Добро пожаловать, Гость. Пожалуйста, выберите Вход
WWW-Dosk
 
  ГлавнаяСправкаПоискВход  
 
 
Страниц: 1 2 3 4 
Аше Гарридо, проза (Прочитано 18341 раз)
Ответ #45 - 10/16/17 :: 9:07am

Элхэ Ниэннах   Вне Форума
сантехник
Москва

Пол: female
Сообщений: 27672
*
 
Якорек
(Письмо шестнадцатое)

Когда "скорая" увезла тебя в твою последнюю больницу, на широкой спинке кровати осталась стоять твоя кружка с недопитым чаем. Я не убирал ее. И никому не давал убрать. Пока ты не вернулся домой.
Я не помню дат, не могу посчитать дни.
Я помню только два Рождества. В конце декабря ты чувствовал себя лучше, к нам пришли друзья, я приготовил курицу и что-то еще, не помню, и со мной случилась истерика, натуральная, от усталости. Я не мог пойти в комнату, к гостям, к праздничному столу, сидел на полу на кухне и рыдал, и ты встал с постели, пришел, обнял и утешил меня. И потом мы разговаривали, пили чай, смеялись, я играл на укулеле. Тогда спел тебе в последний раз песню про любовь двух вулканов, которую пел все лето - про нашу любовь, с верой в то, что мы сможем состариться вместе. Тогда спел тебе в последний раз, сбиваясь и забывая слова, все-таки спел. А в январе, седьмого, был вдруг очень солнечный день, но батареи были едва теплые, в доме стоял холод, и рано утром я поехал в магазин и купил обогреватель. Успел вернуться. Тебе стало хуже, совсем плохо, потом ты умер.
Я люблю тебя.
Ничего не зависело от того, стоит ли твоя кружка на том же месте, где ты её оставил. Ничего, кроме моего сердца - как будто твоя кружка на том же месте означала, что твоё отсутствие временно, ты ещё вернёшься, все будет так же, как до твоего отъезда: будешь ты.
Может быть, мои письма - то же самое, что эта кружка: безнадежная попытка обозначить твоё присутствие где-то здесь, не так далеко, как на самом деле (не знаю, как на самом деле).
Я люблю тебя.
Я вернул на руки браслеты - маленькие серебряные цепочки с подвесками. Вот что я ношу на руках сейчас, я перечислю.
Лошадка-качалка из моего далекого детства, напоминание о любви отца, которую он не умел выражать и, наверное, вообще не очень умел любовь и нежность. Но однажды, в то первое Рождество, которое мы проживали без моей матери, и все были в чёрном, и было так темно, мрачно, безрадостно - вдруг невероятно, невозможно появилась лошадка-качалка. Слишком высокая для маленького меня, лет четырёх. Я не мог сам забраться в седло, только трогал её красно-зеленую кожаную сбрую, жёсткий коричневый ворс, ощущал под ним твердое дерево её тела. Я обнял её за шею, прижался лицом - жёсткий ворс колол лоб и щеки, впитывал мои слёзы, которые я наконец смог пролить, тайно, спрятавшись за ней.
Маленький пятилистник с выбитыми буквами Lucky и дырочкой от потерявшейся фианитовой крошки. Это чтобы помнить о том, каким удачливым я был и сколько страшных путей прошёл невредимым. Чтобы помнить о светлых стволах деревьев, подпирающих высокое небо, к одному из которых я, измотанный долгой погоней и, кажется, раненый, провалился без сил, цепляясь надеждой за последнее что осталось - за своё прозвище: выберусь, ведь я счастливчик. Больше надеяться не на что, но это - со мной. И помнить о тех, кто это прозвище мне дал: о товарищах, о тех, кто ждал моего возвращения и встретил объятиями, улыбками, радостными взглядами и голосами.
Самолетик - здесь я выбрал его как напоминание и награду за пройденный маршрут в веревочном парке -
мне, который так боится высоты. И только три года спустя понял, почему выбрал для этого самолёт. Мой первый прыжок с парашютом, страх и торжество, отчаяние и победа над ним.
Корабль, подаренный другом - он обретёт своё значение потом, а сейчас он - отметка начала чего-то нового, возможно, большого и очень важного.
И собранные на одном колечке крест, якорь и сердце - вера, надежда, любовь. Это о том, что я жду тебя, мой моряк.
И, знаешь, якорь цепляется за всё вокруг. Носить его очень неудобно. Он заставляет меня особым образом подворачивать кисть руки, когда я надеваю свитер, застревает в петельках махровых полотенец, удерживает рядом других людей на минуту-другую, пока я отцепляю его от чужой одежды...
И я не хочу его снимать.
Он - якорь, его дело - цепляться за все, что попадется, и держаться так крепко, как только возможно, и немножко ещё. Это его работа.
И моя надежда такова. Цепляется за все, и когда цепляться не за что - цепляется за саму себя. Это дело надежды, её работа.
И я думаю о том, что моя надежда цепляется за ничего, что надеяться не самом деле не на что. И я смотрю на якорек на браслете - возвышенный и обременительный символ, и замечаю, что на моём запястье он не один. С ним рядом лошадка-качалка, счастливый пятилистник, самолетик и корабль.
Моё детство, которое было слишком давно, когда меня нынешнего ещё не было на свете. Моя удача, не имеющая никакого отношения к паспортной биографии. Первый прыжок человека, который никогда не прыгал с парашютом. Дружба, которая началась вот сейчас. Вера и любовь, и надежда, которая цепляется за всё.
Невозможная надежда среди невозможной памяти, и между ними - течение жизни с её обыденными человечными чудесами.
Я не знаю, что считать невозможным - мне, теперь. Потому-то я и не могу прекратить надеяться, отказаться от ожидания.
Я есть. Можешь быть и ты.
Не обязательно это так, но исключить такую возможность я не могу. И тогда мой выбор - не игнорировать её. И я хочу тебя ждать, потому что я хочу тебя ждать. Это то, к чему лежит душа. То, что мне сладостно, и то, что я должен делать в силу моих клятв и моей сути.
Моя надежда призрачна и неуязвима, моя надежда ранена и едва жива, её и нет на самом деле.
На самом деле у меня есть только этот якорек на запястье, маленький символ бессмысленного упрямства.
И твоя кружка стоит в шкафу, на всякий случай.
Я не вижу краев, не знаю границ этого мира, не знаю предела чудесам.
А кто знает?
И я пишу тебе, снова пишу тебе, даже не веря, что ты это прочитаешь. Просто потому что я хочу тебе писать. Потому что люблю.
https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=1904043876279066&id=1000002041...
 

My armor is contempt.
IP записан
 
Ответ #46 - 10/23/17 :: 4:18pm

Элхэ Ниэннах   Вне Форума
сантехник
Москва

Пол: female
Сообщений: 27672
*
 
Наш большой секрет
(письмо семнадцатое)

…И если не отворачиваться от того, что мы оба, каждый по-своему и в свой черед, поняли про себя и про друг друга, если помнить, почему ты сказал, что найдешь меня, а я ответил: только не тормози, - то я не могу не думать о том, как все закончилось в прошлый раз. Для тебя. Для меня.
Не могу не думать об обстоятельствах твоей смерти, той твоей смерти, тогдашней. Я вряд ли мог знать наверняка, но мог догадываться с большой точностью, поскольку много такого творилось вокруг, и я знал и видел. А потом, уже здесь, ты мне рассказал - в ответ на мой рассказ о себе. Около полугода здесь я плакал - не мог перестать - глядя на тебя, обнимая тебя. Видел и чувствовал тебя живого, а из глаз лились слёзы, те, которым не было времени и места тогда.
И рядом с тогдашним - с горечью предательства, с пытками в трюме твоего любимого, вымечтанного корабля, с агонией в океане, и с тем, что я не мог сделать ровным счётом ничего, - возможность ухаживать за тобой, делать для тебя всё, помогать тебе, исполнять любое твоё пожелание, и в самом конце лежать рядом, обнимая тебя, повторяя слова любви и преданности - все это представляется сокровищем, драгоценным даром небес, благословением. И я не устаю благодарить, я знаю, как бывает иначе. Спасибо, что не в этот раз. Спасибо, что мог держать твою руку, дышать рядом с тобой, пока ты дышал.
И так же я вспоминаю, как однажды, когда мучившие меня кошмары прошлого были особенно жестоки, когда я был обессилен флешбэками и стоял на грани отчаяния, что это никогда не закончится и я обречен снова и снова проживать в памяти самые живодерские и гнусные моменты своей последней битвы, ты сказал, обнимая меня: если бы мог, я бы на руках тебя вынес оттуда.
А ты и вынес.
Там и тогда - не мог. Был мёртв уже давно к тому времени, когда со мной случилась эта беда. Но здесь – здесь ты был рядом, и ты не дал кошмарам сожрать меня совсем. Честное слово, не знаю, как я справился бы с этим без тебя. Психиатр, к которой я обращался на предмет выяснения, куда относит такие случаи современная наука, не нашла у меня ничего по своей части, кроме того же самого ПТСР, и настаивала на таблетках для снижения остроты переживаний, потому что "человек не должен так страдать". Я был бы рад. Сколько раз я шел к своему психологу, вытаскивать и складывать разрозненные куски моей памяти, и думал: неужели я иду туда, сам иду? И, если бы мне было хоть немного легче со всем этим встречаться, я был бы рад. Но я опасался, и психиатр подтвердила правильность моих предположений, что с эмоциями я потеряю и доступ к воспоминаниям, а это меня не устраивало никак. Я выбрал терпеть всё наживую, я задолго до того предупредил тебя, что буду продолжать свои раскопки, чего бы мне это ни стоило. Я выбрал идти через это, ты выбрал идти со мной. И сколько бы я ни утверждал, что справился бы и сам, по факту - я справился вместе с тобой, с твоей помощью,. Я столько раз цеплялся за тебя, рыдая от горя, или цепенея от ужаса, или корчась от отвращения, столько раз дрожал и задыхался в твоих объятиях, столько рассказывал и выплакивал в тебя, что да, любимый, ты - вынес меня оттуда, на руках. Кошмары утихли, память осталась. Мы справились с этим. Ты сделал для меня то, что хотел, то, что и я бы хотел для тебя сделать. Мы оба знаем, каким желанным и недостижимым чудом может быть простая возможность умереть чистым на чистой постели, среди своих. Каким драгоценными везением может быть возможность помочь своему вырваться из плена и мучений.
И тут душа моя спокойна: мы честно сделали друг для друга все, что могли, и преуспели в этом.
Может быть, это и есть всё, конец истории, финальный занавес, окончательная тьма? Как будто мы получили то, чего так отчаянно желали, и теперь можно расстаться со спокойной душой, попрощаться нежно и немного нетерпеливо, в предвкушении новой жизни, новых историй – других.
Но ты пришел среди ночи, и я говорил: ты мое счастье, а ты целовал меня – чем может целовать бестелесная живая душа: всем собой.
Что это было? Ты просто пришел сделать то, чего не смог в последние минуты здешней жизни, на что не было ни сил, ни разумения в измученном болезнью теле?
Тогда, и правда, это самый что ни на есть конец. Поцеловал и попрощался. И вот моя история, и все, и конец, как часто заканчивают восточные сказки.
Вот только почему я так лихорадочно и насильственно пытался отпустить тебя, а потом с тем же пылом, но полный радости, вцепился в самозванку-надежду? Почему не могу расстаться с ней, несмотря на все доводы разума и метания души?
Нет ответа. И не будет, я полагаю.
А надо просто стоять здесь и любить, стоять и любить, и никуда не деваться, и дышать. Потому что на самом-то деле разница невелика. Раз уж я верю, что прошлая наша встреча – реальность и память, а не фантазии и сказки, то все сводится к ответу на три простых вопроса.
Первый: что бы я делал, если бы точно знал, что ты вернешься ко мне сейчас?
Да уж как-нибудь жил бы, ожидая тебя, помня и любя.
Второй: что бы я делал, если бы точно знал, что встречу тебя только в следующий раз?
Да уж как-нибудь жил бы, ожидая следующего раза, помня и любя.
Третий: что бы я делал, если бы точно знал, что больше мы никогда не встретимся.
Да уж как-нибудь жил бы, помня и любя. И, по секрету, все равно – надеясь.
Очевидно, что мой ответ не так уж сильно зависит от вопроса. Мое решение не так уж сильно зависит от условий задачи. Просто я хочу и буду жить, уж как получится, и настолько хорошо, насколько смогу – но буду помнить, любить и ждать встречи, даже если все указывает на то, что она невозможна. Что я и делаю сейчас, и намерен продолжать.
Так спокойно я говорю об этом – и так больно мне от того, что больше я сделать не могу ничего, от моих действий уже ничего не зависит.
Я считал тебя лучшим из мужчин. И сейчас считаю. Это очень реалистично. Я не считаю тебя самым-самым лучшим, чемпионом - нет, это не соревнование какое-нибудь. А таким, одним из таких, которые могут считаться лучшими. Рыцарем. Человеком с огромным чувством собственного достоинства, который это достоинство не будет разменивать ни по мелочам, ни по крупному. Отважным. Стойким. Ты таким и был всегда, и тогда, и сейчас. Будешь всегда. Это такое неизымаемое свойство, неотчуждаемое. Я всегда думал и думаю о тебе, когда решаю, как поступить. Хотя порой твои решения казались мне сомнительными и неподобающими, ты видел их по-другому и умел сохранять достоинство даже в очень спорных для меня ситуациях и решениях. Достоинство было в тебе самом, и ты просто шел туда, куда намеревался, и нес его в себе.
И как же ты смеялся, как ты умел смеяться, я не знаю, где ты этому научился, но у меня сердце замирало от нежности и восторга, и замирает сейчас, когда я вспоминаю.
Мне так не хватает твоего смеха. Так не хватает…
И твоих глаз, прекрасных твоих глаз, темных, таких суровых, таких нежных, насмешливых, любящих, грустных, упрямых…
Мне так не хватает тебя всего, всего тебя.
Не знаю, что еще написать. Не знаю, что писать, когда хочется просто обнимать тебя и дышать в твое плечо, в твой висок, закрыть глаза твоей ладонью и знать, что единственная причина, по которой я тебя не вижу – это то, что я закрыл глаза твоей ладонью, и мне от этого хорошо.
Я стою здесь. Я как-нибудь живу. Я не исключаю возможности, что никогда-никогда-никогда больше не увижу тебя. Я не исключаю возможности, что ты придешь или напишешь мне уже завтра. Что-нибудь сумбурное, озадаченное и растерянное. Понятное только нам.
Или никогда.
Какая разница. Я стою здесь. Где бы ты ни был. Я здесь.

https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=1911513222198798&id=1000002041...
 

My armor is contempt.
IP записан
 
Ответ #47 - 10/29/17 :: 6:02pm

Элхэ Ниэннах   Вне Форума
сантехник
Москва

Пол: female
Сообщений: 27672
*
 
О смирении
(Письмо восемнадцатое)

Итак, любовь моя, я нашел в себе смирение.
Не из дисциплины – не принуждая себя к нему – но из ясного понимания, что с тобой все в порядке. В любом случае ты там, где должен быть, и ты справишься.
И если мы встретимся здесь и сейчас, я буду счастлив отчаянно, запредельно, яростно. Но если не встретимся, я знаю, это все равно произойдет, позже, где-то, когда-то. Я помню все, что мы говорили друг другу об этом. И я верю в то, что мы говорили.
Я буду жить – поскольку это моя работа здесь и сейчас. Моя жизнь началась не в тот миг, когда я открыл дверь и увидел тебя первого апреля десятого года. И не тогда, когда я поцеловал тебя, встретив у остановки два года спустя. Моя жизнь здесь началась с вопроса, который я задал себе: кто я? – и не получил ответа, и стал его искать упрямо, упорно. И с другого вопроса, который я обратил к источнику всех ответов, и получил ответ: делай, что делаешь – и с тех пор делаю это в меру моих сил, самым лучшим способом, как какой способен в каждый момент жизни. Поэтому моя жизнь и не закончилась в тот миг, когда ты перестал дышать. Я слышал твое угасающее дыхание и понимал, что дальше мне идти одному, и это будет тяжело, но я справлюсь, куда ж деваться. И когда ты перестал дышать, все так и было – мне надо было отпустить твою руку, встать и идти дальше.
И я шел. Плакал и шел. Кричал и шел. Останавливался, обессиленный, и стоял, не видя света, не чувствуя воздуха, плакал, кричал, и после снова шел. И буду идти, сколько мне отмерено здесь и сейчас. А потом снова. Потому что это мой путь, и мне от него никуда не деться: он состоит из меня, я состою из него.
Я думаю, ты там, где должен быть. Может быть, ты отдыхаешь от тяжелой, трудной жизни здесь. И я желаю тебе такого отдыха, который восстановит твои силы и наполнит душу чистым светом и спокойной верой, вольным ветром и жарким огнем. Может быть, ты уже здесь, где-то рядом, где-то далеко, ищешь меня или идешь своим путем. Как бы то ни было – удачи. Я здесь, где я есть, изо всех сил стараюсь делать свою работу самым лучшим образом, на какой способен сейчас.
Мне еще больно, и будет больно еще долго, может быть, всю эту жизнь. Но я точно рад тому, что мы были рядом до самого конца, сколько можно было, и не упустили ни одной минуты, которую могли прожить в полноте и ясном сознании. Что мы могли плакать, обнявшись, когда узнали о твоей болезни, могли говорить друг другу открыто о страхах и боли, о тоске и злости, об отчаянии, о том, что времени так мало – и всегда будет мало, сколько бы ни было, потому что каждое мгновение с тобой драгоценно (да, даже те из них, в которые мне хочется треснуть тебя по башке, и это взаимно).
Если бы ты знал, как ты прекрасен. Как я восхищался и восхищаюсь тобой – честно, искренне, потрясенно. Настолько прекрасен, что даже я, такой придирчивый и жадный на восхищение, такой отличный от тебя и трудно принимающий различия, даже я восхищался до онемения, до перехваченного дыхания, до слез. И это не закончилось с твоей смертью.
Темное время наступает, темное время года. Я зажигаю огни, как делал ты, зажигаю свечи на подоконнике, и это всегда про тебя. Я учусь жить без тебя, стараюсь. Вряд ли ты хотел бы, чтобы я корчился от боли всю оставшуюся жизнь. Я бы для тебя такого не хотел точно, а ты что, хуже? Поэтому я учусь быть счастливым без тебя. Мне вообще легко быть счастливым, повезло, легкий характер. И мгновенные проблески счастья случаются у меня в любое, даже самое тяжелое время. И пламена, полыхающие в ночи, и яркие дни счастья. Даже тогда, когда я только потерял тебя, я был доступен радости и счастью.
Это кажется мне нормальным человеческим свойством.
Сейчас радости много, счастья много. Даже среди всех трудностей жизни. И это тоже кажется мне нормальным.
Поэтому ты за меня не переживай, я действительно справлюсь, как и говорил с самого первого дня без тебя.
Но также я хочу, чтобы ты твердо знал и не сомневался: в тот день, когда ты придешь, если это все-таки будет здесь и сейчас, я буду готов к нашей встрече, я жду и буду ждать ее, надеюсь, без отчаяния и ярости, как до сих пор, но с тем же упорством, со спокойной надеждой, с верой в то, что это может быть, а раз так – мое сердце готово к ней.
Любовь моя, и это не последнее письмо.
Я решил, что их будет двадцать (раз уж я не могу написать тысячу), двадцать писем, как двадцать стихотворений в той книжке Пабло Неруды, и двадцать писем и одна песнь отчаяния. И это письмо только восемнадцатое, и я напишу еще два.
Не знаю, будут ли они умиротворенны, как это, или отчаянны, как предыдущие, будет ли в них вера или сомнение, истории из нашей жизни, чтобы ты мог вспомнить ее, или только мой крик. Но я напишу их – потому что решил и потому что я хочу писать тебе снова, снова.
А потом не буду писать.
Потому что этих двадцати вполне достаточно тебе будет, чтобы понять, что к чему, узнать себя и отправиться искать своего Лу. И одного хватило бы, правда? Но вот их будет двадцать, и если ты читал одно, ты читал их все, а если ты прочитаешь их все, то уже ничто не остановит тебя.
А если ты не можешь прийти сейчас, то и тысяча писем этого не изменит.
Я признаю это, и мне нелегко, но по силам это принять и справиться с этим. Я могу дышать. Мне казалось, что я должен, при всем незнании, выбрать и держаться за одно из двух, очень категорично. И такой выбор лишал меня возможности жить с настоящим, действительным незнанием. Потому что незнание и есть неопределенность, а я хотел определенности, требовал ее – хотя бы от себя, если иной не дано.
Но невозможно создать определенность, а с иллюзиями я не уживаюсь.
И противоположность твоего присутствия и твоего отсутствия также является иллюзией – в той части, где я представляю свою жизнь зависящей от тебя. Ты придешь или не придешь - и как мне жить между этим. А ведь я не между, я сам по себе, и ты тоже, и наши жизни не зависят друг от друга и мы встретимся, когда это будет возможно, это вот – неизбежно. Это неизбежно, остальное – не обязательно.
Огни на окне я зажигаю не для тебя. Но о тебе. О своей любви. О том, что жду тебя, без отчаяния, без нетерпения – вру! – но и с терпением тоже, с принятием неизвестности, с любовью, которая теперь вместо надежды, которая больше надежды. Зажигаю, потому что хочу видеть огонь – и сразу вспоминаю о тебе, и могу почувствовать что угодно или все сразу: благодарность, восхищение, нежность, злость, обиду, сострадание, счастье, восторг, боль. Все еще боль.
И пока я не закричал от нее, я остановлюсь, прямо здесь, и пусть это письмо будет спокойным, а следующее я напишу потом. Еще два, любимый. Только два. И если хоть одно из всех дойдет до тебя, его будет достаточно.

https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=1917979278218859&id=1000002041...
 

My armor is contempt.
IP записан
 
Ответ #48 - 11/24/17 :: 6:05pm

Элхэ Ниэннах   Вне Форума
сантехник
Москва

Пол: female
Сообщений: 27672
*
 
Сияние
(Письмо двадцатое, последнее)

Вот и последнее письмо, и я долго не мог к нему приступить.
Стыдил себя, что ленюсь. Печалился, мол, все предсказания, что меня попустит, что все пройдет – вот, начинают сбываться, и мне уже не так необходимо писать эти письма, развешивать фонарики в темноте зимней ночи.
Ну да, что-то сбываться начинает. Мне тише, ровнее.
А что-то было изначально таким, как обещали, что оно будет потом когда-нибудь, а оно было таким с самого начала, да что с того…
Мне обещали, что жизнь продолжит свое движение. Но она и не останавливалась ни на миг. В те последние минуты, когда я обнимал тебя умирающего и понимал, что ты умираешь, все, что я думал – что твой путь здесь закончен, и дальше я иду один, будет тяжело, но придется идти так. На следующий день я пронесся по магазинам и купил по списку от твоей мамы какие-то вещи, необходимое для твоих похорон. Еще день спустя сел и написал последнюю главу обещанной тебе книги, той, про слонов. Смерть – не повод не выполнять обещания, не повод останавливаться, бросать работу, правда? Даже твоя.
Потом делал что-то еще и что-то еще, начал новую книгу, встречался с друзьями, работал, вписался в большую учебную программу. И так далее, и так далее, и так далее…
Мне говорили, что воспоминаний без тебя станет больше, чем тех, с тобой. Наверное, еще не время судить, но у меня всегда было больше воспоминаний отдельных, чем тех, в которых ты. Значимых воспоминаний, очень важных для меня. И даже самых значимых. Разве не так оно и должно быть между любящими??
Ты не являешься смыслом моей жизни. Ты не необходим мне, чтобы жить.
Просто я люблю тебя.
Правда, что я устал от боли, но это не повод постараться забыть тебя. Или перестать хотеть видеть тебя и быть с тобой рядом.
Ну, больно. А что, в этой жизни кто-то с болью незнаком? Или надеется никогда не встретиться с ней? Ой, да ладно. Больно, да. Я сказал бы – невыносимо больно, но это противоречит очевидности: выносимо. Вот, я ее несу. Держу ее. Нормально. Хотите, попрыгаю?
Ну, ору иногда. Чего бы не орать, когда больно? И кого это останавливало, когда надо идти, позарез надо?
Орать и делать свое дело – это по-нашему.

Я написал девятнадцать писем, и это двадцатое. Последнее.
И я понял, почему я так долго не мог к нему приступить.
Как будто, написав его, я попрощаюсь с тобой. Завершу не только этот кусок, но и вообще всё наше. Выполню не совсем понятное мне действие «отпустить» - как будто я властен отпускать или не отпускать, как будто ты мой ручной зверек или пленник.
Как будто, написав последнее письмо, я окончательно и наконец необратимо исполнюсь смирения и принятия. Вот уже, кажется, получается понемногу. Нет, на самом деле. Правда-правда. Я стараюсь. Я прилежно думаю о том, что, может быть, ты действительно хотел покинуть этот мир, оставить его насовсем, и где-то там заняться какими-то более приятными вещами.
Я же повторял и продолжаю повторять, что хочу оставаться здесь, сколько можно, и возвращаться сюда, если возможно, если только возможно, потому что здесь так много замечательного, и было бы здорово, если бы здесь можно было жить приятнее и заниматься более приятными вещами, но для этого надо попахать, до этого еще пахать и пахать, и я хочу пахать здесь.
Но я уверен, что если есть множество миров, то там тоже необходимо пахать, а если так, то ты и там пригодишься, с твоей-то силой, стойкостью и мудростью. И точно ты имеешь право выбирать.
Мне говорили: нельзя так напряженно и яростно ждать. Нельзя удерживать то, что должно быть свободным.
А я и согласен.
Это вот – когда знаешь, как должно, а можешь только так, как можешь.
Я не могу не надеяться и не ждать, я почти уже согласен не торопить, и, если помнишь, это я твердил в самом начале: иди, куда хочешь, иди, куда хочешь, - как будто заставлял тебя отвернуться и уходить.
А потом как заору: иди сюда.
Потому что ночью меня разбудила любимая колыбельная про «я здесь», потому что я чувствовал твое присутствие и был счастлив, и в этом не было ни тени прощания, была только радость совместности. То сияние, которое соединяло нас.
Я не могу его забыть, и не смогу, и не хочу. Я разглядел его однажды, когда мы шли на вокзал, собираясь в очередную поездку. Было уже темно – мы всегда выбирали ночные поезда, - и мы шли с рюкзаками, время от времени взглядывали друг на друга, все еще полные острой и глубокой радости узнавания. Не так много времени прошло с того дня, когда ты, с трудом, останавливаясь, чтобы побороть смущение и подобрать слова, признался, что тебе не хотелось бы примазываться к моей странной и невероятной истории, но, кажется, тебе знакомо многое из того, о чем я говорю.
И тогда мы начали говорить об этом и нашли много такого, что удивляло и пугало… Но еще сильнее было переживание острого счастья – и оно накатывало время от времени, и если были рядом в такие моменты, то мы смотрели друг на друга безумными глазами влюбленных, потерявшихся надолго и снова нашедших друг друга.
И вот так я взглянул на тебя, идущего рядом с рюкзаком за спиной, и ты тут же почувствовал мое движение, мой взгляд, и повернулся ко мне. Уголки губ шевельнулись едва заметно, но лицо осветилось тихой ясной улыбкой – всё, целиком. Ты был здесь – весь, со всей своей историей, живой, любящий, любимый, помнящий всё и все-таки живой, сияющий над бездной и тьмой.
Ты сияешь, сказал я.
Ты улыбнулся уже открыто и сказал: на себя посмотри.
И мы пошли к вокзалу, чувствуя сияние – каждый в самом себе и в том, кто рядом.
И так было потом всегда. Какие бы сложности и проблемы – в быту, в окружающей среде, в отношениях между нами – ни одолевали нас, всегда можно было взглянуть на тебя, подойти к тебе и прикоснуться к этому сиянию. Оно давало мне силы держаться до конца, когда было так трудно, и безнадежно, и страшно. Сияние не покидало нас, вот и всё.
И я не держу тебя. Я точно так же мог бы просить: отпусти меня. Но что толку просить тебя? – ты меня не удерживал бы, если бы я хотел уйти. Не ты меня держишь. Не я тебя держу. Сияние держит меня. Твое сияние. Может быть, точно так же мое сияние, о котором ты говорил, держит тебя.
Я правда не хочу мешать и препятствовать тебе на твоем пути, если он лежит прочь. Но если он лежит сюда, ко мне – то вот тебе двадцать фонариков, двадцать костров, двадцать огней в зимней темноте. Иди по ним.
Я здесь. Я не прощаюсь.
Иди куда хочешь.

https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=1946440345372752&id=1000002041...
 

My armor is contempt.
IP записан
 
Ответ #49 - 11/25/17 :: 12:32am

Элхэ Ниэннах   Вне Форума
сантехник
Москва

Пол: female
Сообщений: 27672
*
 
Календарь
(Письмо девятнадцатое)

В кухне на стене до сих пор висит тот календарь, на первой странице которого в последний день прошлого года я размечал график приема таблеток и уколов для того сложного курса, который был тебе назначен. Ты прожил еще неделю.
Потом я старательно убирал из дома все следы – не твои, твоей болезни. А календарь остался. Так и остался до сих пор. И я вижу: тот год, в который ты умер, еще не закончен. В календаре остается еще один лист, и наверное, нет никакого смысла убирать его сейчас, раз он до сих пор оставался здесь, у меня на виду, то незаметный, несмотря на ярко-розовые цветы и золото подложки, то – внезапным ударом в сердце кричащий: здесь была твоя надежда.
И не только она. Когда ты умер, я взял черный маркер и методично отметил день твоей смерти и день похорон, девятый день, сороковой. А потом, пару месяцев спустя, заметил, что эти страницы так и не оторваны – оторвал. Выбросил. Теперь не вспомню никаких дат. Не помню, какого числа тебя увезли в больницу, и какого числа мы привезли тебя обратно. Не помню, когда ты заболел, когда была первая операция. Какого числа в мае, год спустя, мы узнали, что анализы опять ужасны. Помню этот день – ты молча показал мне листок с результатами, а потом обнял меня и уехал на работу. А я был записан к врачу, хотел отменить запись и проводить тебя, но ты сказал, что это не нужно, ты в порядке, вечером увидимся. Я думаю, ты хотел один пережить эти страшные новости, в сущности, приговор. И я пошел к врачу, и в кабинете вдруг стал плакать и не мог остановиться. Врач испугалась, спросила, чем она так меня расстроила, ведь не было ничего такого. А я плакал, все плакал, не мог говорить, не мог сказать ей, что ты умираешь.
Но еще восемь месяцев боли и счастья, страха и отваги, радости невместимой, раздирающего горя и самой нежной любви у нас оставалось. Знаешь, мы прожили их на все сто. Мы успели разругаться вдрызг – и не один раз, как здоровые, как живые. Успели поплавать в озере и погулять в лесу. Успели играть на укулеле на речном пароходике и на берегу моря, успели завсти варган и калимбу, и петь веселые песни, и грустные тоже, но ты больше любил веселые. Успели развести свиней: обнаружив, что в гостевом домике очень неудобные подушки, мы отправились искать удобные, хотели найти маленькие валики, но их не было, и нам пришлось купить двух розовых плюшевых поросят как раз подходящего размера. Мы назвали их Розамундой и Гертрудой, и, поскольку они были совершенно одинаковые, мы сто раз спрашивали друг друга, кто из них кто, и никогда не могли быть уверены, что угадали. Потом я привез к тебе в больницу то ли Гертруду, то ли Розамунду, чтобы ты мог удобнее устроиться на больничной койке. Когда ты вернулся домой, они обе дежурили у тебя. А потом я вынес их из дома вместе со всей постелью, так положено, говорят.
Мы катались с друзьями по Куршской косе и запускали квадрокоптер, мы поднялись по невероятно длинной лестнице над морем, мы ночевали одни в пустой гостинице прямо у прибоя, мы выбрали место, куда решили приехать на новогодние каникулы, и забронировали номер, и купили билеты на поезд.
Нет, мы не смогли туда поехать. Но до последнего мы жили, как живые. Оба.
И за это я тебе бесконечно, огромно благодарен. Ты умирал, но мы жили. Как и в ту последнюю неделю, первую неделю этого года, который все никак не закончится, мы жили – каждую минуту. Поддерживали друг друга, утешали, ругались и советовались, обнимались и заботились друг о друге – как могли. Оба.
Я не знаю, кто еще так мог бы. Наверное, много людей, которые так могут. Но я прошел этот путь с тобой, и свидетельствую: каждый день с тобой стоил того, чтобы его прожить.
Но только один отмечен в календаре.
Я считаю безобразием тот факт, что я понятия не имею, какого числа – и даже какого месяца – ты в первый раз пришел ко мне в гости в этот дом, и когда ты остался ночевать в первый раз, и когда переехал совсем. Хотя я помню эти вечера и ночи, они не отмечены в календаре. Что я за человек? Почему так небрежен с датами? У меня ведь и календаря не было, пока ты не принес однажды и не повесил в кухне какой-то смешной календарь с котятами. Мне и не нужен он был: есть календарь в компьютере, есть мой рабочий ежедневник, зачем еще? Но ты повесил, и теперь на том же месте висит новый, этот, с розовыми цветами, с золотой подложкой. Я специально выбирал такой нарядный и яркий, чтобы расписать в нем схемы приема лекарств. Скоро он закончится. Осталось несколько дней на этом листе и целый следующий. А потом еще неделя – и твоей смерти исполнится год.
Я не думал, что выдержу так долго, а ведь это всего лишь один год.
Я так скучаю по тебе. Ты знаешь.
https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=1946881351995318&id=1000002041...
 

My armor is contempt.
IP записан
 
Ответ #50 - 11/26/17 :: 2:33am

Элхэ Ниэннах   Вне Форума
сантехник
Москва

Пол: female
Сообщений: 27672
*
 
Календарь
(Письмо девятнадцатое)

В кухне на стене до сих пор висит тот календарь, на первой странице которого в последний день прошлого года я размечал график приема таблеток и уколов для того сложного курса, который был тебе назначен. Ты прожил еще неделю.
Потом я старательно убирал из дома все следы – не твои, твоей болезни. А календарь остался. Так и остался до сих пор. И я вижу: тот год, в который ты умер, еще не закончен. В календаре остается еще один лист, и наверное, нет никакого смысла убирать его сейчас, раз он до сих пор оставался здесь, у меня на виду, то незаметный, несмотря на ярко-розовые цветы и золото подложки, то – внезапным ударом в сердце кричащий: здесь была твоя надежда.
И не только она. Когда ты умер, я взял черный маркер и методично отметил день твоей смерти и день похорон, девятый день, сороковой. А потом, пару месяцев спустя, заметил, что эти страницы так и не оторваны – оторвал. Выбросил. Теперь не вспомню никаких дат. Не помню, какого числа тебя увезли в больницу, и какого числа мы привезли тебя обратно. Не помню, когда ты заболел, когда была первая операция. Какого числа в мае, год спустя, мы узнали, что анализы опять ужасны. Помню этот день – ты молча показал мне листок с результатами, а потом обнял меня и уехал на работу. А я был записан к врачу, хотел отменить запись и проводить тебя, но ты сказал, что это не нужно, ты в порядке, вечером увидимся. Я думаю, ты хотел один пережить эти страшные новости, в сущности, приговор. И я пошел к врачу, и в кабинете вдруг стал плакать и не мог остановиться. Врач испугалась, спросила, чем она так меня расстроила, ведь не было ничего такого. А я плакал, все плакал, не мог говорить, не мог сказать ей, что ты умираешь.
Но еще восемь месяцев боли и счастья, страха и отваги, радости невместимой, раздирающего горя и самой нежной любви у нас оставалось. Знаешь, мы прожили их на все сто. Мы успели разругаться вдрызг – и не один раз, как здоровые, как живые. Успели поплавать в озере и погулять в лесу. Успели играть на укулеле на речном пароходике и на берегу моря, успели завсти варган и калимбу, и петь веселые песни, и грустные тоже, но ты больше любил веселые. Успели развести свиней: обнаружив, что в гостевом домике очень неудобные подушки, мы отправились искать удобные, хотели найти маленькие валики, но их не было, и нам пришлось купить двух розовых плюшевых поросят как раз подходящего размера. Мы назвали их Розамундой и Гертрудой, и, поскольку они были совершенно одинаковые, мы сто раз спрашивали друг друга, кто из них кто, и никогда не могли быть уверены, что угадали. Потом я привез к тебе в больницу то ли Гертруду, то ли Розамунду, чтобы ты мог удобнее устроиться на больничной койке. Когда ты вернулся домой, они обе дежурили у тебя. А потом я вынес их из дома вместе со всей постелью, так положено, говорят.
Мы катались с друзьями по Куршской косе и запускали квадрокоптер, мы поднялись по невероятно длинной лестнице над морем, мы ночевали одни в пустой гостинице прямо у прибоя, мы выбрали место, куда решили приехать на новогодние каникулы, и забронировали номер, и купили билеты на поезд.
Нет, мы не смогли туда поехать. Но до последнего мы жили, как живые. Оба.
И за это я тебе бесконечно, огромно благодарен. Ты умирал, но мы жили. Как и в ту последнюю неделю, первую неделю этого года, который все никак не закончится, мы жили – каждую минуту. Поддерживали друг друга, утешали, ругались и советовались, обнимались и заботились друг о друге – как могли. Оба.
Я не знаю, кто еще так мог бы. Наверное, много людей, которые так могут. Но я прошел этот путь с тобой, и свидетельствую: каждый день с тобой стоил того, чтобы его прожить.
Но только один отмечен в календаре.
Я считаю безобразием тот факт, что я понятия не имею, какого числа – и даже какого месяца – ты в первый раз пришел ко мне в гости в этот дом, и когда ты остался ночевать в первый раз, и когда переехал совсем. Хотя я помню эти вечера и ночи, они не отмечены в календаре. Что я за человек? Почему так небрежен с датами? У меня ведь и календаря не было, пока ты не принес однажды и не повесил в кухне какой-то смешной календарь с котятами. Мне и не нужен он был: есть календарь в компьютере, есть мой рабочий ежедневник, зачем еще? Но ты повесил, и теперь на том же месте висит новый, этот, с розовыми цветами, с золотой подложкой. Я специально выбирал такой нарядный и яркий, чтобы расписать в нем схемы приема лекарств. Скоро он закончится. Осталось несколько дней на этом листе и целый следующий. А потом еще неделя – и твоей смерти исполнится год.
Я не думал, что выдержу так долго, а ведь это всего лишь один год.
Я так скучаю по тебе. Ты знаешь.

https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=1946881351995318&id=1000002041...
 

My armor is contempt.
IP записан
 
Страниц: 1 2 3 4