Костровой
Здесь поутру великий плотник, бодр,
для мачт мечты такие сосны метил...
и для бумаг, терпевших всё на свете,
включая окончательное - ПЁТР.
Бумаги... так похожие на эти,
которые не знаю, как донёс...
четыре сумки рукописей в цвете.
Читай, разглядывай и радуйся до слёз:
Анастасия Ц.
Рабби Дранаттагор.
Джон Дон Кихот фон Блок дель Крузо Йети.
И это сносят!!!
Пламя и топор
капризны, словно маленькие дети...
На берегу чернильницы костёр
всю ночь горит и гаснет на рассвете.
К высшим мерам Приговорённый к высшим мерам
свободы, бреда и тоски,
служу немыслимым примером.
Из тьмы на свет в мои виски
морзянкой скорою стучится,
пугая шавок и котов,
неприручаемая птица -
сестра по имени Ничто.
Я содрогаюсь слабой тенью,
ценя оказанную честь,
и забываю на мгновенье,
как песни пить и смыслы есть
Нет! - Нет смерти. Райское оконце
крест-накрест досками забилось.
- Что-что, простите? Мир спасётся?
Сам по себе? Скажи на милость...
- Так стало быть, без всяких или,
ввиду законов диамата!
- А крепко доски-то прибили?
Ведь я... того... не слышал мата.
- Да всё нормально. Крепко. Пей!
- Попозже, как проверю, выпью...
Задвижки скрежет. Визг дверей.
Вздох. И тела почти людей
опять покрылись чёрной сыпью.
Портовый торг ***
1.
Меж лестрансхозом и загоном,
чуть за гору перевалив,
лазурь воспользовалась склоном,
чтобы внизу настичь залив.
Залив блистал стеклом софитным
в премьере «Здравствуй, океан»,
над ним слегка дымил туман,
и рос кустарник древовидный.
Прозрачный разговор у пирса.
Матросов дальние слова:
«Грузились. А Петро упился
в Новозеландских островах».
Толпились в этот день торговцы
на чернорыночной горе.
был продан полдень в серебре,
и по цене сходило солнце.
2.
На углу того базара
среди прочего товара,
запросив не без греха,
продавали петуха.
Сторож утра скомороший,
брат рассвета, мой хороший,
клюнь старуху прямо в рожу –
день тобой последний прожит!
У нее ты – царь окрошки.
Там, к твоей печальной доле
каплю жалости храня,
возлежит один лишь кролик –
серенький, за два рубля.
Земля не пух, но ложе не скрипит... ***
Земля не пух, но ложе не скрипит,
хотя гранит замшел и перекошен.
Давным-давно никто уже не спит
под сенью лип. Сочтя ворон и кошек,
считаю листья, капли и грибы.
Пропущенный игольным горе-ушком,
я ухожу в отверстие судьбы,
швырнув пиджак на ржавую грядушку.
Хранитель
В июле - небо. В небе - птицы.
Вдоль горизонтовой тропы
легко секут воронежницы
перворассветные снопы.
Тулят крязанок москворцы,
кольцом уфаисты зависли.
Тронь журальвиные дворцы!
Качнись на здешней хоромысли.
Перисторук и клюволиц,
сердцестремителен, как пуля,
храни, верней семи зениц,
от небыльцов и небылиц
в себе сияние июля,
в июле - небо, в небе - птиц.
Кусок наследия... * * *
Кусок наследия того, что передал
Ван Гогу Боттичелли, взял Шагал!..
Да, видел сам, как он тащил и прятал –
высокой мысли собственной в угоду!..
Причём так подгадал, чтоб в непогоду…
Да, показания свои скрепляю клятвой!..
Нет, я не брал!..
Не перепрятывал!..
Да что ты!..
Не дали б сами ни за что!.. Такие жмоты!
Без слёз Художнику В. В. Белопольскому.
Лазорев томный суховей
на рыжей иссера потраве.
Уж ни колосьев, ни ветвей
не дописать к посмертной славе.
Из простоты твоих начал
печали видятся короче.
Ты скрасил всё, что умолчал.
Жестянка. Масло. Имя. Прочерк.
Памяти Сергея Параджанова Пепла арийского горка на дискосе,
тропка индийского красного перца,
кряж непочатый халвы пехлевийской,
крошки прогоркших в предгорье пророчеств,
греко-египетской соли щепотка,
голубь вина в серебристом ритоне -
вот и весь пир.
Тамада, очень громко
всё, что о жизни сейчас говорилось.
Иже ежи на небесех Щенок, натасканный в горах
на жеребят летучей клячи,
пока с тобою стыд и страх,
освобождения не клянчи.
Ищи, облаивай, служи,
пой о луне в жару и в стужу.
Однажды звёздные ежи
твою занозу обнаружат
и сразу все до одного
обнимут, точно своего.
Жизнь истончается Жизнь истончается - построчно, посонетно.
Всё недосуг продеть её в иглу
и подрубить хоть как-то, худо-бедно,
дешёвую затасканную мглу.
Позор лохмат. Но ровненько, красиво
пройдёт подзор по всей его длине.
Пока ж лохмотья. Срам. И несносима
бессмертья мгла, повисшая на мне.
Слово под ветер Я слово бросил. Всё оборвалось,
посыпалось: да да да да да да.
И в Карадаг вошла земная ось
сквозь сердце человечного дрозда.
Допелась птаха! Наших неспроста
учили нотам боли и прощенья,
крушащим целомудрие поста
злопамятного чуткого ущелья.
Имущий ус да намотает на.
Больному - мир. Здоровому - война.
Будь ты пластунский, пеший или конный,
в ночь на последний час Бородина
сигнальщикам скомандует Будённый,
и в ужасе исчезнет сатана.
Колебание 1
Колеблемою тенью по земле
я прохожу, весь в пепле и золе.
И знаю - был я. И я верю - не был.
И беззащитно предо мною небо.
2
Колеблемою тенью по земле
я прохожу, весь в сЕребре и зле.
И верю – был я. И я знаю – не был.
За это я не буду принят небом.
3
Колеблемою тенью по земле
я прохожу, хромая, как Пеле,
И знаю – был я. И я верю – не был.
И так, пока земля не станет небом.
4
Колеблемою тенью по земле
я прохожу. Оле-оле-оле!!!
И верю – был я. И я знаю – не был.
Сам Гамлет бы точней ответа не дал.
Армянский набросок Истина неизменна. Здешние камни учат людей говорить о ней. Остановившись в любой точке, здесь ждёшь пророчества.
Кош. Пока я ждал, из глинобитного переулка хваткий ветер вывел за пурпурный подол царственную деву Анахит. Осанка считана с эчмиадзинской Богоматери, размашистый шаг – с ангела Благовещения. Анахит – кассирша кошского гастронома. Я мог бы купить у неё только Арарат.
Автомобильный сигнал. Какой ангел вострубил? Шофёр – сутулый добрый армянин лет пятидесяти. Едем знакомиться с древней столицей Армении Армавиром. Давно едем. Останавливаемся в каждом селении у памятника герою-воину. Я давно понимаю, что мы кружим, что громадный чёрствый пирог плоскогорья, оплот эпического величия, только он может быть Армавиром. Настаиваю: едем туда!
Приехали. Глубина моего изумления соразмерна высоте его величия. Синий кусковой эфир глыбится в лёгких, окрыляя. И вот мне, никогда ещё не смевшему так высоко быть – Арарат. Смотрю на него сквозь бескрайнюю эфирную линзу. Он – всюду. Я – нигде. Некуда падать?!
Терновник сцепился со ржавой колючей проволокой. Пограничье. Подслеповатый хачкар поймал меня в перекрестье зрачка. Пожалел. Отпустил. Уползаю под Хорвирап переживать ночь в одной из бесчисленных пор Арагаца. Толстые персидские соловьи и тощие греческие немедля заметают слабый след, оставленный в эфире моей ничтожной молитвой.
Буи джуи Мулиён ояд хаме.
Я заблудился в степях Норадуза...
***
Я заблудился в степях Норадуза.
Звезды соцветья плетут небесам.
Где же мой путь? И какая обуза –
вечно не знать, где мой путь, где я сам.
Охристой вечности просыпь песчаная –
с чем отдохну я на том берегу?
Небо ли выстелит рану поляною?
Или мне степь – полуночная, пряная –
лоно таит, где родиться смогу?
http://www.stihi.ru/avtor/isaianc