переводила лет шесть назад с белорусского, нравился очень текст. может быть, и правда имеет смысл сюда его положить.

---

***
Эти письма вслед... Ты можешь принимать их всерьез, можешь посмеяться: вокруг такое одиночество, что, видно, больнее уже не будет.

Странно: нет в душе сожаления - не хотела бы вернуть ни года из прожитых лет, а пришла и не отпускает мысль, что потеряно многое и безвозвратно. Надежды одна за другой гаснут, гаснут... Может, потому так часто серыми кажутся будни?

Знаешь, у меня бывают минуты, когда я чувствую, что могу - все. Все, чего ни захотелось бы. Все, за что ни взялась бы. Гордыня это или излишняя самоуверенность, но ощущение очень сильное. Хоть и уступает, в конце концов, очередным сомнениям, и - снова я разорвана, разделена на нескольких женщин, у каждой из которых свое выражение лица, своя улыбка, свои мысли, свои тревоги.

Когда я всматриваюсь в твои глаза, в твою душу, мне кажется, что я на себя смотрю - на свою муку, на свое вечное ожидание чуда, и потому ты для меня - тайна. Тайна, которую я так хочу разгадать и присвоить, - и каждый раз отступаюсь, чтоб ненароком не зацепить, не нарушить: ты, почувствовав доверие, должен сам приблизиться - словом, движением, порывом навстречу...

Должен... Ничего ты не должен. Ни мне, ни кому другому. Движение навстречу или возникает, или нет: надо же чужой душе, чужой силе довериться, как доверяюсь я твоей душе, твоей силе, - этот порыв не подделаешь... Прости, я говорю слишком путано. Это не признание, нет. Это попытка докричаться до тебя, письма вслед... Вслед молодости, вслед мечте о счастье... Ты даже можешь посмеяться, если слова мои звучат слишком романтично и наивно - только не отвергай, не отрицай эти слова, ладно?

***
Я знала, что ты смолчишь, не напишешь: кто же это сегодня пойдет к другому с таким! Если бы еще к священнику...

Счастливый ты, если веришь в нужность того, что делаешь! Я не завидую, нет, я всем сердцем хочу, чтоб ты встретил счастливейшие дни, и в своей работе тоже. И для тебя же, как и для меня, слова - больше, чем просто слова. Но... Слушая тебя вчера, всматриваясь в твое лицо, в твои просветлевшие глаза, я не могла не улыбнуться: ты был не с нами, ты был сам по себе, закутанный в свое ego, - и я любовалась тобой, и немного злилась, и никак не могла избавиться от ощущения, что между нами какая-то странная перегородка - воплотившееся в прозрачную перегородку будущее... Ерунда, наверное... А ощущение и сегодня не исчезает...

Будущее... У чувств нет будущего: они похожи на цветы, которые расцветают, как только тронут их солнечные лучи, и тут же отцветают, осыпаются. Странно, что я спокойно наблюдаю, как они осыпаются...

***
Не знаю, зачем пишу эти письма, зачем пишу их тебе. Знаю, что буду писать, пока рвется с цепи душа, пока рвется... Ну не признавать же еще одно - последнее - поражение раньше времени! Пусть поражение. Пусть. Но я приму его только тогда, когда в моем присутствии ты не поднимешь на меня глаз. Твое молчание еще ничего не означает - оно освещено улыбкой, и так чудесно меняет улыбка твое лицо, так по-разному озаряет, заслоняя все остальное: мысли, тревоги, заботы, - что я против воли постоянно ищу в ее отсветах свой отпечаток.

Ты как-то сказал, что во мне слишком выявлена женственность, чувствительность, и я уже который день с грустью вспоминаю это "слишком", которое осталось невостребованным: все в жизни стремится к равновесию - к золотой середине или к серому среднему уровню - выбирай, что лучше... И если взглянуть на это по-философски - все так, как и должно быть, и легко объясняется. Если же оглянуться на себя, на свою душу, привязанную рядом, кричать хочется от отчаяния. От несогласия и горечи.

Человек - то, на что мы осуждены, я понимаю. И не принимаю этого понимания. Хочу большего. Большего! Я имею на него право, потому что хочу: право нельзя дать или подарить, его можно только взять - и это тоже истина.

Почему, почему любовь должна прислуживать обязанности? Почему сила должна прикидываться слабостью? Зачем (кто ответит?) держать свои порывы на цепи и постоянно обламывать крылья, которые упрямо отрастают вновь? Зачем? Может, ты скажешь?

Ты не скажешь. Ты в очередной раз прикроешься, отгородишься шуткой - отвернувшись от шума собственных крыльев, усмехнешься, и я вновь поверю не усмешке, а грусти, что всколыхнется в твоих глазах, вновь поверю не усмешке... Человек - то, на что мы осуждены, так. Но нельзя же прожить всю жизнь осужденным, не попробовав оправдаться, не попытавшись освободиться, вырасти. Разве не так?

***
Слова должны иметь отклик, а они тонут в пустоте... Ненасытная душа, правда? Сперва хотела, чтоб ее выслушали - только выслушали, а теперь вслушивается в пустоту вокруг, в давно опротивевшее одиночество, и жаждет утешения... Что сделаешь! Это ее право. И потребность. Не будет же огонь гореть, если ничем не поддерживать пламя, погаснет...

Вот ты... Ты никогда не замерзал в жару? Я - замерзала. До того, как научилась подбрасывать в огонь собственные мысли, желания, надежды: пока сгорят, греешься... Правда, выгорает все потихоньку внутри, но не вмерзать же в вечное безразличие. Давно не то что согреть друг друга на этом вечном сквозняке не умеем и не хотим, а и погреться боимся, когда кто-то подает на ладони огонек. Страх, страх, всегда страх! - за свой покой, за добытое место под солнцем, за репутацию, за надежность маски, надетой когда-то и давно уже привычной, за прошлое и будущее... Да мало ли за что! Сколько раз человек изменяет самому себе, чтоб сразу же убедить себя, что только так и мог поступить, что только так и надо.

Грустные мысли. И какой смысл в том, чтоб в сотый раз повторить, что надо более решительно противостоять обыденному, рутине, привычному топтанию в круге, даже если этот круг - круг избранных? Природа - человек - красота, им увиденная и сотворенная... Вот, казалось бы, те простые ориентиры, по которым можно добраться до смысла жизни, до своего естества и сущности, но скорее - уже утраченные ориентиры. Потому что только и разговоров вокруг, что про должность, преимущества ее и престиж, про имена, стоящие рекламы и... зависти. Уже и общаемся с именами, а не с людьми, и человек сам по себе мало что значит.

Ты можешь оспорить, конечно (у тебя - больше веры, больше силы), только оспорить - еще не значит отрицать: мир - такой, каким мы его нашли, родившись, и какой хотим переделать и не переделываем, а уничтожаем, тихо и неумолимо. "Шкада не сэрца, не жыцця імклівага, а тога, не дагледжанага сну..." Это из стихотворения. В стихах всегда все более точно - все, что касается чувств, все, что приходит только в сны и кажется сном.

Сном... Ты не замечал, что в снах нет места обыденному? Или - кошмары из самой глубины души, или фантастические сцены, которые сродни предвидению, или волшебно-сказочные картины. И за всем - тайна, таинственное свечение далекого, неразгаданного... Написать бы про ночную жизнь человека, его души! Представляешь, как интересно: ночная жизнь, которая заслоняет дневную и все - все! - рассказывает и про героя, и про злодея, и про обывателя. Ни масок же, ни одежды, ни стен: человек - и мир, один против одного...

Хотя нет. Если сорвать тайну, останется, скорее всего, что-то совсем не привлекательное. Недаром же бог и дьявол до сих пор мирно сосуществуют и не жаждут поделить власть над человеком, а он отворачивается и от одного, и от другого.

Как ты думаешь: бог или дьявол нашептывает мне письма к тебе?

***
Как легко угадывается твое настроение по интонации! Может, он и отношения ко мне не имеет (мало ли кто тебя рассердил!), а я уже сразу ощущаю себя отвергнутой... Ненавижу телефон! Есть что-то предательское в том, как выдавливает он через трубку безразличные слова и ожидает твоей реакции, твоих слов: ш-ш-ш! ш-ш-ш! это все, что могу посоветовать...

Я понимаю, что напрасно обижаюсь и на телефон, и на тебя: мне ничего не было обещано, ничего! - а я жду, пока случится чудо, я требую чуда. Будто бы ты, как и я, живешь чувствами. Будто бы ты, как и я, ищешь спасения для души.

Будто бы... Я так и думаю. Иначе зачем бы я тебе писала? Да хотя бы в глаза твои заглянуть!

Прости. Это уже отчаяние отозвалось. Не чувствую тебя. Даже в мыслях не чувствую. И кажется, что исчезает связь, едва возникнув, едва обозначившись, и, кажется, не к тебе, а к призраку твоему обращаюсь, хоть стоит набрать шестизначный номер... Нет, нет. Ты - такой, какой есть, по-прежнему близкий и далекий, по-прежнему мой, хоть и не принадлежишь мне ни единой частичкой, и чужой, и это не между нами связь, а между душами нашими бестелесными - и из этого надо исходить, так?

Ах, как бы я хотела отбросить все условности, забыть про года, про само время, и возвести одно счастливое мгновение в степень счастья! - эти же условности и существуют для тебя, не для меня. Для тебя... Хоть я знаю их силу, их вес и значимость, как бы мало они ни значили для меня, и сколько бы ни протестовала, сколько бы ни звала через их стену - не дозовусь. Вот что самое грустное. И самое болезненное.

Ты скажешь: давно пора бы смириться с реальностью, с ее неумолимостью, и успокоиться, и просто жить. И я с тобой соглашусь: конечно, чем человек лучше дерева, травинки, птицы? Они живут - и мы живем, они выполняют предназначенное им - и мы. Вот только душа... Душу куда деть? Куда - с нею? Не знаешь? И я не знаю...

***
Глоток бы радости! Хоть один глоток, чтоб можно было дальше нести тяжесть будней, их надоевшего быта... Такое ощущение, что впряжена в одно и то же движение по кругу, и только плеть чья-то постоянно посвистывает рядом: помедлила бы немного - и ощутила ее у себя на спине...

Ну вот, уже жалуюсь. Это, видимо, от уверенности, что ты поймешь, что ты меня поймешь и не осудишь. Не осудишь же, да?

Просто иногда некуда от себя, от своих мыслей скрыться, и мысли все хмурые, как эти первые осенние дни: солнце никак не пробьется...

Ты будешь смеяться, а мне порой страшно не хватает простой ласки, простого прикосновения ладони, которой кто-то сильный погладил бы по голове, - все же (и ты?) уверены, что я сильная, сильнее остальных, железная, а я только гордая - и из гордости упаду тогда только, когда разорвется сердце. Только тогда. Но это никому не объяснишь. Да и не стоит, наверное. Я и тебе говорю потому только, что боюсь: не успею... Расширится, углубится бездна между нами - и оборвется эта тоненькая ниточка связи, и снова буду вынуждена слушать, как плачет надо мной моя душа.

Знаешь, если бы ты грубо, предательски посмеялся надо мной, над моим доверием, я... Я разуверилась бы в людях, окончательно разуверилась, а тогда уже лучше наложить на себя руки... Глупости! Ты не обращай внимания на эти слова. Я все-таки сильная. Хотя бы тем, что гордая. Как хочется видеть тебя, говорить с тобой...

***
Ты не принимаешь меня всерьез. "Разве ж ты женщина? - улыбнулся. - Ты поэт..." Будто бы женщина не может быть поэтом. Да ей по самой природе своей предназначено искать во всем гармонию, стремиться к гармоничному слиянию с природой, со временем, с любимым - что ж тут плохого? Неужели же лучше - расчет? Неужели же лучше - удовлетворение каких-то бесконечных потребностей? Неужели обязательно слушать только голос тела и, чтоб утолить его, насытить его голод, - убить или если не убить, то ослепить свою душу? Нет, нет, ты так не думаешь, я знаю. Ты, как всегда, защищаешься усмешкой. Одно непонятно: от кого защищаешься? Зачем? Одного твоего холодного взгляда было бы достаточно, чтоб я и словом не приблизилась!

Мы - чужие? Пусть так. Согласна. Мы навсегда останемся чужими? И это принимаю (человек иногда сам себе чужой). Но тот кусочек жизни, который души наши проходят рядом, - вот он, сейчас. Можно, конечно, закрыть глаза, сделать вид...

Господи, что я говорю? Зачем наговариваю на тебя и на себя? Я же и слов никаких не помню - только глаза твои, только боль в глазах - два темных озерца боли, в которых сразу утонуло все сказанное. Слова все-таки бессильны - и перед болью, и перед любовью бессильны! Я и произношу их потому только, что ничего другого мне не дозволено. А как поможешь словами? Как облегчишь ими ту ношу, что давит тебе на плечи? Согреть тебя и то не могут.

Просто, видимо, чтобы выжить, человек должен все время повторять какие-то слова, - если не тому, кто рядом, так хотя бы себе самому. К сожалению или к счастью - кто как рассудит, а правда. Иначе захлебнешься. Болью. Или любовью. Или ненавистью. Или даже просто безразличием, безразличным покоем. Вот. И принимай это как оправдание или не принимай, это все-таки меня в определенной степени оправдывает. Говорить, говорить с тобой - это уже много. Так много, что душа даже цепей своих не замечает: отпусти - и взлетит, и полетит вслед за этими словами... Хотя, наверное, только для того, чтоб разбиться о стену, о вечную стену между нами.

***
Может, я тебя выдумала? Может, нет тебя такого, по которому я тоскую над этими письмами? Может, потому не пошатнется, не обрушится стена между нами, что призраки исчезают от прикосновения, от первого же прикосновения рук или губ?

Случается же, что человек долго, а то и всю жизнь, если посчастливится, живет иллюзией. Случается. Но я... Я и так постоянно среди иллюзий. Зачем бы мне выдумывать еще одну, а? Тогда же, когда ты рядом (пусть и в толпе, но рядом), связь, которая для меня - близость, реальна, физически ощутима. Как биополе. Это потом приходят вопросы. И сомнения. Потом, когда не держит больше взгляд. Тогда же - один шаг разделяет нас, одно движение. Всего одно движение...

Странные мы, люди, опутываем себя обязательствами, делами, нужными и ненужными заботами, слепнем и в слепоте своей не замечаем, что топчемся по чьей-то душе. Сперва - по чьей-то, потом - по своей собственной. И только тоска, которой и объяснения не находим, напоминает про потерю, незаметную и непоправимую. Да что тоска, если нет времени оглянуться даже на самих себя?

Иногда мне хочется проклясть природу, и не проклинаю только потому, что знаю: это святотатство. В конце концов, один выход всегда есть: немного мужества - и к дьяволу! Пока есть сила, держишься, когда же не станет, ее не станет ни на что - так чаще всего и получается. И сколько бы я ни говорила: это не для меня, я не знаю, что для меня. Вот ведь который раз уже возвращаюсь к мысли о самоубийстве - и гоню ее, отгоняю. И цепляюсь за тоненькую ниточку связи, которая возникла между нами и слабеет, длится, не рвется и не связывает.

Наверное, ты и ее оборвешь (немного для этого надо: взгляд, слово, молчание), оборвешь как можно мягче, чтоб не ранить глубоко, не обидеть смертельно, чтоб я не подумала, что ты испугался за себя, - и я тебя понимаю. Считается же, может, и недаром, что в жизни все должно быть проще и столько слов не нужно. Неужели же не нужно? И выход, пусть и один-единственный, всегда есть. Так что все правильно. И ты ни в чем не виноват.

***
Ах, как бессильны все-таки слова! Особенно там, где надо бы говорить руками, губами, глазами - их язык искреннее и точнее и обязательно пробуждает душевный отклик. Пробуждает! - я тысячу раз представляла себе это до реального живо, так, что еще немного - и поверила бы в твое присутствие... А слова только и могут, что удержать паутинку связи, и я говорю, говорю!

Неспокойно на душе. То радость непонятно от чего захлестывает, то тоска подступает, и уже, кажется, не выбраться из нее, никогда не выбраться. Напрасно ждет начатая работа, не приходит в голову ни одно из надежных лекарств - смеюсь и тоскую, осыпаю себя упреками и отмахиваюсь от них, замираю от холода, которым веет от безнадежно-горьких мыслей, сгораю от неутолимой жажды счастья... Черт знает что, одним словом. А если еще годы, как кубики, посоставлять...

Хотя годы, наверное, ни при чем. Человек может и обязан пронести в душе свой огонь до конца, до смерти. Может! - это доказано. Значит, и я могу. И не за что тут оправдываться, тем более, что время мне не особо докучает: у меня с ним свои расчеты. Что тревожит, так это память, которая услужливо подсовывает то одно, то другое - то надежду, то обиду, и делай с ними, что хочешь! Прикрою глаза - и ты рядом, и ты улыбаешься, и бесполезно притворяться безразличной. И - все сначала: радость, тоска, сомнения, надежды...

Ведь не я выбирала судьбу, а она - меня. И все с этим, казалось бы, понятно. Ан нет. Несбыточное кажется близким и возможным, отринутое навсегда - желанным и спасительным.

Нет, это не признание - что тебе с ним делать? Просто минута у меня такая. Счастливая. Вот мне и чудится что-то непонятное - и впервые не спешу я мечты отогнать. И улыбка твоя со мной, и голос твой звучит...

***
Надежда сменяется отчаянием, отчаяние гасит все ощущения - и подолгу сижу перед окном, занавешеным серым холодным небом. Почему оно такое холодное? Еще же не осень, осень только начинается, а небо уже давит на плечи: хватит! хватит! хватит! Чего - хватит? Тепла? Так сколько того тепла вспомнит, помнит душа? Сколько было того тепла? Чаще ведь грелась возле незажженого костра, возле нарисованного солнца...

С одной стороны, если и молилась когда кому, то жизни, будто не замечая ее беспросветности и заданности, а с другой - могла требовать и требовала от нее столько, сколько она дать не может. В результате - эта осень, эти холода, которые пришли так рано и морозят, вымораживают мысли, и я не могу их отогреть.

Два дня назад, вчера - все было по-другому, все виделось в другом свете: сентябрь, ты, я... Ничего же не случилось. Ничего! Откуда же этот холод в душе? Надежда сменяется отчаянием, отчаяние гасит...

Прости. Такие минуты нужно переживать молча, я знаю. Знаю и не могу избавиться от страха, что стоит мне перестать обращаться к тебе через весь город, через стену дней и ночей его, и связь между нами, даже такая ненадежная и хрупкая, исчезнет. А я не хочу, не хочу, чтоб она исчезла, ослабла. Слышишь? Не хочу! Едь, куда хочешь, грейся под любым солнцем - только возвращайся в этот город, в мое одиночество!

***
Безысходность... Снова тоскливая безысходность, когда мир кажется жестоким, а жизнь - мало чего стоящей. И понимаю, что это настроение, что стоит солнцу заглянуть в душу... Солнце вот только холодное, осеннее - надежды на него напрасны. Да и не могу, не могу я постоянно жить ожиданием того дня, когда в сплетенную из надежд сеть попадется призрак и окажется жар-птицей: жар-птиц давно выловили те, кто быстрее, моложе меня - перышка на тропинке не найдешь, а ты...

Хотя чего это я? Зачем? Как будто ты никогда не испытывал безысходности!

В конце концов, дорога у меня своя: не обвинишь же все и всех в том, что перо жар-птицы (не говоря уже о самой жар-птице) на нее не опускалось: бога - нет, судьба - неподсудна, время - ни при чем. Так и идти мне этой дорогой до конца, если силы хватит, так и нести в душе тоску по счастью - этот крест свой - навек. И нечего жаловаться. Не самое горькое на этом свете - надежды, пусть даже пустые...

Тебе еще не надоели мои рассуждения, мои вечные рассуждения? Наверное, если бы случай (судьба?) бросил нас в объятия друг друга, я не вспомнила бы ни одного упрека, ни одного сомнения - шептала бы что-то ласковое, непонятное и тянулась к тебе, отогреваясь за все прожитые на сквозняке годы, но искренность заставляет сказать и то, что, дав выговориться телу, своей нерастраченной любви, потом, после успокоения, снова обрела бы голос душа. Близость не утоляет тоски по родству, по духовному единству. По крайней мере, для меня.

Но это - про "потом", про "после", которых может и не быть. Сегодня - только зову тебя, только зову. Ничего иного мне не остается.

***
Хотелось бы сказать тебе что-нибудь тихое, нежное, но слова, не произнесенные, а написанные, доверенные бумаге, сразу становятся банальными и непроизвольно вызывают улыбку. И потому произношу их мысленно, время от времени отступаясь: в конце концов, ты и не ждешь от меня этих или других слов, совсем не ждешь... То же, что мне, огороженной от целого мира пустыней одиночества, без них не прожить, уже, кажется, не прожить, ничего не значит...

***
Знаешь, я не писала бы тебе, давно бы не писала, чтоб не углублять безнадежность, безысходность, что растут и растут в душе, и пишу только потому, что тот осколок света, который чувствую в тебе, не отпускает, продлевает надежду: ты хоть выслушаешь! Не подаришь праздник, не облегчишь муку - хоть выслушаешь. Мне же и с исповедью не к кому пойти, а душа уже не выдерживает: что-то в ней рушится, выгорает, отмирает...

У тебя, наверное же, и своего хватает: зачем тебе мое? Что ж, не вслушивайся, считай, что это литература, новый ее жанр - письма в никуда, или письма вслед, что одно и то же. Просто я думала, что донесу свою ношу, не согнув спины, а теперь... Нет, я и теперь не согнулась, и теперь усмехаюсь навстречу каждому брошенному исподтишка камню - дело не во внешнем, не в хрупкости. В душе растет пустота - и я уже чувствую тот момент, когда эта пустота надломит, сломает меня. Не согнет, а сломает, как ломает высохшее дерево. Не то что страшно, нет. Жалко того светлого, неуклюже-нежного в себе, что никому не понадобилось, не понадобится.

Вот и ты... Я помню твое лицо, твой голос и знаю, знаю, что тебя - нет, что тебя - для меня - нет. И пишу, все равно пишу. Обращаюсь к тебе - так, словно молюсь в пустой церкви, которая вот-вот обрушится и похоронит меня под своими обломками. В конце концов, так и случится. Не сегодня, так завтра. При том, что происходит вокруг, этого никто и не заметит.

***
Мне казалось, я давно уже научилась прятать за внешним безразличием то, что происходит в душе, а сегодня неожиданно услышала: "У тебя такие тоскливые глаза, что становится не по себе..." и болезненно вздрогнула. Что же это я? Так отдалилась ото всех, что и на людях забываю натянуть маску? Нельзя же, в конце концов, менять свою легенду так просто, ни с того ни с сего. Для всех (даже для тебя) я - сильная, гордая, счастливая, пусть так и остается. Сильная. Гордая, Счастливая, черт возьми! Если уже совсем плохо станет...

Прости, я начинаю говорить с тобой, как с собой. Еще слово, другое - и попрошу: пожалей! Не жалей, не надо. Я сама приковала себя к своей галере - и кто виноват, что в цепях оказалась душа? Наверное, не надо мне тебе писать, не надо: ты не можешь мне помочь, ты и сам такой же галерник, потому что и ты не можешь забыть, что крылья любви обрезают, как только они отрастут...

Так уж устроен наш мир, что человек боится своего счастья, бросается прочь от него, едва только поймает чей-то косой взгляд, едва только вспомнит одну из вечных заповедей морали. Плоть грешна - можно закрыть глаза, душа же захочет взять свое... О, те, кто, любил, всегда карались более жестоко, нежели распутницы - как же, замах на святое! А если не можешь, не можешь убить душу свою? Если не можешь?

Я знаю, что в таких случаях отвечают: тогда надо убить себя... Конечно. Куда уже выбирать...

Ты только не укоряй меня, ладно? Ни на словах, ни в мыслях... И не жалей. Не стоит.

***
Стена... как я ненавижу эту стену между нами! Ты не можешь мне ответить, ты ничем не можешь ответить - и это означает одно: ты оставляешь меня один на один с моей любовью. Не стремишься вытоптать ее не слишком розовые цветы, так, но... Но сколько они будут жить под этим холодным небом, на этом вечном сквозняке?

Что ж, пока живут, пока не выстудил их холод, и я живу. Не слишком счастливая? Ты будь счастлив. Ты этого заслуживаешь больше, чем кто другой. Больше, чем я.

***
Что меня связывает с тобой? Что меня может связывать? Едва ли внешнее, видное всем - ты лишний раз даже не улыбнешься при случайной, всегда прилюдной встрече, не то что... Встретятся, начнут оттаивать взгляды - а мгновение уже ушло. И так каждый раз. И этих мгновений мало даже для того, чтобы, сложив их, греться возле воспоминания. Что же тогда? Мое подсознательное желание пробить стену между нами? Тоска моя, что птицей кружит над этой осенью?

Смешно, пожалуй, жить в наше время чувствами, но я не знаю, чем еще жить, чем выжить, если отбросить их, как одежду, и остаться нагой среди реальности: и земля, и небо ее, не согретые чувствами, - мертвы, чем бы мы ни украшали их.

Господи, да что я доказываю? В чем хочу разобраться? Все же проще простого: она его любит, а он ее нет... Старо, как мир. И сколько слов не произноси вокруг да около, а все остается по-прежнему. По-прежнему горько. По-прежнему больно. И зачем цепляться за твой случайно потеплевший взгляд, за твою улыбку, предназначенную для всех?

Я признаю (и давно уже, чего скрывать!) свое поражение - и незачем продлевать муку. Сердце не выдерживает: в нем поселилась надежда и растравляет, бередит рану... Не думай про меня плохо. Просто у меня есть привычка оставаться искренней даже тогда, когда эта моя искренность никому не нужна.

Какая долгая, какая тоскливая осень...

***
Думала не писать тебе больше, и вот снова пишу, снова надеюсь кто знает на что... Странное создание - женщина: раздувает и раздувает из погасшей искорки надежду, отрицая простую истину, логику и все на свете обстоятельства! Что обстоятельства, когда душа вслушивается в далекий мир другой души - твоей? Что обстоятельства, когда ждешь - чуда?

В конце концов, ты же не возвращаешь эти письма, не отталкиваешь мои надежды - и так легко, нарисовав с не однажды виденного во сне нашу встречу, на миг поверить, что нет между нами никакой стены, что стоит приблизиться... Не то! Не то говорю. Наверное, я была бы счастлива за тысячи верст от тебя, если бы слышала, чувствовала твое стремление, твое движение - навстречу, вслед - какой угодно, только бы он касался меня, только бы он утолял мою тоску... А ты молчишь, ты затаился в своем молчании, и я иногда начинаю сомневаться, что мои письма попадают к тебе, что ты читаешь их и видишь за словами меня.

***
Я напугала тебя, наверное, не удержавшись от признаний: признания же, когда они не находят отклика, невольно отягощают душу виной. Я знаю. Я до сих пор ношу в себе вину чужой любви, на которую ничем не смогла ответить: того человека давно нет в живых, а вина живет... Говорю это, думаю про это впервые. Может, потому, что представила тебя на своем месте тогда и почувствовала унижение: у тебя своя жизнь, и мои письма - так, забава среди тяжелых будней, и я не должна...

Ну конечно же, не должна. Но чтобы еще от того, что скажешь, все сразу становилось на свое место. Не становится, к сожалению. Но это я уже оправдываюсь, а оправдываться в моем случае смешно, так? Ты скорее всего и в мыслях не имел отнестись к моим словам всерьез: иначе или откликнулся бы на них, или оттолкнул - сразу и безповоротно. А ты... Ты не сделал ни того, ни другого, и я вольна думать, что хочу. Так выходит?

Но почему же тогда я чувствую, чувствую в тебе отклик? Не произнесенный, невысказанный, он тревожит меня, он не дает отпустить ниточку, на которой держу душу, и отвернуться - от тебя, от себя, от будущего отвернуться. От будущего, которое может вместиться в одно мгновение...

Странно, все говорят про одиночество, все страдают от глубокого душевного одиночества - и никто не хочет сделать шаг, движение навстречу такому же, как сам, и дать душам обняться, выплакать друг другу свои надежды. Странно и непонятно. И - безнадежно. Потому что теряется то, что нельзя будет вернуть ни завтра, ни через века.

Мир одиноких, глубоко несчастных в своем одиночестве людей - что может быть страшнее? Человек не должен быть несчастным, ни один человек не должен быть несчастным!

***
Не могу избавиться от ощущения, что ты рядом - пусть обособленный, отгороженный улицами, переулками, каменными стенами, но рядом, недалеко, и стоит дать волю фантазии... Хотя что я говорю? Фантазия и так не дает опомниться: и в мыслях, и в снах, и в мечтах - ты, я уже иногда злиться начинаю: заброшена начатая работа, обижаются на невнимание друзья, а я гоняюсь по переулкам памяти за эхом твоего голоса... И это я - я? Черт знает что!

Всегда ведь выше всего ставила гордость, гордое отчуждение от неприемлемого в его жестокости и насмешливости мира: и доброта, и понимание, и любовь всегда были за - за стеной гордости, которая казалась нерушимой. А теперь не то что стены - основы не осталось под ногами, и я готова возвести храм среди одночества... Может, это и есть чудо, а? Может, желание возвести храм непринятой, безнадежной любви и есть чудо?

Вот жалуюсь на судьбу, а может и зря: много ли кто в наше время может похвастаться тем, что нашел понимание? А я... Что бы я там ни говорила, я чувствую, что меня понимаешь - и в грусти моей, и в нелепости надежд, и в безысходности моей понимаешь. Разве же этого мало?

А гордость... Зачем мне гордость, если всей связи с жизнью - вот эти письма?

***
Связи с жизнью... Какие они ненадежные! Пройдет рядом смерть - и таким холодом, таких ужасом дохнет вдруг ее тень, что сердце останавливается: никто не подставит плеча, не подаст руки... Сложила, сказала первую в своей жизни молитву, обращенную к Всевышнему: "Нет тебя... я знаю, знаю это, и все же прошу тебя, прошу тебя!.." Кого - просить?

Чтобы прожить, дожить свое, мало быть сильной - надо быть любимой. Банальная, отброшенная из-за своей банальности истина...

***
Ты не представляешь, как много значишь для меня - даже при той ненадежной, односторонней связи, которая существует: душа так разрослась во мне, что вытягивает, кажется, все силы, - скоро не смогу нести ее, надломлюсь... Некуда со своей болью деться, нечем дышать - хоть криком кричи.

Эти письма - как молитва, обращенная к тебе. И не только к тебе. Я не сумею это объяснить, я думаю, тебе не надо объяснять... Не так просто цепляться за жизнь, когда слепнешь от боли, когда внезапно слепнешь, и единственное, что удерживает на поверхности, - ниточка голоса, твоего голоса...

Всю мою благодарность, всю мою любовь не передать, не высказать словами: так мало порой надо, чтобы выжить - глоток воздуха! Так много...

Я назвала бы тебя Любимым, если бы осмелилась. Или если была бы уверена, что чувство мое вместится в это имя. Ни смелости, ни хотя бы уверенности... Ты же и так все понимаешь, правда?..

***
Все казалось, что дозовусь тебя, успею... Не мог же ты не почувствовать, не слышать, как рвется к тебе моя душа, ломая крылья, оставляя на заснеженном пространстве след - цепочку цветочных лепестков через весь город...

Рано пришла зима - сразу за теплом, и нет во мне силы сопротивляться ее холоду, нет! Ни стены, ни воспоминания не греют. Прикрою глаза - и течет сквозь меня, через меня бледная синева, пустота, которую мы называем вечностью, и не хочется даже рукой шевельнуть, чтоб выбраться, как-нибудь выбраться из нее. Судьба - легкая щепка в холодных волнах, жизнь - ощущение боли, постоянное ощущение боли... Господи, ну зачем это надо? Какой близости я ищу в измученном ложью про счастье мире?

Жить среди иллюзий и верить иллюзиям может только больная любовью душа.

Прости, это не я говорю, это боль моя говорит. Сказав, что люблю тебя, я все сказала. Прощальных же слов не знаю...

***
Мысли о тебе поглощают все остальное... Я справлюсь с ними когда-нибудь, я все расставлю по своим местам, вот увидишь! Жизнь все побеждает - все! И свет... Он не исчезает, не исчезнет, но может обессилеть в душе до маленькой искорки, что тлеет под пеплом дней, лет долго, до смерти, когда бы и где та не встретила... Но это потон. Позже. Сейчас свет переполняет меня и иногда кажется, что не он во мне живет, а я в его волнах тону, беспомощная и то счастливая этой своей беспомощностью, то глубоко несчастная, - между надеждой и отчаянием. Ну да это лирика. На самом деле все сложнее и горше...

Когда смотрю на себя со стороны, понимаю, что налицо - все приметы счастливой, чуть ошалевшей от нежданного счастья ощущать себя молодой, влюбленной, даже, как это ни смешно, красивой женщиной. Когда же заглядываю глубже, леденею от страха: боль подстерегает, подстерегла уже душу, и выдержит ли она эту боль, не знаю. И все равно, все равно, все равно!

***
Столько трагического на свете, что даже стыдно всхлипывать на своим. Я знаю. Но сколько ни говорю с собой, все напрасно: и за других больно, и за себя... Что-то странное происходит: между мной и душой ширится пропасть, и я не знаю, что делать, как сблизить ее берега, как снова стать самой собой... Как обособить все лучшее, что есть во мне, остаться только с бабской - даже не бабской, а какой-то животной, звериной тоской? Как? Это уже даже не наказание, это - убийство, понимаешь?

Господи, да ничего ты не понимаешь, конечно! Мои объяснеиия напоминают скорее бред... Ну как, как тебе объяснить?

Хотя что это я? Что я хочу объяснить? Что мне страшно? Что тоска пожирает меня? Что я не нахожу, не вижу выхода? Так я и не хочу его, этот один-единственный выход, замечать - вот в чем дело. Вот в чем. И смешно упрекать за это тебя. Я и так слишком открыта перед тобой - ты давно мог отшатнуться, отступить...

Не осуждай меня, хорошо? Хотела, хочу помочь тебе, а сама взваливаю на тебя тяжесть своих слов... Запрети мне! Скажи, что не будешь слушать. Пошли к черту, в конце концов, как ты, наверное, уже и сделал... Недаром же так углубилось отчаяние... Начала писать тебе, почувствовав душевное родство, душевную близость и думать не думала, что такой болью, таким ужасом вырвется из души признание, вырвется - и все уничтожит: как игру, своеобразную, острую, непривычную, мои письма, мое обращение к тебе ты принял бы, ты принимал, а это отчаяние... Прости, все получилось само собой. Я не хотела тебя испугать и ничего - ничего, поверь! - не домогаюсь. Переступила черту дозволенной откровенности? Так можно ли увидеть черту, когда не видишь света белого?.. Может, я ничем не заслужила твоего доброго отношения, но и осуждения не заслужила. Мне кажется, не заслужила...

***
Нет, ты все-таки думай обо мне изредка, ладно? Даже если я никогда не узнаю про это, мне будет легче. Жить легче. И писать. И любить.

***
Так хочется, чтоб ты меня немного, хоть самым краешком сердца любил, что я готова придумать и эту любовь, и все необходимые доказательства ее - придумать и радоваться придуманному. Ну разве не смешно?

Наверное, все потому, что слишком много нерастраченной любви, невыплеснутой нежности во мне: похоронить их в себе, и уже навсегда, - это как себя похоронить. Нет, нет! Я не отпущу надежду, я не поверю твоему молчанию даже тогда, когда увязну в нем и начну тонуть, захлебываться его холодом. Даже тогда. Потому что пусть руки наши не встречаются, не дотрагиваются - души оказываются иногда так близко, что слышу, чувствую шелест их невидимых крыльев: это и есть твое дыхание...

Понимаю, что пытаюсь высказать словами то, что нельзя ни высказать, ни объяснить, - оно больше меня, больше нас двоих. Но как же иначе говорить с тобой? Как иначе заклясть завтрашний день, все следующие дни от отчуждения и холода?

Мы навсегда останемся чужими... Помнишь, как легко я согласилась на это сначала? Согласилась, зная, что мы никогда, даже до знакомства, не были чужими - не были!

Жизнь не отпустит с цепи ни тебя, ни меня: мы связаны, давно и надежно, каждый в своем углу, и уверены, что все правильно. Конечно, правильно.

Путано? Слишком много слов? Ну не могу, не могу яснее - мне и самой еще не все понятно. Одно знаю: то, что ношу в себе, больше меня...

***
Как научиться быть счастливой тем, что люблю, и не хотеть, не просить у судьбы большего? Разве же это мало - любить? Я же впервые вглядываюсь в себя с таким удивлением, с такой надеждой, впервые! - и во взгляде отражается целый мир, со всей его красотой, со всей его непривлекательностью, и этот мир - мой, все еще мой...

Люди не доверяют себе, не доверяют ни своей грусти, ни своему счастью и желанию поделиться им с другими - поделиться, чтоб не потерять. Порой и подошла бы, тронула за плечо, заглянула в глаза - так не поймешь же. Вот и остается только растерянно улыбаться вслед. Неужели же человек - это безнадежно? А? Как ни оглянусь - все чьи-то пустые тоскливые глаза... Никогда, никогда не смотри мне вслед с такой безнадежной тоской, ладно? Знай: тебе стоит только позвать, тебе стоит прошептать мое имя - и я отдам за тебя душу, все отдам...

Не думай, я не преувеличиваю ни силу своей души, ни твою значимость. Просто все это ни при чем, и жизнь имеет только ту цену, которую мы за нее назначаем. Любить - вот судьба счастливых. Счастливых! - даже если они порой жалуются на свои несчастья, даже если несчастны...

Внезапно подумала, что если бы верила, если бы действительно поверила, что ты прибизишься, что ты позволишь себе приблизиться, то не смогла бы говорить с тобой так открыто, так безоглядно, - и почувствовала боль. Не верю... Вот оно, выходит, как...

***
Все думаю, почему люди обычно так боятся полюбить - дать вырасти, распуститься в душе тому цветку, который, в сущности, наша единственная на все времена ценность на этой земле. Неужели только потому, что боятся жизни, той боли, которую надо вынести, чтоб почувствовать себя стоящим своего предназначения?

Наверное, я все идеализирую. Наверное и впрямь надо искать в жизни не любимого, а партнера, как теперь говорят. Не вчерашняя я даже, а позавчерашняя.. Такая есть. И хочу, чтоб ты помнил меня такой - такой, а не другой. Даже если не примешь моей любви, даже если посмеешься с нее.

Хотя ты не посмеешься, я знаю. Ты никогда ничем не обидишь меня, и на миг не засомневавшись, что я стою доверия. Хотя, может, я стою большего - любви...

***
Ни на одно мое письмо ты не ответил, не ответишь и на это. А мне так хотелось спросить тебя: неужели ты остерегся бы поддержать меня, броситься на помощь, даже если я пропадала бы? Неужели и тогда страх беред безжалостностью мира остановил бы тебя? Хотя, боже мой, что спрашивать? Все, что мог, ты бы сделал. Но все, что мог бы. Не больше.

Не знаю, почему мне сегодня так горько. Улыбаюсь (люди же вокруг!), а сама захлебываюсь горечью каких-то не произнесенных еще прощальных слов: ты же не сказал мне их - ты ничего мне не сказал... Что ж я оплакиваю в душе все, чего так и не дождалась?..

Хочу назвать тебя Любимым - и не могу... Если бы ты сделал тот шаг, который нас разделяет, если бы притянул мою голову к своему плечу, - заплакала бы, выплакала бы все, что наболело за эти годы, что разъедает душу, и знала бы, кому молиться. А дни складываются в месяцы и встают между нами стеной. Теперь уже более реальной, ощутимой, и мне все труднее говорить...

Ты, наверное, считаешь меня сумасшедшей... Кто же еще будет биться, разбиваться в кровь об стену привычных условностей? Кто будет выплескивать в белый свет такие больные слова, какие и шепотом произносить по всем земным меркам нельзя? Неужто же любовь сегодня никому не нужна, никому?.. Твое молчание заставляет меня согласиться с этим. Согласиться - и не звать больше в беззвездную, для меня давно уже беззвездную бездну. Господи, когда и чем утешится моя душа?..