Королевство было небольшим. Всего-то и двора, что сам король, принцесса и придворный чародей. Но тот был обычно настолько занят чтением древних манускриптов, что о его существовании не всегда и вспоминали.
Король был человеком неглупым, что редкость для королей. Во всем остальном он мало чем отличался от множества своих коллег.
Принцесса была прекрасна. Это врожденное качество всех принцесс, но не у многих оно сохраняется. Еще она была добра сверх меры - что отца, пожалуй, несколько раздражало. Иметь добрых и при этом любимых детей для правителя выходит довольно накладно. Налоги в казну поступают ровно настолько, чтобы не отказывать себе хотя бы в еде и вине. Впрочем, на еде для принцессы можно было экономить: помимо прочего, она ни вина не пила, ни мяса не употребляла.
Порой в ворота замка стучались заезжие принцы - просить руки прекрасной принцессы. Но принцесса замуж не торопилась. Она, как водится, любила рыцаря королевской гвардии. Шила ему разные платочки и нарукавные повязки с королевским гербом и инициалами. А рыцарь любил придворную швею и ей собирался посвящать все свои будущие подвиги. Но пока подвигов у него на счету не было - по молодости лет.
Еще при королевском дворе был менестрель. Он обычно сидел в тронном зале замка и играл тихонько что-то романтическое на лютне. Даже король уже привык не обращать на него внимания - свыкся, как с предметом обстановки, который иногда вставал с бархатного пуфа и шел к казначею за причитающимся вознаграждением. Его даже с секретных совещаний не выгоняли, да и какие там секретные совещания, когда все разговоры слышны с той стороны государственной границы.
Менестрель был братом придворной швеи и никогда не играл в кругу семьи. Он не любил смешивать работу и отдых.

Принцесса заболела неожиданно. Жар вначале списали на простуду: дескать, подхватила, когда в очередной раз навещала бедные семьи с корзиной подарков. Но жар продолжался неделю, а затем, поднявшись утром с постели, она упала на пол и не смогла подняться. Ноги ее больше не слушались; на теле проявились темные витые линии, которые казались живыми. Порой они изменяли свое положение и, изогнувшись в другую сторону, словно бы оставляли за собой след: кожа в этом месте становилась бледней и отшелушивалась сухими чешуйками.
Чародей, которому насмерть перепуганный король пригрозил плахой, погрузился в древние книги и на третий день сказал:
- Ваше величество, мое искусство бессильно. Болезнь, поразившая принцессу, смертельна.
А менестрель играл в углу печальную песню и скорбно склонил голову над лютней.
Король сказал:
- Маг, ты будешь жить ровно столько, сколько проживет моя дочь. Это заставит тебя найти лекарство?
Чародей сказал:
- Ваше величество, этот недуг называется "Проклятьем дракона" и от него есть лишь одно лекарство, но добыть его почти невозможно. Я могу поддержать ее силы недолгое время, рискуя убить себя - но спасти ее сможет только съеденное целиком сердце дракона. Драконы почти перевелись в наши дни - я знаю лишь о двух еще живущих. Один из них правит страной далеко на востоке, и на защиту его встанет все немалое тамошнее войско. Второй живет в горах в месячном переходе отсюда и охраняет несметные сокровища, но за сотни лет никто не смог победить его.
Король сказал:
- Что же, наверное, никому это не было нужно по-настоящему.
И он поспешил к принцессе, чтобы утешить ее и сказать, что лекарство найдено и вскоре она вновь будет здорова. Но через некоторое время вернулся помрачневший и сказал:
- Маг, моя дочь обезумела. Она говорит, что не примет такого лекарства. Она говорит, что ее жизнь не стоит жизни даже такого мерзкого существа, как дракон, и жизней тех, кто падет в схватке с ним.
И менестрель, чья песня воспряла было, приобретя тона робкой надежды, снова склонил голову и заиграл тише и печальней.
Чародей сказал:
- Ваше величество, Проклятье дракона заставляет человека упорствовать в самых бессмысленных деяниях, и жертва его постепенно утрачивает желание жить... а меж тем, лекарство должно быть принято по доброй воле. Ваше величество, я боюсь, что уже слишком поздно.
Король спросил:
- Как умрет моя дочь?
Чародей опустил голову и промолчал.

На следующее утро король призвал к себе рыцаря, которого любила принцесса и рассказал ему все, что поведал маг, и добавил:
- Я знаю, что моя дочь любит тебя. Ты - единственный, из чьих рук она, может быть, примет сердце дракона. Ты - единственный, кто, возможно, способен заставить ее захотеть жить. Я не могу заставить тебя сделать это, но знай - попытка будет вознаграждена щедро.
Рыцарь сказал:
- Мой король, моя жизнь принадлежит вам, но смерть ничего для меня не значит. Я пойду и сделаю это ради своей чести.
И король кивнул и предоставил чародею напутствовать юношу.
Чародей сказал:
- Мой храбрый друг, драконы - жестокие и хитроумные создания. Немногое я могу тебе посоветовать, но знай - сердце, которое ты, несомненно, добудешь, должно быть совершенно целым, тебе нельзя пронзать его своим мечом. Отрава тоже не годится; вряд ли сыщется зелье, способное извести эту тварь. Да и яд сразу же проникнет в его сердце. Так говорится в книгах.
Рыцарь сказал:
- Я запомню это.
Чародей сказал:
- Дракон - древнее магическое существо и все части его тела на что-нибудь годны, но не обо всех их свойствах мы знаем. Глаза его позволяют видеть сквозь суть вещей, сердце - излечивает смертельно больных, а здоровым дает власть и долголетие, мозг же превратит тебя в одного из них.
Рыцарь сказал:
- Это знание мне бесполезно.
Чародей добавил:
- Лучший способ, должно быть, бить чудовище в глаз, чтобы достать мозг, но если тебе случится уничтожить дракона иным способом, вырежь заодно и оба его ока. Они пригодятся мне в моих изысканиях.
Но тут король топнул ногой и маг испуганно замолчал.
Рыцарь спросил:
- Что еще говорится в книгах?
Король проговорил:
- Старая поговорка гласит, что голодный дракон много опасней насытившегося.
Рыцарь покачал головой, поклонился и покинул зал, а менестрель заиграл новую мелодию, тонкую и тревожную, исполненную нервного ожидания чуда, покуда король не выхватил лютню у него из рук и не разбил о стену, приказав ему убираться прочь.

Рыцарь меж тем наточил клинок, оседлал коня и перед дальней дорогой отправился в дом своей невесты, чтобы попрощаться и сказать, что волей судьбы они могут больше не увидеться. Но у ворот его встретил ее отец и промолвил:
- Проклятье пало на королевство, сынок. Твоя невеста больна - и, похоже, той же страшной болезнью, что и наша милая принцесса. Она слегла вчера вечером и все признаки налицо.
Рыцарь оттолкнул его и кинулся в дом, отбросив в сторону шлем. Его невеста лежала в постели, разметавшись, а лицо и руки ее покрывали темные витые линии. Он упал на колени у ее ложа и проговорил:
- Я думал, что иду, чтобы спасти принцессу, но сердце нельзя разделить надвое; ты будешь жить, я обещаю.

И он отправился в путь, и в конце концов добрался до города, в горах близ которого лежал в своей пещере дракон. По дороге с ним не случилось ничего особенного. Это неудивительно - со многими людьми за всю жизнь не случается ничего, что было бы достойно упоминания.
На главной площади города толпился народ, а посреди толпы блистали доспехами три паладина, доблесть и отвага которых читалась на их лицах.
- Слава! Слава героям! - шумела толпа.
Рыцарь спросил у проходившего мимо мальчишки, что здесь происходит.
Тот ответил:
- Они идут, чтобы в честном поединке убить дракона, который уже больше сотни лет держит в страхе наш город, сжигает дома и пожирает людей.
Рыцарь сказал:
- Я бы хотел присоединиться к ним.
Мальчишка рассмеялся:
- Они не примут тебя. Только три героя и не больше могут напасть на дракона, чтобы победить его честно.
- Что значит "честно"? - спросил рыцарь. - Неужели, чтобы убить чудовище, разоряющее город, нужно вызывать его на поединок?
- Ты не знаешь? - удивился мальчишка. - Только победив дракона в честном поединке, можно получить его сокровища. Иначе все его золото превратится в ржавое железо.
- Как ты думаешь, - спросил рыцарь, - у них получится?
- Вряд ли, - сказал мальчик, - они падут, покрыв себя славой, как многие до них. Когда я вырасту, мы с двумя моими друзьями тоже пойдем на дракона, но уж мы-то расквитаемся с ним - мы давно учимся владеть мечом и придумали превосходную стратегию.
- И сокровища достанутся вам? - спросил рыцарь.
- Четверть заберет городская казна, - сказал мальчик.

Когда трое паладинов покинули город и направились к пещере дракона, рыцарь, оставив коня у таверны, тайком последовал за ними. Он видел, спрятавшись поодаль за обломком скалы, как они вызывали дракона на битву; и видел, как быстро и страшно они приняли свою гибель, когда чудовище вылетело из пещеры. Покончив с врагами, дракон принялся пожирать их тела и, не оставив даже капли крови на камнях, заполз обратно в свое жилище.
Рыцарь выждал немного и, прошептав имя любимой, направился в пещеру.
Огромное уродливое пятно драконьего тела темнело на полу, покрытом несметными сокровищами, что были накоплены поколениями ящеров. Дракон спал, выдыхая дым и смрад через приоткрытую пасть. Бронированная чешуя, на которой мечи паладинов не оставили даже следа, покрывала его всего, даже сомкнутые веки. Тварь и во сне казалась совершенно неуязвимой... но, осторожно приблизившись и только безмерно удивляясь тому, что дракон до сих пор не проснулся и не спалил его на месте, юноша увидел свой единственный шанс.
Любовь и вера направляли его руку. Удар, нацеленный через приоткрытый зев дракона в его верхнее небо, прошел, как в масло: кончик клинка достиг мозга и пронзил его насквозь. Дракон содрогнулся и конвульсивно хлестнул шипастым хвостом: рыцарь отлетел к стене, оставив меч торчать в черепе чудища, и потерял сознание.
Очнувшись на груде ржавого железа, он, хромая, подошел к тускло поблескивающему в полутьме телу врага и потратил уйму времени, чтобы отодрать несколько чешуек от его брюха и взрезать грудину. В смерти дракон был еще отвратительнее, чем в жизни: вонь поверженного тела казалась непереносимой.
Сердце дракона оказалось небольшим, с голову ребенка. Оно отливало серебром и немного светилось в темноте. Трудно было поверить, что оно еще недавно принадлежало этому мерзкому существу; казалось, оно вообще не могло никому принадлежать. Вспомнив совет чародея, рыцарь вырезал и глаза, которые оставались живыми и всматривались в темноту змеиными зрачками. Он бережно завернул трофеи и спрятал в холщовый мешок.

В городе его схватили и, отобрав все, бросили в темницу.
Ему сказали - за то, что он лишил город сокровищ, его казнят на рассвете. Он слышал, сидя на каменной скамье, как под окном рабочие стучат молотками, сколачивая помост для плахи. Он слышал и крики проклинающих его горожан. С потолка капала вода, отдававшая гнилью. В его камере не было даже пауков.
Рыцарь не боялся умирать, он и так был готов к тому, что лишится головы в своем родном королевстве за то, что сердце дракона достанется не принцессе. Но сейчас ему предстояло умереть бессмысленно, и он все повторял и повторял имя любимой, прося у нее прощения.
В полночь пришел крысиный король.
Огромная крыса, увенчанная медной короной, взобралась на его скамью и сказала:
- Человек, моя ненависть к вашему роду бесконечна. Ты - первый из людей, к кому я обращаюсь за многие годы, и воистину первый, от кого я готов принять услугу. Но ты можешь помочь мне, а я могу помочь тебе. Верь мне, слово крысы нерушимо.
- Чего ты хочешь? - спросил рыцарь.
- Я знаю о твоей добыче, - сказал крысиный король, - и она была добыта славным путем. Но тебе не нужно все; а мне пригодится часть. Отдай мне глаза дракона, и мои слуги выведут тебя отсюда.
- У меня нет ничего, - сказал рыцарь. - Я убил четверых в тщетной попытке не отдать им глаза и сердце, но что я мог поделать против войска?
- Я знаю, где лежит твой мешок, - прошипела крыса. - Они боятся притронуться к его содержимому, думают, что оно проклято. Я не могу взять глаза сам: магические вещи могут быть отняты в битве или приняты в дар. Люди в этом городе объявили нам войну, они ставят ловушки и надежно прячут зерно. С глазами дракона я смогу вести мой народ сквозь все препятствия.
- Я отдам их тебе, - сказал рыцарь. - Мне нужно лишь сердце чудовища и свобода.
Крысиный король громко запищал и укусил его за руку.
- Так мы скрепляем договор, - сказал он.
В ту же минуту пол в углу просел и обрушился. Крысиный король метнулся в образовавшийся проем. Рыцарь последовал за ним, очутившись в узком тоннеле. Тысячи крыс впереди прогрызали проход. Крысиный король исчез, и вскоре появился снова, держа в зубах холщовый мешок.
- Я уже взял свое, - сказал он. - Но я прослежу, чтобы тебя вывели наружу. Слово крысы не нарушается.

Выйдя на поверхность за пределами города, рыцарь отправился в обратный путь пешим, молясь лишь о том, чтобы успеть вовремя. Он боялся, что его будут преследовать разъяренные горожане и держался в стороне от дороги. Его путь замедляла раненая нога. Он старался делать вид, что не чувствует боли. Еще его очень беспокоило, не может ли драконье сердце испортиться. Но оно, похоже, не поддавалось разложению.
На исходе недели с тех пор, как он покинул город, он увидел сон. Белая птица спустилась ему на плечо и сказала:
- Ты устал, путник.
Рыцарь сказал:
- Птица, ты видишь больше моего с высоты. Скажи, нет ли за мной погони?
Птица ответила:
- Нет погони, путник, и некому ее снаряжать. Крысы заняли город, крысы принесли в него чуму. Им не нужны теперь сокровища.
Рыцарь сказал:
- Птица, знаешь ли ты о моей любимой? Она дождется меня?
Птица тихо ответила:
- Она дождется.
Рыцарь прошептал:
- Я так боюсь, птица, я не могу идти быстро. Нога болит все сильнее. А силы швеи не поддерживает придворный чародей, я каждый раз, забывшись, вижу ее мертвой.
Птица коснулась его ноги крылом и сказала, взлетая:
- Внутри тебя больше боли.
Проснувшись, он обнаружил, что раны зажили.

Достигнув границ королевства, он почти перешел на бег. Когда же он распахнул ворота дома своей невесты, он с изумлением увидел ее стоящей во внутреннем дворике. Обернувшись на его сдавленный вскрик, она шагнула навстречу, но вдруг пошатнулась и упала на траву. Отец и брат подхватили ее и понесли в дом.
Отец сказал:
- Она как будто почувствовала - много дней уже лежала почти без движения и вот только сегодня встала и попробовала ходить. Ты принес то, что поможет ей?
Рыцарь проговорил:
- Я принес. Но скажи, куда подевались эти темные линии на ее лице?
Отец пожал плечами и сказал:
- Должно быть, они появляются только сперва... они сошли через несколько дней после твоего отъезда.
И рыцарь опустился на колено перед ложем и сказал:
- Любимая, возьми это. Я принес тебе то, что вылечит тебя.

И когда он наконец понял все, когда его невеста, очень быстро придя в себя, принялась за трапезу, когда блеск в ее глазах стал нестерпимо похожим на серебряный блеск драконьего сердца, когда уже почти забытая боль в ноге вдруг вернулась, когда воздух в комнате стал почему-то похож на затхлый смрад драконьей пещеры, он осознал, что его любовь умерла.

Когда рыцарь, хромая, вошел в замок, когда он, пройдя коридорами, направился прямо к комнате, где лежала умирающая принцесса, никто даже не стал задерживать его вопросами. Король отступил, давая ему дорогу. Рыцарь коснулся лица принцессы, напоминающего жуткую маску из-за переплетенных темных полос. Он сказал:
- Ваше высочество, проснитесь.
Она не сразу узнала его, проснувшись, а узнав, прошелестела:
- Как хорошо...
- Вам не придется умирать, принцесса, - сказал он, угадав недосказанное продолжение ее фразы. - Это сердце дракона, оно вылечит вас.
Она покачала головой, с трудом разлепляя губы:
- Я не смогу...
- Я люблю вас, принцесса, - сказал он. - Пожалуйста.
Она вздрогнула, принимая то, что он отдал ей.
- Совсем как человеческое... на картинках... - тихонько проговорила она и умоляюще взглянула на рыцаря. - Драконы ведь ужасные существа, да?.. алчные и жестокие...
- Да, принцесса, - сказал он. - Не чувствуйте за собой вины.

Свадьбу сыграли через пару недель. Принцесса быстро выздоравливала. Король пригласил менестрелей из соседних королевств. А свадебное платье принцесса сшила себе сама.
Полгода спустя принц шагнул с крепостной стены. Говорили, что за миг до того с его плеча вспорхнула белая птица.
Принцесса жила долго. Пусть и не очень счастливо.

Ночью в метро; чокнутый глухонемой снимается с места в другом конце вагона, подходит стремительно, садится рядом на пустой скамейке... трогает за рукав, танцует пальцами в воздухе - в потустороннем вое и грохоте на фоне мелькающих за окнами рябью отключенного телевизионного канала проводов это кажется необыкновенно и единственно правильным способом общения - и только в обвалившейся тишине, разрезаемой неинформативным шипением из динамиков, понимаешь, что отточенность его жестов вызвана более глобальной необходимостью, чем могло показаться; глухонемой танцует, артикулирует, подчеркивает важные реплики движениями глаз, я зачарованно моргаю, привычно наклонив голову маленькой любопытной птичкой, и ровным счетом ничего не понимаю, но никак не могу донести это до собеседника; он быстро-быстро кивает и лезет во внутренний карман безрукавки, и достает оттуда книжку в мягком переплете, и на ее обложке изображен кто-то, кого с равным успехом можно счесть как урбанистическим Иисусом, так и девятнадцатой инкарнацией Гаутамы Будды. Я меняю угол наклона головы, рискуя вывихнуть шею, и глухонемой выставляет вперед ладонь, объясняя, что момент истины близок, и, лихорадочно листая страницы, размазывая тонкие листы в колышущемся промасленном воздухе, находит один за другим нужные эпизоды, и отчеркивает, привлекая мое внимание, ногтем по бумаге выдранные из контекста фразы, а я, не выдержав, мотаю головой что есть силы и говорю: постой, приятель, я не могу в таком темпе читать эзотерическую литературу, тем более не могу. Он вздыхает и ищет по карманам ручку, попутно объясняя мне это характерными движениями, и успокаивающе взмахивает - погоди, сейчас все будет в порядке, - а я чувствую себя редкостным тупицей и начинаю подозревать, что понятнее не станет все равно, и, черт возьми, оказываюсь прав, потому что отыскав наконец ручку и заставив ее писать прямо на полях, он пишет: H2O? - и смотрит с ожиданием, и, конечно, мне ничего не остается, как согласиться; HNO3? - усугубляет он, и, хотя я киваю в ответ на это уже с некоторым сомнением, полагает, что тест на взаимопонимание пройден, и пишет: "я думаю, что", и ставит двоеточие, и все с той же чудовищной скоростью испещряет пространство на полях формулами-формулами-формулами, а я, с некоторым удивлением отмечая, что двери захлопываются, и моя станция ускользает влево и зачеркивается черным, выхватываю у него ручку и книжку и как могу вкратце объясняю, что не способен отличить структуру бензола от схематичного изображения среза бензопилы, и тут он убивает меня наповал, отобрав ручку и нацарапав рядом: "я тоже".
Он чертит и чертит, явно немного затрудняясь, когда становится необходимо давать пояснительные надписи, будто, что вовсе не исключено, он вообще какой-нибудь иностранный глухонемой, будто он специально явился черт знает откуда, чтобы расплавить мне мозги, и я неосознанно подлаживаюсь под его ритм, беззвучно шевелю губами, дергаю его за рукав, когда перестаю понимать его окончательно, неуверенно взмахиваю пальцами; он пишет, сбиваясь, какие-то осколки рунических фраз, чертит тонкие графики многогранных фигур, снова и снова сбиваясь неуловимо, когда переходит на нормальный язык - и в какой-то момент поднимает глаза и смотрит в окно... поднимается быстро и пожимает мне руку, и шагает в шипящие створки, и идет по платформе, роняя книгу, страницы которой тут же начинает трепать ветер, вскрывая и препарируя лунные чертежи, и двери закрываются.

Я говорю: кошка, ну что ты психуешь? я купил тебе вкусной еды, лоток стоит совершенно чистый, воды хоть залейся, может быть, тебе холодно?.. хочешь, я открою шкаф, где ты обычно греешься, или просто иди на руки, только не выпускай когти слишком сильно; зачем ты так нервно трешься головой об мою щеку, кошка?

Кошка говорит: шкаф нестерпимо скучен мне, я до сантиметрика уже изучила его деревянную прямоугольную топонимику и все эти дурацкие тряпки; я ощущаю неясное томление внутри, что-то бьется там и дрожит, и заставляет бродить бесцельно и жалобно говорить мяу; послушай, вот оно, рядом с сердцем, чуть ниже той самой души, которой я мурлыкаю;

Я говорю: кошка, все будет в порядке, правда; это просто зима, авитаминоз и сраная депрессия, кошка; хочешь, я буду хватать тебя за пятки, а ты будешь отмахиваться лапами и виснуть, ухватившись зубами, на моем рукаве? самое то средство разогнать грусть-тоску и немножко поразвлечься;

Кошка говорит: слушай, ну ты рехнулся, да? я не хочу махать лапами, я же тебе руки в кровь раздеру, к тому же ты всегда дерешься нечестно; это, внутри, оно какое-то темное и злое - ты шел сейчас по коридору, а я еле сдерживалась, чтобы не вцепиться тебе в ногу - просто так, без всякой видимой причины, понимаешь? что мне в этих словах - зима, весна, веселые каникулы - просто осточертело смотреть в окно на белую пакость, и даже ботинки ваши неинтересно пахнут какой-то дрянью; хочется, чтобы бегать хотя бы раз в две недели, и грызть эту ебаную траву, и охотиться на этих ебаных мышей, и гонять соседских котов, которые сами хотят выебать, хочется, чтобы тот, кто приходит домой, сразу же чесал и гладил, но не такими холодными руками - это все можно как-нибудь устроить?

Я говорю: ...

Кошка говорит: ладно, забудь, проехали, я тебя совсем загрузила, наверное, у тебя же совершенно антропоцентрическое мышление.. слушай, вот тебе шарообразный кусок поролона, ты знаешь, что с ним делать, только ради бога постарайся, брось так, чтобы далеко-далеко, чтобы весело было мчаться за ним, пробуксовывая когтями на линолеуме, у меня же депрессия, в конце концов.