У симоронистов вообще сказки прикольные, хорошо иногда почитать ради отдыха и продления жизни путём здорового смеха. И, как водится, не только...
Вспомнилась тут классика жанра - сказки Любови Борщевской, она же Солистка.



     Сначала его замочили, потом закопали. Когда это казалось окончательно непоправимым, выяснилось вдруг, что его просто посадили. Зона была черноземная, сидело их там немерено. Пахан и перепахан был чернозем не единожды, и заключенные пошли гурьбою в рост. Кто - в профессиональный, кто - в духовный, кто - в житейско-земной. Кто-то просто прорывал подземный ход в соседнюю зону. Наш Огурец был твердым середнячком, поэтому, как большинство, рос вверх, что¬бы глотнуть свежего воздуха, и это постепенно принесло небольшие крепенькие хрустящие плоды. Почти такие же, как у остальных, только бледные и вялые. За что был осмеян сотоварищами многократно.
     Начальник колонии Двурукий-с-Мотыгой заботился о пастве по своим понятиям. Так, он начал закалять подопечных, обливая холодной водой по утрам. Все покрывались зелеными пупырями и съеживались, стараясь закопаться обратно. Наш Огурец только чуть разрумянивался. Ему быстро прилепили диковинную кличку Йог. Мысленно он сам стал называть себя Ёк - и ёк отныне прочно пришел всей его хорошей жизни. Все заметили, как сильно он раздобрел, что вызвало новую серию издевательств со стороны односидельцев. Двурукий-с-Мотыгой хмурился, недовольно разговаривал сам с собой и вроде даже собрался было выпустить Огурца на волю, но почему-то передумал. «Сидеть тебе от звонка до звонка, а может, и пожизненно", - злорадствовали сокамерники над несбывшейся надеждой Ёкнутого, почесывая небритые пупыри, у Огурца почему-то щетина не росла, кожа была нежная, гладкая, и сам он становился все округлее и соблазнительней. Тут уж житья совсем не стало, Огурец перестал спать по ночам, опасаясь домогательств, а днем получая обидные прозвища и гнусные намеки о своей ориентации относительно Солнца. Тогда он захотел покончить с собой - но не знал, как это сделать. Никто не помог. Двурукий-с-Мотыгой, проходя мимо, глядел неопределенно и хмыкал, вызывая в душе Огурца зловещие предчувствия. Затем он пытался сбежать, долбил стены, метался по камере. Телодвижения принесли неожиданный результат: наросли бугры мышц, Огурец стал просто огромен и моментально был переименован в Авторитета. Теперь его уважали, боялись и не заговаривали в опаске, что он может задавить не авторитетом, так массой. Многообразные фобии и комплексы его росли вместе с физическими параметрами. Двурукий-с-Мотыгой вообще перестал обращать на него внимание. Одиночество оказалось страшнее травли.
      Ну а теперь обязательный абзац про Чудо. Однажды на Зону пришла Двурукая-с-Ведерком. И выпустила всех остальных огурцов на волю. Нежно брала их руками, осторожно складывала в ведерко, приговаривая: «Как вы зимой пригодитесь, красавчики». Это было Чудом. Красавчики млели от комплиментов, от воли, от женского запаха, норовили сами ткнуться в теплые ладони.
  Огурца, как он и боялся, Двурукая-с-Ведерком обошла стороной, даже не коснувшись. Это был последний удар по самолюбию. Он бесполезен, он безобразен, его оставили в одиночке. И тогда он крикнул в небо: «Почему я не такой, как все??? За что мне эти муки, Господи???»
И был ему в ответ - загадочный шорох сбоку: «Потому что ты - вообще не огурец, дружище!» Истина оглушила. Она была невозможна, непонятна и пугающа. Он тупо продолжал расти - но уже не вверх, а вбок. Потому что стало по фигу. И однажды он разрушил границы Зоны. И попал в соседнюю, где с десяток таких же, как он, уродцев умиротворенно медитировали, осознавая себя высшими существами, несмотря на то что и их сначала замочили, а потом закопали. Они были счастливы, щелкали усиками, а Двурукого-с-Мотыгой фамильярно называли Папашей.
Поэтому, прежде чем вешаться от обиды на мир, спроси себя: «А МОЖЕТ БЫТЬ, Я ПРОСТО КАБАЧОК?»
И начинай кайфовать, не дожидаясь ответа.

С уважением, Пати-с-сон (Любовь Борщевская)




Солистка:
Мастеру ПО,
Мастеру БО и суровому ПА-пе
с любовью
к Лисси Муссе
Бодро
ПО-свящается….

      Давным-давно, когда еще газировка с сиропом была по 3 копейки, а кефир в стеклянных бутылках, жил да был да пил на свете веселый волшебник и звали его мастер ПА. Это потому что плясал он уж больно замечательно, с огоньком, с топотком, с гиканьем.
Обитал мастер ПА на волшебном плоту, бороздившем просторы всяческих рек, морей, а бывало, что и океанов. Питался праной, пряниками и ананасами, которые дарили ему массу положительных эмоций. В питьё же употреблял медицинский спирт для дезинфекции организма. Поэтому волшебник ПА долго был бессмертным. Это всегда так: если в здоровом теле задорный дух – то медицина тут бессильна.
      Сначала люди думали, что он – водяной и швыряли в него трезубцами, чтобы поглумиться. Но когда мастер ПА вдруг начал использовать один из трезубцев при ежеутренних занятиях у-шу, то стало очевидно, что он – вылитый Нептун и чего ждать от него – непонятно. С тех пор, когда мастер ПА проплывал мимо какого-нибудь селения, в него начинали швыряться девушками, чтобы откупиться.
      Многие девушки не долетали до плота и их прибивало к берегу. Тогда сердобольный мастер ПА выходил из воды и начинал жениться. Результаты устраивали всех участников ритуала: селяне думали, что умиротворенный мастер ПА им не опасен, умиротворенный мастер ПА думал, что человеческие девы – это лучшее из творений природы, а человеческие девы впоследствии дарили обществу крепеньких голубоглазых карапузов.
Но однажды у мастера ПА в плоту кончился волшебный бензин, и течением его снесло в болото. Болото было очень живописное, с изумрудной ряской, горластыми лягухами и комарами-вегетарианцами. Но мастер ПА решительно отказывался видеть близлежащие красоты и стал энергично выбираться из болота. Однако даже дети знают, что чем сильнее рывки из трясины, тем глубже она затягивает. Поэтому у мастера ПА не то что не прибавилось бензина, а вскоре и плот засосало. Вместе с пряниками и трезубцем.
      И стал он тогда опять похож на водяного. Сел на кочку и начал подпитывать плохие эгрегоры нижними вибрациями через вербальные колебания болотной атмосферы. А главное – приключилась тут у него болезнь по фамилии Склероз. Спирт-то тоже потонул. А без дезинфекции – какое здоровье?
Склероз же первым делом начисто отшиб мастеру ПА ПА-мять о том, что он является волшебником. Поэтому мастер ПА затосковал со страшной силой по утраченным причиндалам и завыл. На соседней кочке что-то шевельнулось и стало выть в унисон с мастером ПА, но при этом прищелкивало, приплясывало и все время сбивалось на рэп-речетатив, чем сильно мешало мастеру ПА тосковать. Поискав взглядом, чем бы запустить в надоедалу и не найдя ничегошеньки, мастер ПА осознал, что он лишен абсолютно всего, даже выбора – выть ему в одиночку или в компании. Это мысль окончательно удручила волшебника. Он даже впервые в жизни стал ПЕС-Семь-И-Стом. Но так как выхода никакого видно не было, мастер ПА от скуки решил познакомиться с одноболотником.
      - Эй, чувырла голосистая, выдь покажись красну молодцу, пока добром прошу! – гаркнул мастер ПА – и сам поразился ранее незнакомым словам, вылетающим из собственного рта. Он даже достал зеркальце - и посмотрел в рот, где кроме разнообразных зубов никаких неожиданностей не заметил.
С кочки раздался загадочный отзыв:
      «Лысым перхоть не указ!» - и мастер ПА наконец разглядел удивительного соседа. Это был крупный зверь, смахивающий на ежа, с той только особенностью, что имел уникально отполированный черепок, от которого по всему болоту отскакивали веселые солнечные блики. «Разрешите представиться! Пи.. ой блин.. ПИ… да что ты будешь делать!!! ПИ..».
      В организме зверя где-то засбоило: пиканье участилось, а затем стало совсем непрерывным, переходя в пронзительный свист. Но горемыке видно было не привыкать к такому обороту событий: он лихо ткнул себя в живот указательным пальцем одной руки, а второй рукой стал отвешивать себе звонкие щелбаны. Мастер ПА застыл в полном изумлении, но в это время свист резко оборвался, и собеседник закончил самоидентификацию громким «..ДЕЦ!». Мастер ПА стал лихорадочно перебирать в уме все известные ему слова, оканчивающиеся на «ДЕЦ», но ничего цензурного, кроме «холодец», ему в голову не лезло.
      «А!!!!!!! МОЛОДЕЦ!» - вдруг осенило мастера. «Сам ты молодец!» - неожиданно нахамил зверь, хотя вышло как похвала. – «Я не молодец, я Пи.. блин... Пи… да ёрш твою за ногу!!!! ПИ-и-и…». «НЕ надо! – опасливо притормозил начавшийся заново мучительный процесс мастер ПА – к чему нам эти условности! Я буду называть вас просто – СВИСТЕЦ!»
      «Окей» - милостиво согласился зверь, но тут же снова агрессивно подначил – «Ты на фига моё частное болото засоряешь своими причиндалами?». Скумекав, что речь идет о милом сердцу плотике, мастер ПА попросил вернуть своё имущество в исходное положение, а взамен пообещал возобновить попытки выбраться из болота. «Щас! Держи карму шире! Много вас тут Расте-Рях, а спеть со мной некому!» - обиделся Свистец. Поняв, что пора уже идти в атаку, мастер ПА встал, гордо распямимшись, и отчеканил:       - Признание! Чистосердечное!

Ну что ж! Теперь признАюсь, не тая!
Я к вам пришел навеки поселиться!
И вся моя огромная семья
Должна вот-вот сюда ко мне явиться!
(на этих словах мастер ПА на всякий случай обернулся – не накаркал ли?)
Мы будем жить тут, топать и орать,
Топить плоты, трезубцы и спиртягу!
И если нас конкретно не послать –
Отсюда мы не сделаем ни шагу!» -
после чего раскланялся под оглушительные аплодисменты лягух.

      «Протестую!» - взвился Свистец – «Мне покой предписан и тишина! А вы тут все загадите! А это частная собственность! А гостей я не люблю! А я старый, больной человек с подорванным здоровьем! А как вам не стыдно! А песню со мной спеть никто не хочет!» - никак не мог определиться с выбором нужной претензии Свистец. «Окей» - милостиво согласился мастер ПА – «Я спою с тобой песню! А ты за это чем меня отблагодаришь?»
      «Я дам тебе волшебного Пенделя! И он мигом доставит тебя, куда захочешь вместе с твоим плотом, трезубцем и пряниками!»
      На том и ПОрешили. Полдня ушло на разучивание слов, мелодии, разрешение споров о тональности и сверку особо трудных мест в партитуре. Наконец, перед заходом Солнца, всё было готово: мастер ПА и Свистец торжественно расселись на самых высоких кочках, лягушки заняли ложи для зрителей, комары прекратили зудеж и все приготовились наслаждаться концертом.
      «Песня о героической Лиссице с двумя «с» посредине!» - зычно объявил Свистец. «О как!» - обрадовался мастер ПА, бывший не в курсе названия песни.
Они синхронно разинули глотки и совершенно в разнобой заорали:
«Лиссица – храбра и хитра,
Лиссица добра из нутра,
Лиссица решилась с утра
На подвиг во имя обеда!
Жалея курей и утей,
А также стремясь к красоте,
Поймала она сельдерей!
Победа! Победа! Победа!»

      Комары захлопали крыльями, лягухи в экстазе провалились под ряску.
Удовлетворенный Свистец, выполняя обещанное, сунул руку под кочку и с легкостью выудил оттуда плот, на который тут же радостно взгромоздился мастер ПА.
      Настал ответственный момент. «Для активизации волшебного Пенделя нужно три раза провозгласить старинное заклинание в тональности ля-мажор!» - просветил Свистец, достал бумажку, и стал по слогам мычать, морща лоб от умственного напряжения. Но мастер ПА, вдруг вспомнив себя волшебником, в нетерпении вырвал листочек у бликующего черепушкой зверя и возбужденно выдал три раза подряд по написанному:
«БАНЗАЙ БЕНЗИНУ НЕ ПОМЕХА!»… И тут же почувствовал, как в плоте возобновился волшебный бензин. Болото со звонким чмоком выплюнуло мастера ПА прямо на середину ближайшей речки вместе с трезубцем и пряниками. «Сработало!» - восхитился оперативной и четкой работе заклинания мастер ПА.
«Пендель сбоев не дает!» - отозвалось из болота далекое эхо, переходящее в непрерывный свист.
      Мастер ПА ничком припал к любимому плоту и стал совершенно счастлив.
С тех пор все происшествия в его жизни случались только приятственные, и Свистуна с его болотом мастер ПА вспоминал редко, обычно в самые трогательные моменты своей биографии.
      Поэтому очень скоро, по всей земле, молодые мамы напевали своим голубоглазым карапузикам на ночь одну и ту же нежнейшую ля-мажорную колыбельную о героической Лиссице с двумя «С» посредине.
©Любовь Борщевская



Было у Мартына Перимыча две заковэки:сначала его Жаба давила, потом Жор напал. Жаба была давнишняя, привычная, почти что ручная. Вот хочет маленький Мартынко конфеткой барышню угостить, ан нет - жабка его (по малолетству обладателя еще тоже крохотная совсем) - уж лапчонки свои влажные тянет, ХЛОП Мартынку по ладошке, чтоб, значица, не разбазаривала добро понапрасну. А то еще и по уху двинет - до того развязные манеры были у нахального земноводного. Мальчонка всплакнет, бывалочи, да и в рот конфетку тащит - не пропадать же съестному, раз такая незадача приключилася. А барышня стоит - глазками лупает, на непочтительность кавалера дивится: подразнил лакомством - и сожрал самостоятельно. Жабка-то была спецательная - невидимая постороннему оку. Потому дивчине и удивление большое выходило.
   С годами Жабка посолиднела, стала чуть что - сразу по загривку вдаривать, да за химки Мартынку таскать. Мол, бережливым будь, мил человек, и все у нас получится! Мартынка жабку боялся, поэтому уважал. Раз колошматит - значит, право у ней такое имеется. Да к тому же остальных-то по рассказам, Жабы вовсе душили до жуткости, а Мартыну повезло: пара синяков пустяшных - а сколько степенства в характере прибавилось! Жила Жаба на груди у Мартына, где опять же по слухам, обычно змеи у жалистных людей заводятся пригремшись. Питалась мухами, которые в открытый от изумления на мир Мартынкин рот залетали, да воронами, которых Мартынка усердно считал. Иногда пеняла Жабка Мартынке, что не баба он, а то и молоком бы удобно было прям с грудей питаться. Мартынка только вздыхал. О том, что он не баба, кроме Жабы мало кто догадывался. Потому что однажды на них с Жабкой напал Жор. Подкараулил в минуту горестных раздумий Мартынку-подростка, накинулся - и ультиматум выставил: жить буду в пузе мартынкином. Будет мальчик кушать сытно за троих - а то Жор чего плохое сделать может: позовёт приятеля - разбойника Голода, от действий которого Мартынка и помрёт в юные лета. Мартынка решил судьбу не искушать, и даже временно Жабку приструнил пред лицом опасности неведомой - и стал с аппетитом приобретать и поглощать всего по-многу и неполезного. Отчего фигура Мартынкина вскорости стала смахивать на дамскую, за исключением линий физиономии. По причине чего и дамы Мартынку избегали, и мужчинам он не всем нравился. Тут уж подошёл срок - Мартына стали по батюшке Перимычем кликать. А он все с Жабкою мыкался, да Жором был помыкаем. Случай помог.
    Познакомился Мартынко Перимыч внезапно с девицею французской породы. Внешности крайне соблазнительной и наповальной. А та и подсказала, мол, Мартын Перимыч, ЖабО на Вас давлеет, голубчик. Это она на ихний нерусский лад так жабку нарекла. А та разобиделась, что её будто воротником кружавчатым обозвали - да и свалила от Мартынки в ближайший водоём. Думала, побежит, догонит, вернет её Мартынко, чай, скоко годков сообща прожили, породнились, считай. А Мартынке до того разве, когда такая мамзель завлекательная его Жор стала Жоржем упоминать, да еще через <мсье>. Жор-Жорж от важности необычайной так надуваться стал неосмотрительно, что как-то и лопнул с характерным сильным звуком в районе поясницы. Мартын было при даме-то сконфузился от эдакого недоразумения, да куда там! Французская девица уж не к Мартынкиным пертурбациям прислушивалась, а ругаться с портным затеялась по фасону подвенечного наряда. Да повару указки строить по меню на двадцать семь персон... Так для Мартынки непонятным образом и окончилась холостая жисть со всеми её недоразумениями. Жабку на свадьбу не пригласили. Чем нанесли такую обиду, что больше она к Мартыну Перимычу даже на порог не захаживала, не то что на грудь. На которую повадилась регулярно притулять свою очаровательную французскую головку молодая жинка. Прислонит ушко груди - послушает сердечко, пониже спустится - послушает осиротевший без Жора, а вскорости - и без жира, животик, пониже спустится - пупочек пощекочет от избытка нежности, пониже спустится - и... начинается тут совсем другая французская сказка. С картинками.
     Приятная для любого Мартынки. Чего и вам желаю.



     Не то что бы он был вегетарианцем. И не то что бы считал себя истовым мусульманином. Хотя мясо не любил, особенно свинину. Однако его чувство к ногам этих волшебных созданий не описал бы и старик Зигмунд. Женская нога как фетиш банальна. Бедро нимфетки соблазнительно не всякому глазу. Но бедро цыплёнка, белое, покрытое нежным пухом, пронзительными пупырышками, несущее в облике своем несказанность и рождающее ненасытность, которую сравнить можно с чем? – этот соблазн был непреодолим для него. Он отрекся от женщин, вина, денег и славы. Он слышал пение вышних сфер в чириканье малой синицы. Он боялся наступить на собственную тень – ибо в ней могло быть скрыто нечто живое, незамеченное и раздавленное им. Но – видит небо! – как он вожделел щипящим соком налитый женственный окорочок в сковороде над жертвенной конфоркой. О, бройлер! - не твой ли вид принимает князь мира сего, дабы вернуть в стойло реальности овцу, заблудшую в иные параллели? Он мечтал возненавидеть – и не мог. Он оставлял сладость плода сего порою до недели несъеденным. Пожирал взглядом. Видел зелень разложения.
    И все равно благоговел.
И узнай он, что взалкал плоть ангела, обрекая себя на муки адовы, – все равно бы не отрекся. Страсть сжигала его и была его счастьем.
Он говорил: «Я ТАК люблю» - и зубами брал своё, и нёбо его ликовало.
Окорочок молчал, обрастая корочкой темного золота. На его кости было выгравировано - «реинкарнация».
    Замолкаю и я. Ибо кто знает любовь сердцем - не ищет жертвы.
Се - если орут тебе в оба уха: «Люблю!» - и желают тебя истово – вглядись: не сковорода ли в руке, ласкающей тебя?



----------------
Маврикий Пафнутьевич очень хотел заболеть. Он подходил к делу обстоятельно: ложился строго горизонтально, складывал руки на груди крестом, до хруста зажмуривал глаза и старался не дышать. Он представлял себя холодеющим телом, у которого глухо и неровно колотится сердце, зудят зубы, ноют кости, першит в горле и свербит в носу. Если хотя бы его голову украсил лишай, ладони – бородавки, а между пальцев ног завелся неутомимый грибок - то и это было бы победой. Маврикий Пафнутьевич мог бы тогда рассчитывать на обоснованный больничный листок, уютную коечку, неспешную книжечку, внимание и сочувствие окружающих, свежие апельсины, грелочку под бочок и чай с разнообразными настоечками. А главное - на визиты сердобольной миловидной соседки-медички Агриппины Антоновны, обладающей навыками произведения внутримышечных инъекций и упоительными выпуклостями многогранной фигуры. Образ её пухлых пальчиков, сжимающих шприц, а после – поглаживающих его уколотую мышцу, являлся в самых сладких фантазиях Маврикия Пафнутьевича. Однако злой рок преследовал его – болезни были для него неуловимы.
     Как человек серьезный, Маврикий решил действовать наверняка. Часами он сиживал на сквозняке, расстегнув пуговицы до последних пределов, допустимых приличиями, весь настроясь на волну холода, опоясывающую его нежную поясницу и беззащитные гланды. Он провертел пару дырочек в добротных кожаных ботинках, памятуя, что промокшие ноги делают первый шаг на пути к затяжному простудному заболеванию, а может быть даже к пневмонии. Ему пришлось установить себе строжайший режим с тем только, чтобы иметь возможность пунктуально его нарушать: ел он жирное и сладкое в самые неожиданные часы, считываемые со случайно вытащенных бочонков лото; дивясь несхожести вкусовых оттенков, пил разного качества и наименования алкогольные напитки, купленные только во внезапно попавшихся на глаза сомнительных ларьках; курил листочки, шишечки и сушёные мухоморы; женщин обходил не менее, чем за два с половиною метра (для точности расчетов обретя складной метр в нагрудном кармане). Он дотошно вызубрил медицинский атлас и в сотый раз представлял, где, как и каким образом должна проявиться в нем та или иная хворь во всей своей полноте. Мимо больниц Маврикий Пафнутьевич проходил быстрым шагом, боясь не сдержаться и завидуя немощным и убогим.
      Но всё шло Маврикию лишь на пользу. Организм работал как точнейший метроном, и даже кукушки облетали его стороной, небезосновательно боясь сорвать голос в ответ на традиционный вопрос о грядущих летах почтенного Маврикия. Агриппина Антоновна равнодушно проходила мимо, и уникально здоровые, девственное неколотые мышцы оставались без мимолетной медицинской ласки.
Он прыгал с высоких мест, съедал по пятнадцать упаковок снотворного, ложился под поезд и заплывал в начале апреля на середину только что рассосавшей льдины реки. Ноги крепли, глаза исправно открывались по утрам, поезд опаздывал на сутки, вода наводила на кожу лубочный румянчик.
      Маврикий Пафнутьевич осатанел. Он почувствовал себя фантастическим существом. «Если меня не берет ни одна зараза, значит, я – оборотень», - решил Маврикий Пафнутьевич. Стало быть, вывернуть наоборот следовало и все своё существование, нарушить каждую из устоявшихся привычных методик по приобретению заболевания.
Точно в десять сорок две по Мальтийскому календарю Маврикий Пафнутьевич застегнулся на все пуговицы, отказался от алкоголеупотребления, курения и, подкараулив у лифта Агриппину Антоновну, сделал ей. Неприличное. Предложение. Два раза. Первый раз прямо в лифте, заклинив его на одном их этажей при помощи складного метра. Второй раз – спустя полчаса уже у Агриппины на диване, между ножек которого, у плинтуса, в пыли валялся покореженный складной метр. Диван обнадеживающе скрипел, стонал, прогибался и накренялся, и жизнерадостные кукушки уже облюбовывали часы.
(с)Солистка


ЧЕ-ГОТТА ПРО МАХУ

       Луи Армстронг был не очень худенький мужчина. Зато у него был феноменальный голос, который, затаив дыхание, будут слушать внуки наших внуков.
      Маха тоже обладала приятным голосом. Но, в отличие от Армстронга, лишние 24 кило, обволакивающие её фигуру горной газели, не красили Маху. Так считала она сама, и так считали её многочисленные подружки. Друзья, облизываясь на Махиины округлости, считали по-другому. Но друзья на то и друзья, чтоб принимать Маху со всеми её килограммами. А вот новенькие летние брючки, ровно на шесть размеров меньше Махиных окорочков, никак не хотели принимать Маху такой, какая она есть.
     Каждое утро между ними начиналось безмолвное сражение: Маха с надеждой смотрела на брючки, оглаживая белое тело, а брючки презрительно сморщивались на стуле, , всем своим видом показывая, что ладно бы Мэрилин Монро, но чтобы вот такая Маха растягивала их своими целлюлитными конечностями - ну уж фигушки!
"Распорю, обрежу, пущу на занавески!" - стращала Маха. "Лучше быть нарядной занавеской, чем шкурой бегемота!" - дерзко огрызались брючки. Взаимные угрозы и обвинения обычно заканчивались Махиной капитуляцией. Прибитая горем, Маха плелась на кухню, делала себе бутерброд с мягким сливочным маслицем и бескрайним куском сыра в дырочку. Брючк заходились сатанинским хохотом, но не теряли своей непостижимой привлекательности.
     Однажды Маха, коротая вечер с подружкой, пожалилась ей на неравную битву со своенравной одеждой. "Вот что мне ещё сделать, чтобы они на меня налезли?" - кручинилась Маха. "А давай у них и спросим!" С энтузиазмом третьей рюмочки шардоне предложила подружка. И тут же преступила к допросу. " Тебе они не сознАются, вы же супротивники, а  я типа буду разведчица, выведаю всё подчистую!" - мотивировала бошковитая подружка и, схватив брюки, уединилась с ними в самом дальнем конце коридора. Маха покорно сидела на подоконнике в комнате и нервически постукивала пяткой по батарее от нетерпения.
Через какое-то время брюки, видимо, начали сознаваться подружке в тайных желаниях. Маха поняла это по тому, что подруга вдруг стала переспрашивать вслух: "Чё? Чё-чё? Чё-чё-чё?!!!!!!!"
С каждым "чё?" подружка свирепела всё больше. То ли запросы сволочных штанов были слишком вызывающие, то ли у неё прогрессировала глухота, однако "чё-чё-чё" скоро перешло в истерические вопли.
    Маха не выдержала, выскочила в коридор и отняла заветную одежду у разбушевавшейся подружки. Та набросилась на Маху с обвинениями: "Твои гадкие штаны сказали, что я такая же корова, как и ты, и даже более, потому что ты корова только внешне, а я ещё и интеллектуально! Я не потерплю такого обращения! Я буду жаловаться!" С этими словами подружка хлопнула дверью и затопала вниз по лестнице, хотя кому можно было без последствий пожаловаться на говорящие брюки - Маха не представляла.
     Зато к брючкам отношение резко переменилось. В тайне Маха и сама считала подружку глуповатой, а пакостная выходка брючек рассмешила владелицу, тем более, что в их глазах Маха, оказывается, имела преимущество перед другой женщиной. А это приятно любой женщине! Тут Маха вспомнила вопли "че-че-че?!!" и неожиданно решила, что это был Тайный Знак, как договориться с брючками. Случайностей ведь не бывает, правда?
      Первый ход подсказала отбитая об батарею пятка. Чтоб размяться, Маха стала несмело топтаться на месте, пока вдруг не поняла, что пытается изобразить ЧЕЧЁтку. Затея оказалась в тему, и Маха под собственные оглушительные аплодисменты отчебучила ЧЕЧЁтку с небывалым для себя задором. Следующим логичным шагом была диета из ЧЕЧЕвицы, ЧЕрешни и сыра ЧЕЧЕл. Причём последний нарезался только особым ножом, назначенным носить гордое имя маЧЕте. На стенах в доме поселился весёлый ЧЕртёнок, фотография цветущей ЧЕрёмухи и Романа Абрамовича, владельца "ЧЕлси". Попавшийся как-то на дороге кусок ЧЕрепицы, конечно, тоже был неслучаен, и посему - припрятан в кармане обалдевших от хозяйских выкрутасов брюЧЕк.
Теперь доброе утро Махи начиналось с того, что она уважительно здоровалась с АбрамовиЧЕм, а затем минут двадцать отплясывала ЧЕЧЁтку, иногда плавно переходя на краковяЧЕк, содержащий созвучие Тайного Знака. В руках у неё при этом были новенькие ЧЁтки из ЧЕЧЕвичных зёрен, а на ногах экстравагантные, шитые бисером тапочки, именованные ЧЕревичками. Потом Маха шла проветривать свой ЧЕреп свежим воздухом и яркими впеЧЕ(а)тлениями. По пути она брала упаковочку сока, именуему. "Полезной ЧЕкушкой". А все попадавшие в её руки ЧЕки, кассовые, товарные и проездные, Маха отныне перебрасывала через плечо, приговаривая: "ЧЁ-чё! - ЧЕк ЧЕрез плечо!"
И что бы вы подумали? Конечно, сначала начало сбываться всё, кроме задуманного. То есть сначала повалили фантастиЧЕских масштабов деньжищи, клевавшие на приманку из заплечных ЧЕков. Потом к Махе начали клеиться футбольные болельщики всех возрастов и вероисповеданий. Затем в доме сделали капитальный ремонт крыши и изукрасили её нарядной ЧЕрепицей. Маха объедалась привезённой в подарок ЧЕремшой и рисовала ЧЕрнилами забавные иллюстрации к своей новой книжке.
       К началу июля брючки сдались. Однажды Маха открыла глаза и увидела, что они лежат прямо поверх одеяла, зазывно строя глазки блестящими пуговками. "Померить что ли?" - лениво спросила Маха кого-то вверх. Брюки радостно зашуршали ласковыми штанинами. Маха с нежностью огладила своё белое тело и с достоинством заправила стройные ножки в предмет своей страсти. Брюки с готовностью очертили все Махины прелести и даже попытались чуть обвиснуть на боках. "Не надо подхалимажа, товарищи брючки! - попросила Маха и тогда брючки стали как влитые.
       Маха счастливо рассмеялась и пошла покупать себе забойную красную юбку.

(с)Солистка Любовь Борщевская