(микмак, но слово в слово то же самое я встречала у чероки - прим. переводчика А. Коростелевой)

   Один человек пошёл охотиться в горы и набрёл на чёрного медведя, которого и ранил своей стрелой. Медведь повернулся и побежал от него по тропе, и охотник погнался за ним, пуская в него одну стрелу за другой, но свалить медведя всё не удавалось. А надо сказать, что это был непростой медведь, он мог говорить и читать мысли людей, даже когда они молчали. В конце концов он остановился, выдернул из своего бока стрелы и отдал их человеку со словами: - Тебе нет никакого смысла стрелять в меня, ты всё равно меня не убьёшь. Пойдём лучше ко мне домой, будем жить вместе.
Охотник подумал про себя: “Он меня убьёт”, но медведь прочёл его мысли и сказал:
- Нет, я не трону тебя.
   Человек снова подумал: “А как я добуду еду?”, но медведь уловил его мысли и сказал:
- Еды будет навалом.
И вот охотник пошёл с медведем.
Так они шли вдвоём, пока не подошли к отверстию в склоне горы, и медведь сказал:
- Живу я не здесь, но тут сейчас должен собраться совет. Посмотрим, что они там делают.
Они вошли, и по мере того как они продвигались вперёд, отверстие всё расширялось, и так они вышли в большую пещеру, размером с дом. Там было полно медведей – старых и молодых, медвежат, белых медведей, и чёрных, и бурых, и огромный белый медведь был вождём. Они сели в углу, но вскоре медведи унюхали охотника и стали спрашивать: “Что это тут так воняет?” Вождь сказал:
- Не говорите так. Это просто чужестранец посетил нас. Оставьте его в покое.
     Еды в горах становилось мало, и совет должен был решить, что с этим делать. Они разослали повсюду своих гонцов, и теперь, пока они сидели и говорили, вошли двое медведей и доложили, что они отыскали места в низине, где так много каштанов и желудей, что они устилают всю землю сплошь, и их там по колено. Все были обрадованы и стали готовиться к пляске, а главным танцором был один медведь, которого индейцы зовут Калас’-гунахи’та, Длинные Ляжки, – большой чёрный медведь, всегда тощий. После пляски медведи заприметили у охотника лук со стрелами, и один сказал:
- Вот с помощью чего люди нас убивают. Давайте посмотрим, не сумеем ли и мы овладеть этой штукой, и может быть, тогда мы победим людей их собственным оружием.
И вот они одолжили у охотника лук и стрелы, чтобы испытать свои силы. Они прилаживали стрелу и натягивали тетиву, но когда они отпускали её, она цеплялась за их длинные когти, и стрелы падали на землю. Они увидели, что не умеют пользоваться луком и стрелами, и вернули их человеку. Когда и пляска, и совет закончились, все стали расходиться по домам, кроме Белого Медведя, вождя, который жил в этой пещере, и последними вышли вместе наш медведь с охотником.
    Они шли и шли, пока не дошли до другой пещеры в склоне горы. “Вот тут я и живу”, – сказал медведь, и они зашли внутрь. К этому времени охотник уже сильно проголодался и подумывал о том, как бы раздобыть что-нибудь съестное. Его спутник прочёл его мысли и, присев на задние лапы, передними погладил себя по животу – вот так, – и тут же обе его лапы оказались полны каштанов, и он отдал их человеку. Он снова потёр живот – вот так, – и на этот раз лапы его оказались полны черники, и он отдал её человеку. Он потёр снова – вот так, – и в лапах у него очутилась пригоршня желудей, но человек сказал, что жёлуди он не ест и что он уже сыт.
Охотник жил у медведя в пещере всю зиму, так что у него уже по всему телу выросла длинная шерсть, как у медведя, и он перенял медвежьи повадки; но ходил он ещё по-людски. Однажды ранней весной медведь сказал ему:
- Твой народ внизу, в селении, готовится к большой охоте в этих горах, и они явятся в эту пещеру и убьют меня, и снимут с меня это одеяние, – он имел в виду свою шкуру, – но тебе они вреда не причинят и заберут тебя с собою домой.
     Медведь знал, что делают люди внизу, в селении, точно так же, как он всегда знал, о чём думает человек. Прошли дни, и медведь снова сказал:
- Сегодня Перья в Волосах придут убить меня, но ещё до того придут Расщеплённые Носы и обнаружат нас. Убив меня, они вытащат меня наружу из пещеры, и снимут с меня моё одеяние, и разрежут меня на куски. Ты должен засыпать листьями то место, куда брызнет моя кровь, и потом, когда они будут уводить тебя, оглянись назад, и ты кое-что увидишь.
    Вскоре они услышали охотников, поднимающихся по склону горы, и собак, которые нашли пещеру и принялись лаять. Охотники подошли и заглянули внутрь, увидели медведя и убили его своими стрелами. Потом они выволокли его из пещеры, освежевали тушу и поделили её на четверти, чтобы нести домой. Собаки продолжали лаять до тех пор, пока охотники не решили, что там, в пещере, ещё один медведь. Они снова заглянули туда и увидели в дальнем её конце человека. Сначала они подумали, что это ещё один медведь, из-за его длинных волос, но вскоре они разглядели, что это охотник, который пропал год назад, так что они вошли и вывели его оттуда. Потом каждый из охотников взвалил на себя груз медвежатины, и они двинулись домой, прихватив с собой человека и медвежью шкуру. Прежде чем уйти, человек засыпал листьями то место, где они разделывали медведя, и когда они немного отошли, он оглянулся назад и увидел, как медведь выбрался из-под листьев, отряхнулся и ушёл назад в леса.
    Когда они подошли к селению, человек сказал охотникам, что нужно запереть его где-нибудь, где никто его не увидит, без питья и без еды на семь дней и семь ночей, пока медвежья сущность его не оставит и он не станет снова человеком. И вот они заперли его одного в доме и старались помалкивать об этом, но новость всё же просочилась, и её услыхала его жена. Она пришла за своим мужем, однако люди не пускали её к нему; но она приходила каждый день и так упрашивала, что наконец, через четыре или пять дней, ей разрешили забрать его. Она взяла его домой, но он вскоре умер, потому что у него всё ещё была медвежья сущность и он не мог жить как человек. А если бы они оставили его взаперти без еды до вечера седьмого дня, то он снова стал бы человеком и смог бы жить.





(оджибуэй)

   Случилось так, что одна красивая девушка из племени оджибуэй умерла в тот самый день, когда должна была выйти замуж за молодого, смелого воина. Он был очень сильным человеком, но скорбь его была такова, что он с трудом мог её перенести. Он сидел у порога своего вигвама и не ходил с другими индейцами на охоту. Единственное, о чём он мог думать, была умершая девушка, и он так мечтал отправиться в Страну Душ, куда, как он знал, она теперь ушла! Но он не знал, где эта страна. Всё, что могли сказать ему старики, – это то, что страна эта лежит на юге. И вот, погоревав в течение многих дней, он решил попробовать найти эту страну.   
   Он положил в сумку кое-какую еду, взял свои стрелы и лук, и, позвав с собой свою собаку, вышел из дома. Он шёл много-много дней, и всё вокруг выглядело точно таким же, как и в тех землях, которые он покинул, – леса, холмы и долины, где снег покрывал толстым слоем землю и пригибал деревья. Потом постепенно снег начал исчезать, в пути ему стали попадаться деревья с распускающимися почками, послышалось пение птиц. Ещё через несколько дней он достиг южных земель, где всё было тёплым и ярким. Там он увидел узкую тропинку, которая шла через лес и поднималась на холм. Он пошёл по этой тропинке и на вершине холма обнаружил вигвам. У входа в него стоял индеец в накидке из медвежьей шкуры. Человек этот был очень стар, но взгляд у него был живой и мягкий.
- Входи, внук мой, – сказал он. – Я ждал тебя. Девушка, которую ты ищешь, проходила здесь несколько дней назад. Ты можешь последовать за ней и войти в Страну Душ, но ты должен оставить здесь, у меня, своё тело. Мой дом – это вход в прекрасную страну, и твоё тело тебе там не понадобится, как не понадобятся тебе там твои стрелы и лук. Оставь их у меня, и я сохраню их для тебя. Взгляни туда! Ты видишь это глубокое ущелье и прекрасную равнину за ним? Это Страна Душ, и та, которую ты ищешь, уже там.
     И тут вдруг юноша почувствовал себя совсем лёгким, и ноги его сами оторвались от земли, как если бы у него были крылья. Всё вокруг казалось ему знакомым, только гораздо красивее, и мелкие зверушки, казалось, не боялись его. Они как будто бы знали, что он их не убьёт. Проходя через лес, он заметил, что деревья не мешают ему на пути и ему не нужно огибать их. Он проходил прямо сквозь них. Тогда он понял, что это не деревья, а только образы деревьев.
      Наконец он подошёл к очень красивому озеру с чистой, сверкающей водой. Посреди озера был остров с зелёной травой, цветами и птицами. И тут, к своей радости, он заметил каноэ, привязанное у берега. Оно было сделано из сверкающего белого камня, и в нём была пара вёсел, тоже сверкавших на солнце. Он забрался в него и оттолкнулся от берега, и, к своему изумлению, увидел девушку, которую искал, в точно таком же каноэ. Она подплыла к нему, и они стали грести так, чтобы держаться рядом. Они пересекали озеро. Волны становились всё выше и выше, и издалека казалось, что они готовы поглотить их. Но когда гигантские волны подкатывались поближе, они проходили сквозь них и не причиняли им никакого вреда, и тогда становилось ясно, что это не волны, а лишь тени волн. Но их пугало другое. Их пугала прозрачность воды, потому что, глядя сквозь неё, они видели тела утонувших людей. И везде, по всему озеру, разные люди, мужчины и женщины, боролись с волнами, пытались выплыть и тонули. Только каноэ с маленькими детьми плыли спокойно и уверенно.
       Наконец их каноэ причалили к острову, и спрыгнув на берег, они стали радостно валяться на траве. Они чувствовали себя так, как будто могли питаться воздухом, и все их мысли были о приятном. Ибо не было ничего печального на этой земле, ни холодных ветров, ни голода, а только свет и радость.
        И когда воин шёл так рядом со своей девушкой, он услышал голос Владыки Жизни, который обращался к нему.
- Возвращайся, – сказал он, – в ту землю, откуда ты пришёл. Твои дела там ещё не закончены. Возвращайся и будь хорошим человеком, исполняй всю работу, какую я тебе пошлю. Тебе придётся расстаться с духом той, которую ты любишь, но она будет ждать тебя здесь, поскольку я принял её, и она всегда будет оставаться молодой и счастливой. Когда твои дела будут закончены, я позову тебя из страны голода и слёз, и ты тоже придёшь в прекрасную Страну Душ.
     Тогда юноша попрощался с девушкой и вошёл в каноэ, и каноэ само поплыло через озеро. И через несколько минут он уже вновь очутился в доме старика. Индеец улыбнулся при виде него.
- Входи, внук мой, – сказал он, – и ты найдёшь там своё тело.
   Юноша послушался, и, войдя, он почувствовал себя так же, как и до того, как попал сюда. Но теперь его сердце было храбрым. Индеец снова улыбнулся ему.
- Я вижу теперь, каким ты стал смелым и сильным, – сказал он, – и вот мой тебе совет: оставайся всегда радостным и светлым, какую бы печальную жизнь тебе ни предстояло увидеть.
    Юноша обещал послушаться этого совета и, оглянувшись ещё раз на Страну Душ, он повернулся и пустился в путь в сторону своего дома.




    Была зима. Было холодно. Иктоми слонялся туда-сюда. “Трудно найти что-нибудь из еды. Вот уже много дней, как мой желудок пуст”. Это, конечно, была неправда. Он съел кролика всего пару часов назад, но Иктоми же такой прожорливый, ему вечно мало. “Ну надо же, – сказал он. – Вы только послушайте, как бурчит у меня в животе”. Он огляделся. Неподалёку он увидел Бобра, сидящего на льду замёрзшего озера. Бобр готовил еду. Он помешивал что-то в большом горшке, стоящем на двух камнях над огнём. Нос Иктоми сам собой задёргался. Он унюхал еду. Пахла она чудесно. “Как бы мне раздобыть едишки?” – сказал он сам себе.
Иктоми подошёл к Бобру.
- Старший брат мой, – сказал он, – как ты поживаешь?
- Хорошо, очень хорошо. Спасибо. Мне жаловаться не на что.
- Я смотрю, ты готовишь что-то вкусное. Пахнет очень хорошо. Я слышал, ты искусный повар, да и великий охотник. Что у тебя в горшке?
- Да обычная медвежатина, двоюродный брат мой Иктоми.
- Старший брат, мне говорили, что ты бегаешь быстрее всех в этих краях. Да, люди много говорят о том, какой ты великий бегун.
- Люди всегда всё преувеличивают, двоюродный брат мой. Ты же знаешь, как они любят говорить разный вздор.
- Нет, вовсе нет, старший брат мой. Ты и в самом деле знаменит, – сказал Иктоми. – Но у меня есть идея. Почему бы нам не побежать наперегонки? Для меня будет большой честью состязаться с таким противником, как ты.
- Ну что ж, идёт. А каким путём мы побежим?
- Давай отойдём на ту сторону озера и оттуда по льду побежим сюда, к горшку. Кто первым добежит до горшка, тот и получит медвежье мясо.
- Ну что ж, давай, двоюродный брат мой, если ты так хочешь.
Иктоми подумал про себя: “Ну, я запросто обгоню этого старого неповоротливого толстяка. Так что вкусная медвежатина, можно сказать, уже моя”.
Они отошли на ту сторону озера, на другой берег.
- Я считаю до трёх, старший брат. На счёт “три” мы бежим.
- Идёт.
- Раз. Два. Три!
Состязание началось. Лёд был очень скользкий. Бобр на своих широких перепончатых лапах держался на нём гораздо лучше. Он быстро обогнал Иктоми, чем привёл его в удивление и уныние. Вдобавок перед Иктоми тут же открылась трещина, и он провалился под лёд. Он подплыл подо льдом к тому месту, где Бобр уже уплетал медвежье мясо так, что за ушами трещало.
- Старший брат мой, – попросил он, – пожалуйста, дай и мне немножко.
Бобр взял маленький кусочек и кинул его Иктоми в рот.
- Спасибо, брат, а ещё нельзя?
Бобр кинул Иктоми в рот ещё один кусок.
- Побольше, побольше, – сказал Иктоми.
Бобр сгрёб большой кусок медвежьего дерьма, которое было у него под рукой, и с размаху залепил его Иктоми в рот.
- Ну вот, разве так обращаются с родственниками? – заныл Иктоми. Он проплыл подо льдом до другой трещины, настолько большой, чтобы можно было вылезти. Он отряхнулся. Заледенел он не на шутку.
“Одурачил меня проклятый Бобр, – сказал себе Иктоми. – Но ничего. Когда-нибудь я отомщу”.




    Иктоми вечно сексуально озабочен. Он только и думает, как бы заняться любовью. В его стойбище жила очень красивая девушка, с блестящими глазами, манящим взглядом, длинными волосами цвета воронова крыла, пышным бюстом и грациозной кошачьей походкой. С первой минуты, как он увидел её, Иктоми только и думал о том, как бы уговорить её переспать с ним.
     Он поджидал у ручья, куда женщины приходили набрать воды, и когда красавица появлялась со своим кожаным ведром, Иктоми наигрывал любовные мелодии на своей флейте для флирта, пытаясь очаровать её своей игрой. Но только не подумайте, что Иктоми хорошо выглядел: его облик вовсе не был привлекательным, а манеры были просто прискорбны. Поэтому девушка давала ему понять разными способами, как это водится у женщин, без лишних слов, что у неё нет ни малейшего намерения подпустить его к себе поближе. Выражение её лица ясно говорило о том, что Иктоми ей просто противен.
    Однако Иктоми всё таскался за ней, куда бы она ни пошла, и нашёптывал обольстительные слова, расписывая, какой он прекрасный любовник и какого удовольствия она лишается, отвергая его ухаживания.
Красотка пришла в раздражение. Она подумала, что это, в конце концов, оскорбительно, что такой пошлый, непривлекательный, невоспитанный тип, как Иктоми, хочет заняться с ней любовью. Поэтому она отправилась к жене Иктоми.
- Тётушка, – сказала она, – твой похотливый муж хочет заняться со мной tawituŋ, сексом.
- Это единственная новость, которую ты мне принесла? Да в нашем стойбище нет ни одной девушки и ни одной женщины, с которой он не хотел бы заняться tawituŋ.
- Ну, а что ж ты думаешь обо всём этом?
- Этот вшивый, никчемный, лживый hlete – ни на что не годный бездельник! Он больше и не думает о том, как бы заняться любовью со мной. Он говорит, что я слишком стара для него. Слишком стара, ха! Да я моложе, чем он! Хотела бы я поймать его в действии и отколотить так, как он этого заслуживает.
- Тётушка, а что ты дашь мне, если я устрою так, что ты сможешь разыграть его и в то же время поймать за wawicihahapi, адюльтером?
- Я с радостью дам тебе мою лучшую лошадь и мой лучший костюм для танца, расшитый бисером.
- Это хорошо звучит, тётушка. Тогда вот что мы сделаем. Я приглашу этого твоего wawićihaha прийти провести ночь со мной. Завтра новолуние, ночь будет очень тёмной. Ты займёшь моё место. И когда он придёт, притворись, что ты – это я .
- Я с трудом могу дождаться этой минуты, – сказала миссис Иктоми.
И вот на другое утро красавица спустилась, как всегда, к ручью набрать воды. И, конечно же, Иктоми был тут как тут со своей флейтой для флирта.
- Знаешь, ты начинаешь мне нравиться, – сказала Иктоми красотка. – Если подумать, ты даже очень милый. Да, я определённо начинаю что-то чувствовать к тебе. Моё типи во-он там, – то, где нарисован знак солнца. Со мной живёт только моя бабушка, но она слепая и глухая. Она ничего не заметит. Но ты должен прийти после того, как стемнеет. Я не хочу, чтобы люди тебя увидели. Не люблю, чтобы обо мне болтали.
- О, конечно, конечно, моя прекрасная девочка. Ты не пожалеешь. Я лучший любовник из всех, кого ты знаешь (...).
- Я с трудом могу дождаться этой минуты, – сказала красотка.
В ту ночь миссис Иктоми заняла место красавицы в её типи.
- Не обращай внимания на бабушку, – сказала девушка миссис Иктоми. – Она слепая и глухая и вообще всё время спит. Её не разбудит и удар грома. Она ничего не заметит.
- Хорошо, приступим.
   Миссис Иктоми лежала там, где обычно спала красотка, и поджидала своего мужа-обманщика. Долго ждать ей не пришлось. Едва только стемнело, Иктоми прокрался в типи. Он подошёл к тому месту, где лежала его жена. Он обнял её.
- Imaputake, – сказал он, – поцелуй меня!
Потом он сказал:
- Waśtećilake, я люблю тебя. Как сладко твоё дыхание по сравнению с дыханием моей старухи!
Он прижался к ней.
- Какое у тебя дивное, стройное тело, не то что у моей жены – всё корявое и обвислое. Что за радость заниматься любовью с молоденькой красивой девушкой вместо старой, уродливой ведьмы! (...).
...Иктоми уснул. Когда он проснулся, то увидел, что занимался всем этим с собственной женой.
- А, это ты, – сказал он. – Я с самого начала знал, что это ты. Правда, хорошо было?
У миссис Иктоми была с собой тяжёлая дубинка. Она и давай охаживать ею мужа. Избила его до чёрных синяков. Он выл от боли.
- Я тебе покажу “обвислые груди”! – кричала она. – Я тебе покажу то-то и то-то! Я покажу тебе старую ведьму! Эта ведьма выколотит из тебя сейчас всё дерьмо!
Иктоми долгое время очень страдал, но никакая взбучка не могла отучить его волочиться за женщинами. Вскоре он занимался этим вновь.




    Рассказывают, что Иктоми женился как-то на одной женщине, очень, надо сказать, красивой. И вот однажды побывал он на совете племени, вернулся домой и что-то очень не рад; тихо сидит и то и дело сплёвывает. Так что жена его решила: “Болен, не иначе”, – и внимательно к нему присматривалась.
И вот она говорит ему:
- Что такое? Ты будто бы грустный какой-то? – говорит, а он не отвечает. Сидит с таким скорбным видом, будто очень расстроен.
И вот наконец, очень много времени спустя, он изрёк:
- Э-хе-хе! Ты, должно быть, не слыхала об этом ужасном постановлении совета, из-за которого я и болен?
Его жена спросила, что бы это могло быть за постановление, а он говорит:
- Что каждый из наших мужчин должен взять с собою на тропу войны свою тёщу, и вот это-то и ужасно!
Тогда она сказала:
- Так отчего бы тебе не взять с собой мою старшую мать? [1] Однако Иктоми не пришёл в восторг от этой мысли.
Она говорит:
- Ну, а почему бы, например, не среднюю?
И снова он говорит:
- Да она, бедняжка, такая неряшливая!..
И вот она сказала:
- Ну что ж, а почему бы тебе тогда не взять мою младшую мать?
Но губы Иктоми были плотно сжаты. Долго он ничего не отвечал, – хотя этого-то он и добивался, – и сидел молча.
Долгое время спустя он глубоко-глубоко вздохнул и словно бы с отвращением говорит:
- Ох!.. Ну… Так и быть.
   И вот он отправился воевать, прихватив с собой свою младшую тёщу. Сначала они долго собирались и взяли в дорогу много пеммикана [2]. Очень долго они не возвращались домой, так что все уже даже про них забыли, и вот, по прошествии многих зим, неожиданно раздался крик: “Иктоми возвращается с войны!” И вот он верхом на лошади спускается с холма, а вокруг него снуёт множество детишек.
Иктоми говорит:
- Я столько времени веду с собой этих малышей, что они уже начали называть меня отцом. Так они говорят, но вы убейте их!
Заслышав это, все дети в лагере с плачем кинулись врассыпную. Матери похватали детей, и каждая прижимала к себе своего, не зная, куда бежать.
Иктоми въехал в стойбище, и народ заговорил:
- Иктоми женился на собственной тёще! Никто и никогда не осмеливался нарушить этот закон!
Тогда послали акациту [3], чтобы его наказать. Акацита преследовала его, но он как-то извернулся и спасся. На этом конец.

1. У лакотов матерью человека принято называть не только его биологическую мать, но и её родных сестёр. Таким образом, и тёщ у мужчины может быть много.
2. Пеммикан – сушёное мясо.
3. Акацита – племенная полиция лакотов.



   ...Нана’б’ожо долго пялился на остров, не говоря ни слова. Наконец кто-то посоветовал, что с отплытием лучше будет подождать ночи, тогда ему вернее удастся высадиться на берег. Тот же человек потом предложил, чтобы каноэ, полное воинов, сопровождало Нана’б’ожо на остров, для прикрытия.
   Нана’б’ожо одобрил эту мысль и отложил нападение до сумерек. Но всю вторую половину дня он трясся и пытался придумать какую-нибудь уловку, чтобы отвертеться от этого предприятия. Когда ему не удалось придумать приличную отговорку, чтобы возвратиться домой, не выполнив обещания, Нана’б’ожо сосредоточился на том, как бы всё-таки победить воина, который в полтора раза крупнее обычного человека и в полтора раза сильнее, не говоря уже о многолетнем опыте сражений. Ему придётся прибегнуть к хитрости и надеяться, что хитрости этой хватит для того, чтобы восторжествовать над свирепым противником.
    Уже порядком стемнело, пожалуй, было около полуночи, когда Нана’б’ожо стронул с места своё каноэ. Впереди на другом каноэ плыли воины, целью которых было привлечь внимание сторожевых собак и Вауб-мигвуна к одному концу острова, чтобы дать Нана’б’ожо незамеченным высадиться на другом.
    Всё шло по плану. Каноэ-приманка всполошило собак, и те подняли яростный лай, который эхом отдавался над озером.
На другом конце острова, едва только Нана’б’ожо ступил на берег, кто-то взревел: “Ты кто такой? Чего тебе надо? С какой стати ты заявился ко мне на остров посреди ночи, как вор?”
    У Нана’б’ожо волосы на голове встали дыбом. Сердце его чуть не остановилось. Ноги задрожали и чуть было совсем не подогнулись под ним. Нана’б’ожо бросил каноэ и побежал, не думая, не рассуждая, прикрывая руками затылок на случай удара дубинкой по черепу сзади.
Если Нана’б’ожо и обладал хоть каким-то преимуществом, это была скорость. Он сам до сего момента не подозревал об этом. Он был быстрее, чем любое из созданий на груди у Матери Земли, особенно когда он был напуган. А уж в данном случае Нана’б’ожо взял ноги в руки и рванул – быстрее сокола, со скоростью ветра. Он бежал, повторяя все изгибы линии берега. Галька, отлетавшая у него из-под пяток, падала позади него, и ему казалось, что это чьи-то шаги. Нана’б’ожо был уверен, что погоня у него на хвосте. Он не видел, что у него сзади, и не смел обернуться. Точно так же он не мог толком разглядеть впереди свисающие ветви, пригорки, впадины, поваленные стволы и отдельно стоящие камни. Каждый раз, когда он налетал на ветку, поскальзывался, спотыкался и летел кувырком, Нана’б’ожо визжал, полагая, что враг ударил его и вот-вот забьёт до смерти. Но он живо вскакивал на ноги и припускал ещё быстрее, с криками и воплями, так что при его скорости издаваемые им крики, доходя из различных точек острова, создавали иллюзию, будто их издаёт не меньше двух десятков воинов.
    Хотя Вауб-мигвун видел одного только Нана’б’ожо, по многочисленным крикам у него сложилось впечатление, что на берегу множество захватчиков. Ради собственной безопасности он ретировался в своё жилище, чтобы быть поближе к оружию в ожидании нападения.
Нана’б’ожо продолжал бегать вокруг острова в уверенности, что его преследуют по пятам. Прибежав в свой лагерь, Вауб-мигвун сгрёб свою самую большую боевую дубинку и стал посреди поляны, поворачиваясь по часовой стрелке, чтобы всё время быть лицом туда, откуда доносятся крики. При том, что к нему подступало сразу столько врагов, Вауб-мигвун никак не мог ослабить свою бдительность. Он вертелся и вертелся, кружился и кружился на одном месте, пока у него не закружилась голова и с ним не случился обморок, постепенно перешедший в глубокий сон.
     На рассвете, слегка замедлив шаг от усталости, Нана’б’ожо обернулся назад и никого не увидел; он опередил своих преследователей. Он остановился, чтобы отдышаться и прислушаться, но ниоткуда не доносилось ни звука. Это запросто могло означать, что преследователи устроили на него засаду. Они могли быть как позади, так и впереди. Чтобы не попасть в засаду на берегу, Нана’б’ожо свернул в лес и пробрался на середину острова, прямиком в лагерь врага, где он нашёл Вауб-мигвуна крепко спящим.
     Нана’б’ожо взял боевую дубинку врага и, собравшись с силами, быстренько превратил его череп в кровавую лепёшку, чтобы быть уверенным наверняка, что Вауб-мигвун точно никогда уже не причинит вреда ни одному живому существу.
      Прихватив головной убор и оружие врага в качестве трофеев и в доказательство своей победы, Нана’б’ожо вернулся с острова ранним утром, всю дорогу издавая победный клич.
     Тут же, немедленно начались пир и веселье в ознаменование конца этого ужаса и начала новой эры. Больше не нужно было бояться Вауб-мигвуна! Люди могли спокойно отправляться по своим делам, не поглядывая поминутно через плечо и не останавливаясь, чтобы вслушаться в странные незнакомые шаги в лесу. Они могли спокойно спать ночью, более или менее уверенные, что никто их не отправит среди ночи на тот свет и что они доживут до утра.
    Большинство жителей деревни хотело предложить Нана’б’ожо остаться среди них в качестве огимо, вождя, но многие из старейшин предостерегали их против такого шага. Как бы они ни были обязаны Нана’б’ожо и как бы ни восхищались им, они втайне побаивались его.

(Из книги: Basil Johnston. The Manitous. The Supernatural World of the Ojibway).


Вот так-то
Вопрос на засыпку: зачем нужно было заматываться с головой, так, чтобы были видны одни глаза? - прим. пер.


(поуни)

    Шайены, как и все прочие индейцы, не заговаривают друг с другом за пределами стойбища. Если человек вышел из стойбища и сидит или стоит одиноко на вершине холма, это знак того, что он хочет уединиться, может быть, для размышлений, может, для молитвы. Никто с ним не заговаривает и вообще его не трогает.
    Однажды один мальчик-поуни отправился на вылазку против шайенов. Каким-то манером ему удалось раздобыть шайенское одеяло. (Одеяло – это мужская верхняя одежда, – W.W.) Он подкрался поближе к стойбищу, спрятался и стал ждать. Около полудня он вылез из укрытия и поднялся на вершину холма, чтобы оглядеть лагерь. Он закутался в шайенское одеяло и на голову его накинул, оставил только маленькую щёлочку для глаз. Час или два он тихо стоял, наблюдая за лагерем.
    Вот мужчины начали возвращаться с охоты на бизонов, многие вели в поводу лошадей, навьюченных мясом. Один из охотников ехал на лошади, нагруженной мясом, и пр этом вёл в поводу ещё одну вьючную лошадь и одну чёрную, пятнистую, которая служила ему как скаковая. На таких лошадей садятся, только когда уходят от погони или во время военных вылазок, а потом их ведут к реке и бережно моют и чистят. Когда мальчик-поуни увидел эту пятнистую лошадь, он сразу понял: она-то ему и нужна. Охотник подвёл лошадей к своему дому, спешился, отдал поводья женщинам и вошёл внутрь.
     И тут поуни пришло в голову, как надо действовать. Он спустился с холма в стойбище и прямиком прошёл к тому дому, где женщины разгружали мясо. Подойдя к ним, он протянул руку и взял поводья чёрной пятнистой лошади и ещё одной из вьючных. Женщины уступили ему поводья без слова, несомненно, думая, что это кто-то из родни подошёл помочь свести скаковую лошадь вниз к реке. Поуни не говорил по-шайенски, но, отворачиваясь от них, он пробурчал негромко что-то вроде: “М-м-м-м”, – и пошёл к реке. Как только он спустился к воде и очутился за пределами видимости, он вскочил на пятнистую лошадь, въехал в кусты и вскоре уже был далеко с двумя лошадьми, которых он выкрал у шайенов среди бела дня.

Ответ на вопрос для тех, кто не знал: потому что поуни все бритые налысо, как скинхеды, с гребешком, а шайены нормальные, с длинными косами. - прим. пер.