянно среди иллюзий. Зачем бы мне выдумывать еще одну, а? Тогда же, когда ты рядом (пусть и в толпе, но рядом), связь, которая для меня - близость, реальна, физически ощутима. Как биополе. Это потом приходят вопросы. И сомнения. Потом, когда не держит больше взгляд. Тогда же - один шаг разделяет нас, одно движение. Всего одно движение...

Странные мы, люди, опутываем себя обязательствами, делами, нужными и ненужными заботами, слепнем и в слепоте своей не замечаем, что топчемся по чьей-то душе. Сперва - по чьей-то, потом - по своей собственной. И только тоска, которой и объяснения не находим, напоминает про потерю, незаметную и непоправимую. Да что тоска, если нет времени оглянуться даже на самих себя?

Иногда мне хочется проклясть природу, и не проклинаю только потому, что знаю: это святотатство. В конце концов, один выход всегда есть: немного мужества - и к дьяволу! Пока есть сила, держишься, когда же не станет, ее не станет ни на что - так чаще всего и получается. И сколько бы я ни говорила: это не для меня, я не знаю, что для меня. Вот ведь который раз уже возвращаюсь к мысли о самоубийстве - и гоню ее, отгоняю. И цепляюсь за тоненькую ниточку связи, которая возникла между нами и слабеет, длится, не рвется и не связывает.

Наверное, ты и ее оборвешь (немного для этого надо: взгляд, слово, молчание), оборвешь как можно мягче, чтоб не ранить глубоко, не обидеть смертельно, чтоб я не подумала, что ты испугался за себя, - и я тебя понимаю. Считается же, может, и недаром, что в жизни все должно быть проще и столько слов не нужно. Неужели же не нужно? И выход, пусть и один-единственный, всегда есть. Так что все правильно. И ты ни в чем не виноват.

***
Надежда сменяется отчаянием, отчаяние гасит все ощущения - и подолгу сижу перед окном, занавешеным серым холодным небом. Почему оно такое холодное? Еще же не осень, осень только начинается, а небо уже давит на плечи: хватит! хватит! хватит! Чего - хватит? Тепла? Так сколько того тепла вспомнит, помнит душа? Сколько было того тепла? Чаще ведь грелась возле незажженого костра, возле нарисованного солнца...

С одной стороны, если и молилась когда кому, то жизни, будто не замечая ее беспросветности и заданности, а с другой - могла требовать и требовала от нее столько, сколько она дать не может. В результате - эта осень, эти холода, которые пришли так рано и морозят, вымораживают мысли, и я не могу их отогреть.

Два дня назад, вчера - все было по-другому, все виделось в другом свете: сентябрь, ты, я... Ничего же не случилось. Ничего! Откуда же этот холод в душе? Надежда сменяется отчаянием, отчаяние гасит...

Прости. Такие минуты нужно переживать молча, я знаю. Знаю и не могу избавиться от страха, что стоит мне перестать обращаться к тебе через весь город, через стену дней и ночей его, и связь между нами, даже такая ненадежная и хрупкая, исчезнет. А я не хочу, не хочу, чтоб она исчезла, ослабла. Слышишь? Не хочу! Едь, куда хочешь, грейся под любым солнцем - только возвращайся в этот город, в мое одиночество!

***
Хотелось бы сказать тебе что-нибудь тихое, нежное, но слова, не произнесенные, а написанные, доверенные бумаге, сразу становятся банальными и непроизвольно вызывают улыбку. И потому произношу их мысленно, время от времени отступаясь: в конце концов, ты и не ждешь от меня этих или других слов, совсем не ждешь... То же, что мне, огороженной от целого мира пустыней одиночества, без них не прожить, уже, кажется, не прожить, ничего не значит...

***
Мне казалось, я давно уже научилась прятать за внешним безразличием то, что происходит в душе, а сегодня неожиданно услышала: "У тебя такие тоскливые глаза, что становится не по себе..." и болезненно вздрогнула. Что же это я? Так отдалилась ото всех, что и на людях забываю натянуть маску? Нельзя же, в конце концов, менять свою легенду так просто, ни с того ни с сего. Для всех (даже для тебя) я - сильная, гордая, счастливая, пусть так и остается. Сильная. Гордая, Счастливая, черт возьми! Если уже совсем плохо станет...

Прости, я начинаю говорить с тобой, как с собой. Еще слово, другое - и попрошу: пожалей! Не жалей, не надо. Я сама приковала себя к своей галере - и кто виноват, что в цепях оказалась душа? Наверное, не надо мне тебе писать, не надо: ты не можешь мне помочь, ты и сам такой же галерник, потому что и ты не можешь забыть, что крылья любви обрезают, как только они отрастут...

Так уж устроен наш мир, что человек боится своего счастья, бросается прочь от него, едва только поймает чей-то косой взгляд, едва только вспомнит одну из вечных заповедей морали. Плоть грешна - можно закрыть глаза, душа же захочет взять свое... О, те, кто, любил, всегда карались более жестоко, нежели распутницы - как же, замах на святое! А если не можешь, не можешь убить душу свою? Если не можешь?

Я знаю, что в таких случаях отвечают: тогда надо убить себя... Конечно. Куда уже выбирать...

Ты только не укоряй меня, ладно? Ни на словах, ни в мыслях... И не жалей. Не стоит.