Не вынесла душа поэта: это и о поэзии, и о парфюмерии, очень хорошо и с любовью написанная статья, и там в закромах портала Fragrantica ещё есть, принесу тоже.

Завороженные Ароматами, или Парфманьяки Серебряного века

Парфюмерный маньяк, то есть человек, питающий манию – страстное, безумное влечение – к ароматам, одержимый ароматами, явление вовсе не современное. Парфюмерные маньяки существуют с тех пор, как выбор и разнообразие духов поставили людей перед искушением обладать и пользоваться не одним ароматом, а многими.

Были среди одержимых ароматами и люди выдающиеся, люди творческие, и одержимость свою они переносили в стихи и прозу, потому что мир для них делался ярче благодаря его благоуханию – и не только природному, но и парфюмерному.



Пожалуй, самый яркий пример – писатель Федор Сологуб, обладавший огромной коллекцией духов. Андрей Белый в книге «Начало века» называл Федора Сологуба «духонюхателем». Впрочем, скандально знаменитого писателя, которого в пору расцвета его известности называли и гением, и садистом, считали чуть ли не дьяволопоклонником. Все это сомнительно, а вот духи он и правда любил.

«…Ему было лишь сорок три года; казался же древним; он вел за собой жутковато; усаживал в кресло и ждал, что гость скажет, разглядывая свои пальцы: в глаза не глядел. <…> а взгляд, оторвавшись от пальцев, ел, как кислотою, лицо; так глумился, улыбку в усах затаивши… что он писателя приготовишкою сделал; спокойно захватывал то один, то другой из флаконов с духами, стоявших пред ним, потому что он был духонюхатель; нюхая важно притертую пробку, он ждал, ставя терпкий вопрос, им измеренный опытно».

«Духонюхатель» — восхитительное слово!
Оно, пожалуй, даже лучше, чем принятое в наше время «парфюманьяк»…

К сожалению, сколько я не искала, я не нашла ни единого упоминания о том, какие именно парфюмы собрал у себя «духонюхатель» Сологуб. Но его страсть к ароматам ярко проявляется в его творчестве.



В стихах он воспевает «невинный цвет и грешный аромат левкоя» и «печальный аромат болот», но по-настоящему свою любовь к духам Сологуб излил в прозе.
В его самом знаменитом романе «Мелкий бес» прекрасная Людмила живет в квартире, буквально пропитанной ароматами, в атмосфере благоухания, и сцены с использованием духов описываются регулярно:

«Тем временем Людмила совсем собралась идти, принарядилась весело, красиво, надушилась мягкою, тихою Аткинсоновою серингою, положила в белую, бисером шитую сумочку неначатый флакон с духами и маленький распылитель и притаилась у окна, за занавескою, в гостиной… Духи взять с собою она придумала еще раньше, — надушить гимназиста, чтобы он не пахнул своею противною латынью, чернилами да мальчишеством. Людмила любила духи, выписывала их из Петербурга и много изводила их. Любила ароматные цветы. Ее горница всегда благоухала чем-нибудь: цветами, духами, сосною, свежими по весне ветвями березы».

«От Людмилиных одежд веял аромат влажный, сладкий, цветочный, — розирис, плотский и сладострастный ирис, растворенный в сладкомечтающих розах».

«И одежду, и Сашино тело облила она духами – густой, травянистый и ломкий у них был запах… странно цветущей долины».

Сологуб даже подробно описывает, как Людмила переливает духи из большого флакончика в маленький, за неимением стеклянной используя воронку, наспех скрученную из листа бумаги, которая пропитывается благоуханной жидкостью…

Для рассказа «Красота» он сочинил прекрасную девушку Елену, которая буквально сходит с ума от нарциссической влюбленности в собственное тело, что еще и усугубляется ее общим эстетическим помешательством – в том числе и на парфюмерии…

Возможно, я слишком жестока к героине Сологуба и просто не понимаю людей той эпохи. В конце концов, вполне реальная художница и мемуаристка Мария Башкирцева в своих дневниках бесконечно описывала сеансы самолюбования. Елена на ее фоне еще выглядит скромницей.

Но нас интересуют ароматы: какие именно могли быть доступны для парфюмерного украшения быта в 1899 году, когда был написан этот рассказ? Конечно, автор мог что-то присочинить. Однако такой опытный «духонюхатель», как Федор Сологуб, наверняка выбирал ароматы, которыми и правда можно было надушить ткани в комнате или одежду.

«Елена вышла в неосвещенный зал, где слабо пахло жасмином и ванилью, и открыла рояль; торжественные и простые мелодии полились из-под ее пальцев, и ее руки медленно двигались по белым и черным клавишам.
Елена любила быть одна, среди прекрасных вещей в своих комнатах, в убранстве которых преобладал белый цвет, в воздухе носились легкие и слабые благоухания, и мечталось о красоте так легко и радостно. Все благоухало здесь едва различными ароматами: Еленины одежды пахли розами и фиалками, драпировки – белыми акациями; цветущие гиацинты разливали свои сладкие и томные запахи…

Много дней подряд, каждый вечер, любовалась Елена перед зеркалом своей красотой, – и это не утомляло ее. Все бело в ее горнице, – и среди этой белизны мерцали алые и желтые тоны ее тела, напоминая нежнейшие оттенки перламутра и жемчуга…

В чеканной серебряной амфоре белела благоуханная жидкость: Елена соединила в амфоре ароматы и молоко. Елена медленно подняла чашу и наклонила ее над своей высокой грудью. Белые, пахучие капли тихо падали на алую, вздрагивающую от их прикосновения, кожу. Запахло сладостно ландышами и яблоками. Благоухания обняли Елену легким и нежным облаком…»

Можно ли предполагать, что и сам Сологуб пользовался теми ароматами, которые упоминал в своих произведениях?

«Rosiris» был выпущен L.T. Piver в 1899 году, перевыпущен в1922 году. Следовательно, этот аромат мог быть в коллекции Фелора Сологуба.

Что касается «Syrínga» («Сирень») Atkinsons– я встречала в литературе упоминание этих духов, выпущенных именно домом Atkinsons, но никогда не видела даже фото флакона…

А между тем, родился будущий великий эстет и «духонюхатель» Федор Кузьмич Сологуб в 1863 году в семье портного. Отец умер, жили бедно, воспитывала Федора мать, служившая горничной в дворянском доме: единственным способом влияния на ребенка она считала порку. А мальчик был талантливый и нежный, мальчик писал стихи: уже в возрасте четырнадцати лет – вполне заслуживающие внимания.

Федор мечтал вырваться из того темного и жуткого мира, каким представлялся ему мир его родителей, увлеченно учился, окончил Петербургский учительский институт, сам учительствовал в провинции, много писал, в начале 1890-х годов начал публиковаться. Он долго искал свой стиль, свое направление в литературе. От реализма ушел к символизму и мистицизму. По-настоящему прославился романом «Мелкий бес», который Сологуб писал на протяжении десяти лет – с 1892 по 1902, а издал в 1907 году. Были еще романы, сборники стихов и рассказов, драмы…



В 1908 году Федор Сологуб женился на переводчице Анастасии Чеботаревской. Она стала для мужа не только возлюбленной, но и лучшим другом, секретарем, литературным агентом и первым исследователем его творчества. Любила ли она духи – неизвестно. Для современников, оставивших воспоминания об Анастасии Николаевне, имело значение, как истово любила она мужа. Скорее всего, для нее тоже имело значение только это… А духи – только как его страсть.

Особенные отношения сложились у Федора Сологуба с туберозой. Как и многие, он считал аромат туберозы порочным, опасным и зловещим, и потому туберозой пахнет красавица-вампир из рассказа «Красногубая гостья» и другая опасная красавица, с ядовитой кровью и ядовитым дыханием, из рассказа «Отравленный сад».

Лидия, она же Лилит из «Красногубой гостьи»:

«Туалет черный, парижский, в стиле танагр, очень изящный и дорогой. Духи необыкновенные. Лицо чрезвычайно бледное. Волосы черные, причесаны, как у Клео де Мерод. Губы до невозможности алого цвета, так что даже удивительно смотреть. Притом же невозможно предположить, чтобы употреблена была губная помада».

«Быстрым, как никогда раньше, движением она распахнула высокую дверь и вошла. От ее черного платья повеяло страшным ароматом туберозы, веянием благоуханного, холодного тления».

Красавица из «Отравленного сада», выдыхавшая аромат вместе с ядом:

«Ее лицо было бело, ее щеки были румяны, ее глаза были сини, ее уста были алы, — зарею пылающею и смеющеюся стояла она перед Юношею и простирала к нему стройные, обнаженные руки. И говорила, и веял от ее слов аромат обольстительный и томный, как вздохи нежной туберозы…»

«Заговорила тихо, и амброю, мускусом и туберозою благоухали ее слова, звенящие, как тонкие серебряные цепи у зажженного кадила».

…Духи, красавицы, мистика – все закончилось с Революцией.

Лев Клейнборт вспоминал:

«Пайки, дрова, стояние в селедочных коридорах… Видимо, все это давалось ему труднее, чем кому-либо другому. Это было ведь время, когда мы, литераторы, ученые, все превратились в лекторов, и денежную единицу заменял паек. Сологуб лекций не читал, жил на продажу вещей».



Среди членов семьи Анастасии были революционеры, она поддерживала новую власть, да и сам Сологуб уезжать не хотел... Пока не дошел до предельного отчаяния и не увидел, что любимая женщина тихо сходит с ума. Он несколько раз запрашивал разрешение на отъезд, наконец, получил его в 1921 году, но уехать не успел: Анастасия неожиданно покончила с собой, спрыгнув с Тучкова моста в речку Ждановку.

После ее смерти все утратило значение. Сологуб остался в Советской России. Он хотел, чтобы его похоронили на Смоленском кладбище – рядом с женой.
Он говорил в письме к Мережковскому:

«Она отдала мне свою душу, и мою унесла с собою. Но как ни тяжело мне, я теперь знаю, что смерти нет. И она, любимая, со мною».

Сологуб много писал, но печатали его только за границей: в 20-е годы это еще не влекло за собой репрессии, а до 30-х он не дожил – умер в 1927 году. И остался на Смоленском кладбище, рядом с Анастасией, как и хотел.

Нашлись люди, которые сохранили его письма и рукописи, но никто не сохранил его коллекцию духов. А ведь только эти флакончики, многие – полупустые или совсем пустые, были для него предметами священными: их он не отдавал на продажу, даже когда голодал.

Коллекция была, но что с ней стало – мне не удалось узнать.

***

Аромат туберозы, которая была воплощением зла и соблазна в творчестве Сологуба, любила и носила знаменитая поэтесса Зинаида Гиппиус. Тот же Андрей Белый вспоминал:

«…хитрую ласку, самовозгораемость поэтессы, писавшей стихи не в тетрадку, а в души; тут все принималось в расчет: кому — просто кокетство, кому — «дьяволенок», кому же — «сестра»; крест, глаза, белость платья, духи, папироска, камин и флакон с туберозой «Лубэн» — фон ландшафта, какого-то золото-карего с рыжими отсветами».



Lubin – старый парфюмерный дом, флакона духов с названием «Tubéreuse» я не видела, но нашла упоминание, что они выпускались в 1920 году. Чуть позже, нежели они появляются в воспоминаниях Андрея Белого… Но ведь у Lubin могли быть духи, которые только пахли туберозой, а назывались фантазийно. И именно их носила рыжеволосая Гиппиус, которую современники называли «Декадентской Мадонной», а за глаза – ведьмой, сатанессой и сравнивали со змеей, благо была она тонка и грациозна, как змея. Но для Зинаиды Гиппиус это было не оскорблением, а комплиментом, ведь она писала:

«Как ласковая кобра я…»

Она всегда одевалась в белое, после замужества продолжала заплетать волосы в косу, хотя это считалось привилегией девицы, а спустя десять лет коротко остригла волосы, белилась и румянилась, ярко красила рот, придавая своему лицу нечто зловещее, вампирическое.

Она прожила со своим мужем Дмитрием Мережковским пятьдесят два года… Однако ходили слухи, до сих пор никак не опровергнутые, будто оба супруга отвергали телесную сторону брака.



У обоих были романы на стороне.
У Зинаиды – самые яркие – с писателем-мистиком Николаем Минским, с драматургом Федором Червинским, с критиком Акимом Волынским и даже с дамой: с английской баронессой Елизаветой фон Овербек. Но вполне возможно, что Гиппиус ни с одним из тех, с кем у нее были любовные отношения, не допустила телесной близости.
Минскому она писала:

«Я загораюсь, я умираю от счастья при одной мысли о возможности… любви, полной отречения, жертв, боли, чистоты и беспредельной преданности… О, как я любила бы героя, того, кто понял бы меня до дна и поверил бы в меня, как верят в пророков и святых, кто сам захотел бы этого, всего того, что я хочу… Вы знаете, что в моей жизни есть серьезные, крепкие привязанности, дорогие мне, как здоровье. Я люблю Д. С. — вы лучше других знаете как, — без него я не могла бы жить двух дней, он необходим мне, как воздух… Но это — не все. Есть огонь, доступный мне и необходимый для моего сердца, пламенная вера в другую человеческую душу, близкую мне, — потому что она близка чистой красоте, чистой любви, чистой жизни — всему, чему я навеки отдала себя».

Ей хотелось одновременно беспредельной чистоты и возмутительного порока. Возможно, ей даже удалось сочетать в своей жизни несочетаемое…

Белый уверенно вспоминает о запахе туберозы, сопровождающем поэтессу, даже когда не стесняется с критикой в адрес Гиппиус и Мережковского:

«Я же нагнулся в лорнеточный блеск Зинаиды «Прекрасной» и взял пахнущую туберозою ручку под синими блесками спрятанных глаз; удлиненное личико, коль глядеть сбоку; и маленькое ― с фасу: от вздерга под нос подбородка; совсем неправильный нос. ... Дмитрий Сергеич ― оранжерейный, утонченный «попик», воздвигший молеленку среди духов туберозы, гаванских сигар; видом ― постник: всос щек, строго-выпуклые, водянистые очи; душою ― чиновник, а духом ― капризник и чувственник; субъективист ― до мизинца; кричал он об общине, а падал в обмороки от звонков, проносясь в кабинет, ― от поклонников, сбывши их Гиппиус; отпрепарировав, взяв за ручку, их Гиппиус вела в кабинетище...»

Вряд ли он так уж много присочинил. Все логично. Тропические ароматы – иланг-иланг, ваниль, тубероза — были в те годы особенно модными. И тубероза – цветок с дурной репутацией – просто не мог не нравиться Зинаиде Гиппиус!

Она говорила:

«Я с детства ранена смертью и любовью».

Полуувядших лилий аромат
Мои мечтанья легкие туманит.
Мне лилии о смерти говорят,
О времени, когда меня не станет.



Бронислава Погорелова, родственница поэта Валерия Брюсова, вспоминала о встрече с Зинаидой Гиппиус:

«Соблазнительная, нарядная, особенная. Она казалась высокой из-за чрезмерной худобы. Но загадочно-красивое лицо не носило никаких следов болезни. Пышные темно-золотистые волосы спускались на нежно-белый лоб и оттеняли глубину удлиненных глаз, в которых светился внимательный ум. Умело-яркий грим. Головокружительный аромат сильных, очень приятных духов. При всей целомудренности фигуры, напоминавшей скорее юношу, переодетого дамой, лицо З.Н. дышало каким-то грешным всепониманием. Держалась она как признанная красавица, к тому же – поэтесса».

Гиппиус любила ароматы. Она верила в их особую силу. Наносила духи на свои письма, чтобы читающий не просто внимал словам, но ощущал присутствие корреспондентки.

Она любила переодеваться в мужской костюм – хотя бы для маскарадов! – и пользовалась мужскими ароматами: по крайней мере, в некоторых мемуарах упоминались «Hammam Bouquet» Penhaligon's. Она носила модные «Le Trèfle Incarnat» L.T. Piver и «Coeur de Jeannette» Houbigant.

Ароматы играли значительную роль в ее текстах.

В новелле «Яблони цветут» Гиппиус противопоставляет чистый аромат свежего воздуха и юной девушки – запаху духов молодящейся матери героя:

«А мама была такая молодая, тоненькая, как девочка, с большими черными глазами, свежая, блестящая; платье ее шумело при быстрых движениях, и веяло от нее какими-то странными духами, — я так и не узнал, как они называются. Запах их напоминал самую раннюю весну… Она даже сада нашего не любила, — гулять ходила по улицам, говорила, что солнечный свет гораздо беспокойнее полутьмы гостиной, а ее духи лучше запаха настоящей весны».

В новелле «Среди мертвых» Шарлотта, дочь смотрителя лютеранского кладбища, влюбилась в усопшего – незнакомого ей двадцатипятилетнего Альберт Рено – из-за того, как пленительно пахли цветы, высаженные у его могилы.

«Сирени, свежие, блестящие, чуть колебали гроздья своих бутонов. Но теперь все сиреневые кусты были заключены в легкую, очень высокую металлическую решетку с остриями на концах. Шарлотта подошла ближе. В решетке была дверь, которая сейчас же свободно и бесшумно отворилась. Шарлотта вошла внутрь. Там, на широком четырехугольном пространстве, была всего одна могила. Под сиреневым кустом стояла гнутая деревянная скамейка. Свежий дерн обнимал могилу. Наверху она вся была сплошь засажена темно-лиловыми, крупными фиалками, которые тяжело благоухали».



Началось с сирени и фиалок, а закончилось отказом живому поклоннику, ревностью к кузине усопшего, даром любви – кустами белых роз, высаженных на могиле – и в конце концов самоубийством: зимой Шарлотта легла в снег на могиле Альберта, чтобы погрузиться в сон и навсегда с ним соединиться…
Изданная в 1898 году, эта новелла – буквально концентрация всего, что в ту пору считалось модным и романтичным. Причем она написана без капли иронии, которой Гиппиус славилась. Зато все ароматы описаны скрупулезно, потому что именно они влияют на впечатлительную Шарлотту и ведут по пути ее странной любви.

Самыми любимыми духами Зинаиды Гиппиус были «Fleur Qui Meurt» («Умирающий цветок»), выпущенные Guerlain в 1901 году. Жак Герлен в этом аромате хотел выразить «последний вздох увядающего цветка».

К величайшему моему сожалению, я не пробовала этот аромат… Я бы очень хотела его иметь, но, конечно, в сохранном состоянии, что почти невозможно. За все годы, сколько я подстерегала на eBay «Fleur Qui Meurt», не появилось ни одного заслуживающего доверия флакона: или почти пустые, с остатком цвета нефти на дне, или флаконы явно иной формы с переклеенной этикеткой…

По воспоминаниям, «Fleur Qui Meurt» был цветочным шипром с солируюшей нотой фиалки, с ирисом, гелиотропом и ветивером, с пудровым оттенком, делавшим его сухим и нежным.

К моменту, когда Зинаида Гиппиус получила возможность попробовать «Fleur Qui Meurt», она уже написала «Среди мертвых», аромат фиалок уже соединил живую Шарлотту и мертвого Альберта… Так что не творение Жака Герлена вдохновило ее на создание этой новеллы.

Фиалки часто сажали на кладбище.
Фиалки для Зинаиды Гиппиус могли быть единственной серьезной конкуренцией туберозе.



Тубероза воплощала порок, но фиалки были символом скорби! И что для «Декадентской Мадонны» было соблазнительнее — мы не знаем. Наверное, зависело от настроения.

Главное, чтобы флаконов в будуаре Зинаиды Гиппиус было как минимум три: для порока, для скорби и для тех моментов, когда ей хотелось примерить на себя мужской образ. Как минимум, но на самом деле она покупала все духи, которые ей нравились.
Из вещественного у нее были две слабости – духи и кружева.

Но сколько бы образов она на себя не примеряла, скольких бы мужчин и женщин не одаривала любовными письмами и стихами, главным человеком в ее жизни оставался муж – Дмитрий Мережковский.

Вместе они покинули Россию в 1920 году, поселились в Париже, там тоже вели светскую и литературную деятельность, пока Мережковский не уничтожил свою репутацию, выступив по германскому радио вскоре после нападения гитлеровских войск на СССР и произнеся пафосную речь «подвиге, взятом на себя Германией в Святом Крестовом походе против большевизма». Этого ему не простили никогда. На этом кончилась популярность Мережковского. И Гиппиус. Их стали избегать…

Дмитрий Мережковский скончался в декабре 1941 года. «Я умерла, осталось умереть только телу», — сказала Гиппиус кому-то из тех, кто все же принес ей соболезнования. Без мужа бывшая «сатанесса» жила тихо и грустно, писала о нем книгу, да так и не успела закончить: в сентябре 1945 года она соединилась с Мережковским на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа.

***

Михаил Кузмин — поэт, прозаик, критик, драматург, переводчик, музыкант, а главное – еще одна яркая фигура эпохи декаданса.
Эстет.
Страстный любитель духов и роз.



В дневнике Кузмина духи упоминаются постоянно:

«Сережа находит, что у меня вид московского декадента и что это хорошо, спрашивал, какие ему завести духи, платье».

«Оставались еще одни, несколько сплетничая и говоря о костюмах и духах».

«Говорили о вине, о цветах, духах, оккультизме, обо мне».

«Рябушинский пишет, что человек с черными глазами, духами по всем направлениям не может делать некрасивых поступков, и вдруг бойкот и т. д.»



«Человек с черными глазами, духами по всем направлениям» — это был он сам, Михаил Кузмин.

И некрасивых поступков он совершил предостаточно.
А уж по части пороков – о, пороками он упивался!

Анна Ахматова назвала его «изящнейшим сатаной» — для него это был комплимент, даже в большей степени, чем для Зинаиды Гиппиус – «ведьма» или «змея».

Правда, к тому, что теперь считают серьезнейшим из его пороков, — склонности к однополой любви – Кузмин относился серьезно: что для его современников было данью моде и экзотическим развлечением, от пресыщения всем прочим, для него всегда было серьезным и чаще всего – несчастливым чувством к тем, кто не мог быть столь же сосредоточен на отношениях с возлюбленным.

Я уже упоминала Михаила Кузмина в статье «Осенние розы для Веры Холодной» — любимые духи звезды немого кино, «La Rose Jacqueminot» Cotу, являлись и его любимыми духами.



Для Кузмина «La Rose Jacqueminot» стали даже чем-то сродни «ароматной подписи».

«Духонюхатель» Федор Сологуб оставил воспоминание об этом в форме иронического стихотворения:

Мерцает запах розы Жакмино,
Который любит Михаил Кузмин.
Огнем углей приветен мой камин.
Благоухает роза Жакмино.

В углах уютных тихо и темно.
На россыпь роз ковра пролит кармин.
Как томен запах розы Жакмино,
Который любит Михаил Кузмин!

Еще любил он ладан: для большинства его современников это был церковный аромат, но для него ладан и мирра — благовония древних мистерий, которые он воскурял у себя дома, так что их аромат пропитывал его одежду, смешивался с запахом роз...



Алексей Ремизов вспоминал первую встречу с Кузминым в начале 1900-х годов:

«Кузмин тогда ходил с бородой — чернющая! — в вишневой бархатной поддевке, а дома <...> появлялся в парчовой золотой рубахе навыпуск <...> и так смотрит, не то сам фараон Ту-танк-хамен, не то с костра из скитов заволжских, и очень душился розой — от него, как от иконы в праздник».

Известно, что помимо «La Rose Jacqueminot», Кузмин любил духи «Fol Arôme» Guerlain, выпущенные в 1912 году. Он даже в стихотворении их упомянул. Правда, сделав ошибку в названии.

Расцвели на зонтиках розы,
А пахнут они «folle arôme»...
В такой день стихов от прозы
Мы, право, не разберем.

«Fol Arôme» пахнет медовыми розами и медовым жасмином, сладкой лавандой и согретыми солнцем нарциссом, и – неожиданно! – аптекарскими травами, но все это на жарком ложе из гурманских нот. Один из красивейших винтажных ароматов Guerlain — я понимаю Михаила Кузмина.

Духи и розы часто упоминаются в стихах Кузмина:

Пальцы рук моих пахнут духами,
В сладкий плен заключая мне душу.
Губы жжет мне признанье стихами,
Но секрета любви не нарушу.

***

Шуршанье платьев, звяки шпор,
Жемчужных плеч и рук мельканье,
Эгреток бойкое блистанье,
И взгляды страстные в упор...
Духов и тел томящий запах,
Как облак душный, поднялся…

***

Опять плету венок любовных роз
Рукою верною и терпеливой.

***

Поцелуи, что как розы зацвели,
Жгли божественной наукой, стрел острей.

***

Глаз змеи, змеи извивы,
Пестрых тканей переливы,
Небывалость знойных поз…
То бесстыдны, то стыдливы
Поцелуев все отливы,
Сладкий запах белых роз…

Аромат роз сопровождал жизнь Кузмина… Нет, вряд ли до конца. Ведь умер он в Ленинграде, в 1936 году: к счастью для себя, не дожив до расстрела своей величайшей любви – писателя и художника Юрия Юркуна.



Но пока Кузмин мог себе это позволить, духи и розы постоянно присутствовали в его быту.

(c) Елена Прокофьева
Фотография духов из коллекции автора

https://www.fragrantica.ru/news/%D0%97%D0%B0%D0%B2%D0%BE%D1%80%D0%BE%D0%B6%D0%B5...