Искренность

Признанья ничего не значат.
Слова не отрываются от губ,
От спазма голос нервен или груб. -

Но сердце произносит все иначе,
Выплескивая больше, чем хотелось.
И в беззащитной нежности своей,
Оно открыто как глаза детей.

И это не смятение, а смелость.









На мосту

Кто уже сменил резину,
Поплатился  за азарт:
После оттепели зимней
Наступил морозный март.

Он покрыл кристальной ряской
Реку, шлюзы и канал,
Забеляя свежей краской
По отлогим сторонам.

Утки ходят, не робея,
Словно ноты по листу,
И трамвай поёт хореем
По гудящему мосту.

     *    *    *
Едут бабушка и внучка.
Внучка сникла от тоски
И рисует тёплой ручкой
На окошке лепестки,

Кошку, домики и рожи,
И, умучена ездой,
Наблюдает, как прохожий
Замер, стоя над водой.

Бабка смотрит, будто кочет,
На бродягу у перил:
Что он там, топиться хочет
Или шапку уронил?

А прохожий на морозе
Совершенно не грустил,
Пребывая в мудрой позе
Накопленья чувств и сил,

И ему всё звонче, звонче
Тараторил второпях
Красно-жёлтенький вагончик
На серебряных путях.










Рождество 2014

На Волхонке чинно и черно:
Полицаи, рамки, лимузины -
Будто освящают казино
Или открывают магазины.

Повалили – челядь и опричь,
Нету счёта золотым попонам.
По толпе гуляет, будто клич:
«Вон он, "сам" выходит! - Где?! - Да вон он!»

«Сам» выходит шустрый и крутой,
Как лосьоном, освежённый верой,
И, отчалив под гудки и вой,
Улетает. Слабо пахнет серой...

...Через час лишь пара патрулей
И позёмка крутятся по скверу.
А напротив - Пушкинский музей
Со своею непарадной верой.

А за ним – кремлёвская стена
Монументом обер-прокурору.
И вокруг – великая страна
Истово-свинцовая как прорубь.










На Поварской

Пойдём с Арбата до Садовой
Морозным вечером гулять.
Как тихо! Холод, словно овод,
Успел прохожих распугать.

И, рассыпая миллионы
Алмазных игл над Поварской,
Парит над храмом Симеона
Замёрзший ангел городской.

Внутри венчают: в жарком свете
Стекает воск на аналой,
И шепчет клятву Шереметев
Своей графине крепостной…

А мы, подглядывая молча
И белизной обручены,
Старинной ночи смотрим в очи
И видим сны.









Моя душа

Хрустальный день. Прозрачно стынет воздух.
Темнеет лес, как замок нежилой.
Душа моя, возьми минутный отдых
И притворись январскою пчелой.

Грузилом неразменного червонца
Заведомо идущая ко дну,
Ты так легко в себя вмещаешь солнце,
И землю, и прозрачную луну,
И нежный снег, вздыхающий на елях,
И синий свет небесного огня,
И сбрендившего в милых канителях,
В весь этот мир влюблённого меня.

Храни покой, сколь хватит в улье мёда.
Продли блаженство дивной чистоты,
Когда в одно сливается природа
И ты, моя единая, и ты…










Консервы сатаны

Туда три дня пути от ближнего аула,
Заброшенной тропой в туман и облака.
Там спит солдат в изломе ледника.
Отстал от патруля, зарезан в карауле?

В каком году его в стеклянный гроб стянуло?
Какой он армии, дивизии, полка,
Вождя какой страны корыстная рука
Приказ на радость генералам подмахнула?

Тот вождь поди давно сожжён державной злостью,
И новый царь в народ бросает словеса...

А ноги мальчику на ледяном погосте
Объела по весне голодная лиса.
И тщетно вопиют желтеющие кости
Своё проклятие в глухие небеса.










Голос

В вечернем гульбище, на вече,
На сходке, в торжище, в общине
Всегда есть голос человечий,
Лишённый спеси и гордыни.

И для кричащих на просторе
Бессилье, ненависть и горе -
Столкнуться с тем, кто непокорен
И сомневается, не споря.

Вожак уже кричит и требует
И согревается под лампой,
А тот всё кашляет и пробует,
И, как огня, боится рампы.

Но неизбежность - как Везувий.
И множество течёт и рушит,
И разоряет тихий улей,
И душит, выжигая душу.

А триумфатор веско скажет:
Чего жалеть его – зола ведь...
И перетрётся память в сажу,
И человечество залает.










Муза попрошайничества

Порой в метро, потупив морду,
Сидишь, соседям не мешая,
И вдруг в вагон заходит бодро
Звонкоголосый попрошайка.

Народ-то понимает: брешет
На голубом глазу паскуда,
Но подаёт - ну кто безгрешен!
Тем и питается иуда.

Вот так поэт из «патриотов»
Любовь свою к стране озвучив,
Трясет набором оборотов.
Он предсказуем, тяжек, скучен,

Трудолюбив неисправимо,
Но вот беда – выходит снова
Слеза холодного отжима
И пошлость грубого помола.

И стих его развешан клюквой
И липовой печалью залит -
Авось найдётся тот, кто клюнет
И рупь подаст, то есть похвалит.
http://www.stihi.ru/avtor/maxvenzel