Здравствуйте, уважаемые Хозяева и остальные уважаемые все!
я так давно читаю ДОСК, что желание побывать тут не в качестве гостя, наконец,  одолело в неравном бою даже мою стеснительность. Я очень старалась, придумывая предлог, чтобы появиться, не вмешиваясь ни с того ни с сего в разговор. Поэтому и притащила свою сказку в Литературное Кафе, исключительно ради знакомства, - тем паче, что рассказы я сочиняю даже дольше, чем читаю ДОСК.
Само собой, буду страшно рада любому отзыву (мне, к тому же, очень нравится стиль, в котором тут анализируются всяческие литературные натворения). Если я что-то где-то напортачила с настройками-профилями-шрифтами – заранее прошу прощения, потому что вообще плохо умею обращаться с подобными вещами. Не сердитесь и подскажите, ладно?
Вот.
Собственно,

Сказка

- Бутылку «Советского шампанского», два салата с курицей, два «экспрессо» и сто  грамм шоколадных конфет, пожалуйста.
- Да не трогай ты свой телефон, здесь всё равно связь плохая – давно думаю, нужно в Великий четверг какой-нибудь обряд придумать, чтобы сеть лучше ловилась. Давай я тебе лучше сказку расскажу. Почему – «абстракцию»? Никакую не абстракцию, а хорошую сказку. Смешную. Со счастливым концом. Ну хочешь, я прямо со счастливого конца и начну? Что значит – так не делают? А я возьму и сделаю. Вот только закурю… И где, интересно, моя зажигалка?
А музыка играет так томительно-весело…
***
Большая, тревожная, вся сквозняк, вся лёд и пламень, и ночное ожидание звонка, и тени на снегу, и выстрелы, и погони с выстрелами, любовь закончилась свадьбой. Плакала мама, напился пьяным папа, на белое платье невесты ко всеобщему ужасу опрокинули стакан сока, тамада нервно вскрикивал «Совет да любовь», гости объелись тортом с розовыми кремовыми лебедями – всё как следует. Последняя страница романа-триллера закончилась виньеткой, можно было расслабиться, вытянуть под столом намятые белыми туфельками ноги и задуматься о будущем. Мрачный юноша с глазами египетского мудреца, теперь ты мой навсегда, у меня есть соответствующий документ, я здесь стою и не могу иначе, и наплевать, что мне жмут туфли – завтра начинается счастье.
Смысл жизни был ясен, как гвоздь в мозгу: строить дом – такой, как в любимой детской книжке. Первые два года Мариша предавалась этому даже со страстью – покупала ткань в универмаге, у строгой продавщицы – на занавески, сама прострачивала её на швейной машинке, пришивала тесьму. Ходила на рынок, выбирала помидоры порумянее, экономила три рубля на двух километрах до дешёвого супермаркета, собирала какие-то «карточки покупателя». Гордо поглядывала на ровесниц с запросами в подведенных перламутром очах – я дама семейная, мне не до глупостей. Друзья подарили картину – длинный гнутый кот аспидного цвета летит через ночные крыши, на горизонте виднеется высотка МГУ. Картина понравилась, повесили её в кухне. Ещё одна подруга где-то по случаю нашла и приволокла необыкновенную турку для кофе – медную, пузатую, на боках выгравированы знаки Зодиака.
Буду варить кофе с корицей, думала Мариша, мясо с яблоками запекать. По квартире вьются ароматы, тахта на кухне покрыта весёлой полосатой накидкой, играет ранний Щербаков из магнитофона. Он придёт с работы, я уже на стол накрыла, а сама занимаюсь чем-нибудь уютным – перевод делаю из латыни или грамматическим разбором отрывка из Синайской Псалтыри занимаюсь. А потом сядем ужинать, я буду смотреть, как он красиво ест, слушать, какой подлец начальник на работе, и ласково кивать, кушай, милый, от начальства подальше – к Богу поближе.
Потом выяснилось, что муж – бледное дитя городских джунглей – варёного кофе не переносит, от мяса с яблоками у него изжога, ранней Щербаков его раздражает чрезмерной заумностью, а ужинать он предпочитает в компании с телевизором. Телевизор его не отвлекает от мыслей от мыслей о работе. На работе они собираются в курилке и обсуждают то, что показывали по телевизору – как же без него обойтись?
Муж  терпеливо объяснял – послушай, я же не водку пью, правильно? И не девок привожу? Я работаю, повторяй за мной – Ра-бо-та-ю, я, в конце концов, устаю, дома хочу расслабиться. Когда ты мне мешала? – Да вот прямо сейчас и мешаешь. Ух ты, мой сладенький, как потянулся, лапочка моя (это коту). Что? Да, отойди, пожалуйста, в сторону, не загораживай экран. Тебе что, дома нечем заняться? Иди лучше разбери свои пакеты, ты вечно кидаешь их в прихожей, как из универа придёшь – так и бросаешь. И вообще ты меня кормить собираешься? Или опять, как позавчера, будем сидеть на пельменях? Что значит – давай поговорим? Терпеть не могу твой пустой трёп ни о чём. Как на работе? Нормально. Что значит – расскажи? Тебе показать, как у меня почта по сетке ходит? Вот так ходит, зюзей кривой.
Смеялся своей шутке.
Это в хорошие дни. В плохие – неразборчиво  бурчал «идитызнаешькудасосвоимиразговорами» и садился играть на компьютере.  Мрачно съедал пюре с котлетой, интересовался – оплатила ли Мариша телефон. Курил на балконе.
По воскресеньям в зоопарк тоже не ходили, по утрам не бегали, по вечерам по лесным дорожкам прогуливались другие парочки – наверно, они не работали. Скорее всего, кавалеры целыми днями играли на саксофонах в переходах метро, а девушки брали у родителей деньги, отложенные на машину. Оставались только латинские переводы да Синайская Псалтырь – вот этого добра было в избытке.
Ничего не помогало, пора было начинать жить. Мариша повздыхала и начала. Да как раз и с деньгами стало опять туго.
А жизнь всё равно получалась весёлая.
- Ты зачем кастрюлю поставила?
- Да воду горячую опять отключили.
- Смотри, вон у тебя муравей сварился.
-  Муравьиный бульон получится. Наваристый.
- Напрасно ты так. Муравья мне будет не хватать.
Хохотали с подругами над объявлениями – «предлагаю пролить во всех квартирах «крота» в канализацию, одновременно», «дорого продавайте ваши волосы». Простые слова объявлений приобретали мистический, глубокий смысл. Ходили по весне на сборы щавеля в экологически чистый лес, боялись сантехников - суровых сюрреалистических дядек, приходящих в беззащитные дома с утра пораньше, чтобы застать хозяев врасплох – тогда с них проще стрясти на бутылку. Страшнее всего были выходные дни – телевизор орёт с утра пораньше на всю квартиру, Шварцнеггер на экране кого-то уютно убивает, муж не знает, куда себя девать и придирается с ерундой, но, в общем, мир получался. Не такой, как мечталось, как обещало и звало, как врал сутулый романтик Блок, умерший от голода в революционном Петербурге, чтобы потом крутить своими шальными метелями и загадочными масками перед глазами дурнушек в маминых свитерах, не такой – но всё же весёлый и бешеный, со своими радостями и горестями, хороший такой мир.
Приходили гости – непризнанные поэты, бездомные влюблённые, нервная девочка цвета извёстки со шрамами на голубоватых запястьях и тяжёлой судьбой (позади средняя школа, роковые разочарования, впереди – экзамен по введению в языкознание), захаживал волосатый мужнин коллега – поговорить о своём, о железном. Пили, ели, оставались до вечера, заночевать, некоторые жили месяцами – некуда было уходить. Муж, в общем, не возражал, если они тихо себя вели, Мариша их не выгоняла – наоборот, всячески удерживала. С ними веселее. Спали зажившиеся гости на кухне, укрывшись той самой полосатой накидкой, купленной для семейной идиллии. Можно и самой сходить в гости, посидеть над чашкой, поговорить о высоком.
- Есть два комплекта постельного белья – глаженое и неглаженое. Тебе какое?
- Ну, давай глаженое.
- Слушай, возьми лучше неглаженое, а то Юля в семинаре по Достоевскому, они там нервные – вдруг ещё обидится.
Иногда в дверь звонила старая интеллигентная соседка, мучилась на пороге, поправляла без нужды очки.
- Ну что, Мариночка, как Ваша сессия?
- Ничего, спасибо, сдаём потихоньку.
- Как Васенька? Всё работает?
- Работает.
- Мы тут в выходные за грибами ездили, целое ведро волнушек набрали. А есть некому, дети уехали. Вы не возьмёте?
Соседка окончательно краснела.
- Ой, спасибо Вам, Олимпиада Васильевна, Вася грибы обожает!
Три дня подряд ели кашу по карельскому рецепту – распаренная в котелке картошка, толчёная с тушёными грибами. Было вкусно и весело. Сытый муж дружелюбнее щёлкал клавишами.
Один раз спасали одноглазого котёнка – нашли на улице, возле тёплой трубы, притащили домой. Котёнка, завёрнутого в платок, несла Мариша, матерясь при этом страшным чёрным матом, которому её научили в детском саду, а девочка нелёгкой судьбы шла сзади, запрокинув извёстковое личико, и всячески порицала Маришу за нечуткое отношение к котёнкинской личной трагедии. Назвали его Одином. На следующий день отнесли к ветеринару – ветеринар сказал, что глаз у котёнка нагноился, животное, скорее всего, помрёт без лишних возражений, но за сто долларов можно сделать операцию. Сто долларов составляли семейный бюджет, до зарплаты оставалось почти три недели. Мариша оставила котёнка в ветклинике, забрала рыдающую девочку и отправилась к остановке. В жизни девочки одни разочарованием стало больше.
Как-то ночью, дописывая доклад на тему «Традиция византийского романа в «Житии Андрея Юродивого», Мариша услышала, что муж во сне разговаривает. Точнее, чётким и ясным до серебра тоном произносит одну и ту же фразу – «Пароход не тонет оттого, что не падает самолёт». И снова – «Пароход не тонет оттого, что не падает самолёт». Захотелось подойти, погладить по волосам, поплакать в плечо обо всём, что не сбылось, не получилось, ушло в пыль, и в дым, и в свисток. Может быть, сказать какие-нибудь слова – из тех, что говорят бледные и большеглазые главные героини французской драмы начала века. Но утром ему нужно было вставать на работу, и его нельзя было будить. Не стоит смешивать жанры – этому ещё на первом курсе учили.
Был обычный вечер, часов около восьми.. Когда раздался длинный переливчатый звонок, Мариша пошла открывать.
На пороге стоял подросток лет тринадцати, хмурый, сутулый, пожалуй, слишком высокий для своего возраста. Что-то в нём сразу показалось Марише знакомым, а может, это она сама потом придумала, когда вспоминала эту историю.
- Здрасьте, - сказал мальчишка и побагровел ушами.
- Привет, - ответила Марина. – Ты к кому?
- Да я к Жирафу, - мальчик ещё сильнее засмущался. – Он выйдет?
- Мальчик, - Марина положила руку на ручку двери.- Ты, наверно, не туда попал. У нас никаких жирафов нет.
- Да, нет, - упорный подросток взялся за ручку с другой стороны. – Я к Ваське! Тёть, отпустите его, мы ненадолго. Васька тут живёт.
- Стоп, - сказала Мариша. – Васька тут, конечно, живёт, только он не Васька, а Василий Николаевич. Так вообще-то мужа моего зовут.
- Вот, - обрадовался мальчик. – Он-то мне и нужен. Нефёдов Василий Николаевич.
Жираф то есть.  – Он достал из кармана какую-то мятую школьную тетрадку и помахал у Мариши перед глазами.
- Тёть, я очень долго шёл, я устал, позовите его, пожалуйста.
- А его нету. Он на работе. Сегодня поздно вернётся. Слушай, может, ты завтра зайдёшь?
- Да нет, - испугался мальчик. – Я завтра не могу, я только сегодня могу. Мне очень срочно.
- Ну скажи мне, я ему передам. Что случилось-то?
- А можно я его тут подожду? Ведь он придёт сегодня?
- Э-э-э, - покачалась на каблуках Мариша. – Упёртый ты. Ну заходи, я ему сейчас позвоню. Что про тебя сказать?
- Не надо звонить! Про меня нельзя предупреждать, я ему сюрприз принёс, - мальчик совсем разволновался. – Я тихо посижу, Вам мешать не буду, только дождусь, передам кое-что, и всё, ну что Вам стоит?
- Знаешь, мальчик, ты какой-то ненормальный, честное слово. – Мариша начала терять терпение. – Давай сюда свою вещь, только я сначала посмотрю, что это, и если это что-то нужное, обязательно ему передам. И скажи мне немедленно, как тебя зовут, и кто ты вообще такой.
- Рассыльный я, блин! – закричал мальчик. – Я рассыльным работаю, Вашему мужу ценная посылка! Не могу я Вам её отдать, она не Ваша, Вам ничего не посылали. А зовут меня тоже Васей.
- Ну не вопи ты, ради Бога. Ладно, заходи, посидишь тут. Только недолго. У нас район хулиганский, я тебя поздно вечером не отпущу, до остановки далеко идти. Уже девятый час. В девять пойдёшь домой, посылку оставишь, я тебе обещаю, трогать её даже не буду.
У него были пушистые золотистые волосы, давно не стриженные, и хмурые серо-голубые глаза. На футболке белела странная надпись – «It’s time of total truth», на губе запеклась болячка.
- Как девятый час?
- А вот так. Поздно уже.
- Не успеваю, - сказал мальчик. – Блин. Меня теперь убьют. Я и так уже опоздал. Ну ладно, тогда я пойду. До свиданья.
Он развернулся и пошёл к лифту. Нажал кнопку, в шахте гулко загрохотало.
Мальчик оглянулся и посмотрел на Маришу.
- Зря торопился. Скажите, а я на электричку до Москвы успею?
- Мальчик! – крикнула Мариша. Лифт уже остановился на четвёртом этаже. – Мальчик! Ну скажи, что ты всё-таки ему приносил? От кого посылка?
- Да какая разница, - ответил мальчик. Он поставил ногу поперёк входа в лифт, чтобы тот не уехал. – Всё, поезд ушёл. Я не виноват, передайте ему, я очень торопился. Меня задержали.
Он открыл сумку, которую держал в руках и показал Марише какие-то странные вещи – старый детский грузовик, каких уже не делают, два листочка отрывного календаря, страничку, вырванную из тетрадки и исписанную чьим-то крупным почерком, какие-то книжки.
- Вот, - сказал он. – Это грузовик, который ему обещал папа на День Рождения. Обещал и не подарил, забыл. Он в то время уже к тёте Вере жить ушёл.
Мариша замерла. Верой звали вторую жену её свёкра, элегантную даму, сотрудницу гороно.
- А это записка от мамы. – Мальчик помахал листочком. – Жираф её ждал вечером с работы, а она задержалась, потому что ушла в гости к подружке, потому что там был дядя Витя. А Жираф решил, что её, наверное, украли разбойники, выходил её встречать к лифту, а потом плакал, пока не уснул. Так вот это записка, которую она должна была оставить.
Мариша  краем глаза увидела на смятом листе обрывки слов «Сыночек, не волн… Котлеты на плит… Целую…»
- Вот, ну тут по мелочи. Два хороших дня от летних каникул – Васькин класс в поход ходил, а он не пошёл, потому что вовремя не сдал деньги, ему дома не дали. Жуки в коробке майские, книжек много с картинками…
Мариша узнала дорогие когда-то друзей: бородатого человека в набедренной повязке на «Робинзон Крузо», толстых смешных существ на «Муми-троллях», мага в плаще и с посохом на «Хранителях»… Махал рукой хитрый Тиль Уленшпигель в шляпе с голубым пером, всматривался в даль Мальчик со Шпагой.
- Ну, а это уже попозже – это часы водонепроницаемые, такие родители подарили его однокласснику, который занял второе место на олимпиаде по физике.
- А Вася тут причём?
- Вася занял первое, - сказал мальчик. – Но его никто не поздравил. У него как раз родилась маленькая сестрёнка, было не до него. Только эти часы лучше, чем у Лысого, у этих ещё цифры светятся, и секундомер есть.. Вот, посмотрите, вот его диплом за первое место, – Мальчик  показал выцветшую бумагу с гербами. – У нас всё строго, по документу.
- А это что? – Марина показывала ещё на одну бумажку.
- А это телефон, - мальчик почему-то опять покраснел.
- Чей?
- Ваш телефон. Вы ему должны были его дать, когда Вы встретились на вступительных экзаменах. Пять лет назад.
- Слушай, ну мы же поступали на разные факультеты! – закричала Мариша. – На разные, слышишь, придурок! Он же двух слов связать не может, он же всегда в железках, он же терпеть не может филологию! Филологов! Книги! Мы же всегда ссоримся из-за этого!
- А это потому что я опоздал, - грустно сказал мальчик, совсем не обидевшись на «придурка». – На самом деле вы поступали на один факультет. На отделение теоретической и прикладной лингвистики. Вот так. До свидания, тётя, мне ещё много куда идти, до свидания.
И когда лифт уже закрывался, добавил:
- Не плачьте, тётя.
Мариша стояла на пустой лестничной клетке. Она услышала, как лифт проехал третий этаж, второй, с лязгом открылся на первом, и один из листочков календаря остался у неё в руке.
- Вася, вернись! – позвала она и застучала кулаком по кнопке. – Ва-ась! Ты забыл!
И побежала по лестнице, не дожидаясь лифта.
Так с криком «Вась, подожди!» она влетела в собственного мужа, который как раз возвращался с работы.
- Что случилось? – спросил муж. – Что, что такое?
Мариша сунула ему в руки листочек и спросила:
- Ты тут мальчишку не видел? Лет тринадцати такой? В чёрной футболке.
Страшно подумать было, рассказывать ему про чудесных рассыльных и старые грузовики.
- Н-нет, не видел… - пробормотал муж. – Никаких мальчишек я не видел.
Голос его был странным, непривычным.
- Мариш, - сказал он. – Мариш, забей ты на мальчишек. Пойдём лучше погуляем, а? Давно мы с тобой не гуляли.
Он озабоченно заглянул в её лицо.
- Какая ты бледненькая. Это оттого что ты голодная. И мало бываешь на воздухе. Пойдём, прокатимся до Москвы, а там пойдём в Макдональдс. А потом в кино, на Царя Скорпионов.
Он сунул руку в карман, где обычно у него лежали одни шурупы, и достал оттуда большой жёлтый банан.
- Кушай, - сказал он, - кушай мартышкину еду. Совсем отощала уже, одни кости торчат.
И добавил, помолчав:
- Чучундра.
- Это кто там вопил в подъезде? – спрашивала в это время Олимпиада Васильевна. – Опять Федька из пятой девушку привёл? Вот дают, а… Каждый день гулянка…
- Да нет, - отвечала ей тётка Маша, прихлёбывая чай. – Это стебанутые из двадцать девятой. Вишь, дают. Весело живут.
И они пошли на электричку. Чтобы поехать в Москву, а там пожевать в Макдональдсе и посмотреть кино. Мариша тащила мужа вперёд изо всех сил, а он сначала удивлялся – ну куда ты так бежишь? – а потом побежал тоже. Так они и бежали, взявшись за руки, как двое влюблённых – только Мариша знала, почему так торопится. Ведь у неё был всего один день.
Потом прошло ещё много лет, муж уволился с работы, потом снова куда-то устроился; извёстковая девочка вышла замуж за того самого железного коллегу и стала ещё бледнее. Под Маришиным окном темнокожие люди вырыли яму, обложили её розоватыми камнями и налили туда воды – получился пруд, а пруд – это значит благоустройство территории, это значит элитный район, и квартира стала стоить дороже на тысячу рублей в месяц. Сердобольная соседка умерла  зимой, в середине января, когда все выбрасывали ёлки, и лапник, который по традиции кидали вслед гробу, казался следом ушедшего праздника, только на нём не было серебряного дождика. А Мариша всё ездила по разным делам – то с благотворительной организацией, то преподавателем-добровольцем, то просто куда-нибудь во Владимир или в Суздаль на конференцию «Метафизический континуум фольклора как смысловая травма», пообщаться с коллегами, пожить в гостинице, где по утрам встречаешь в коридоре удивлённых кошек.
***

- Да пей же ты свой кофе, сколько можно рассказывать?  Всё равно ничего не слышно, музыка орёт.
Музыка действительно стала громче.
Женщина в дешёвых чулках вскинула на плечо хриплую скрипку – будто сумку с картошкой или с многотомником «История германской философии» - и скрипка застонала какую-то нелепую мелодию. Певицы нет, поэтому конкретный сюжет романса разобрать нельзя, но и без слов понятно, что речь в нём идёт о чьей-то роковой любви и о южной ночи. За грязноватым оконным стеклом мир уже затопила синяя вечерняя мгла. А здесь музыка, и приглушённые разговоры, и жёлтое кислое вино в узком бокале отбрасывает червонного золота брызги на пахнущую мылом скатерть. Музыка играет так томительно-весело, и кажется, что во всём это есть хоть какая-то надежда.

Слушайте, Вы молодец. Правда. Хочу еще. Побольше и изданного.
Upd. Надя, Вы прекрасны.
Upd-2. "С утра просыпаюсь - что это со мной, думаю? А-а, это я филолог..." (с)
Upd-3. На самом деле, у Веллера есть рассказ со схожим сюжетом. Но это, во-первых, не портит впечатления, а во-вторых я про него вспомнила только спустя некоторое время. Что показатель.

Gvendolen писал(а) 12/11/08 :: 8:44pm:


(с надеждой) А норвегистика про страшилищ будет?

Почему приватом? А я, а мне?..

Ох, какой классный рассках. Страшилищ тоже хочется, да...

Элхэ Ниэннах  Я там страшилищ вывесила в "Сказках" - они, как-никак, сказочные. Раз уж Вы говорите, что можно...

Юкка - спасибо большущее. *мучительно сдерживается, чтобы не начать безудержно комплиментить прямо здесь и прямо щас - и отнюдь не по принципу "петушка хвалит кукуха"*


Лео Тэамат - я уже... это.. краснею и ковыряю ботинком виртуальный пол. Спасибо!

Вот, собственно. История о том, как социофобы ходят на концерты искать Человека


С большим опозданием – история про концерт БГ. Про БГ тут будет мало – практически одни брюки и ботинки, а будет, в основном про меня, потому что историю рассказываю я – а БГ, если ему так хочется, пусть сам про себя историю придумает и у нас запостит.
Началось это всё летом. Как многие знают, все порядочные школьники средних классов раньше проходили летом практику – не какую-нибудь легкомысленную студенческую практику по записи фольклора или там северных диалектов, с черникой, бабаньками и трактористом Васей, который дарит васильки, а что-нибудь более весомое – вроде сбора металлолома. Но поскольку я выросла в городе мирного атома, весь металлолом там к тому моменту, как я доросла до его сбора, собрали, мне ничего не оставили – видимо, он пошёл на металлические гробы для радиоактивных отходов или – что вероятнее – на стальные коронки для мэнээсов нашего городского НИИ. Поэтому выбор был невелик – либо мыть всё лето парты в родной гимназии, либо копать картошку на дальнем школьном огороде, что за подвесным мостом. До сих пор не знаю, кстати, куда девалась та картошка. За парты хвалили, а за картошку немножко платили – поэтому я решила копать. Всё лето, ранними росистыми утрами (или утрАми) мы вскидывали на натруженные плечи тяпки и с пением «Мамы-анархии» отправлялись на дальний огород, где, покопав с полчаса, усаживались покурить (а кто не курил, тот просто подумать о жизни), а потом снова копали – до обеда, который был в пять. Глупые дети вместо денег брали талончики на обед в столовой НИИ, а умная я брала деньги, потому что у меня была Цель.
Так что деньги на свой первый концерт БГ (и на данный момент последний) я накопила тяжёлым крестьянским трудом. Купила билет и стала собираться.
А надо сказать, тогда у меня было два способа одеваться – либо в тёмно-зелёного цвета брючный костюм, который был мне на два размера велик (вот блин, сейчас небось в пору бы пришёлся) и который перешёл мне по наследству от двоюродной тётушки (до сих пор не знаю, кого я больше в нём напоминала – крокодила или бегемота), либо в  Главный Праздничный Наряд. Главный Праздничный Наряд состоял из блузки белой турецкой «прощай-молодость-навеки» с бантиками вдоль ворота, юбки, соответственно, чёрной и приличной (в смысле – не до полу, как мне идёт, и не на ладонь выше колена, как модно, а той самой, тщательно найденной портным длины «дайте-даме-пистолет») и узорчатых чёрных колготок, лет пять назад подаренных мне мамой на отличное окончание третьего класса. В этом наряде (плюс белый пластмассовый обруч в волосах) я кушала оливье на всех семейных праздниках, в нём же я делала всякие научные сообщения на школьных семинарах и в нём же я и отправилась на концерт БГ, мудро рассудив, что увидеть воочию самого Борис Борисыча – безусловно,  большой национальный праздник.
Добавьте к этой картине мой тогдашний вид (ах, никто меня не видел? Зря. Потому что тогда мне было двенадцать, и мне все давали шестнадцать (а если глаза накрасить Анькиными тенями, то все семнадцать с половиной), а сейчас мне, увы, двадцать один, но больше шестнадцати мне не дают). А почему такая несправедливость? А потому. Рожа у меня бледная, а глаза большие и круглые. Только раньше все думали, что они у меня такие круглые от мыслительного процесса, а она такая бледная от сдерживаемых роковых чувств, а сейчас все думают, что круглые – от удивления, а бледная – от детского малокровия (на самом деле всё не так, потому что дурацкие мысли на форму глаз не влияют, а если кто-то и дальше будет столько курить и пялиться в комп, и не гулять на воздух, а напротив, отдыхать любимым способом «я ушла пить кофе, а кстати, где мои недоперечитанные в пятый раз «Томминокеры», то интересная бледность точно перейдёт в цвет, подходящий к тётушкиному костюму, а его уже выкинули).
И вот я, вооружившись носовым платком, книжкой Шварца (почитать в метро), бутербродом с вареньем (погрызть в антракте) и карточкой на телефон (на всякий противопожарный) медленным шагом подхожу к ЖК Горбунова. И жду, когда Джа даст нам всё. И тот самый лав, который я нид.
А возле ДК собралась местная хиппическая тусовка. То есть они все в бисере, с трубками и бахромой насквозь заросли. Где кончается бахрома – там с одной стороны борода, а с другой, напротив, пятки. Из бороды дым идёт голубой, вкусно пахнущий. И стоят они такие добрые, такие весёлые, улыбаются медитативно и хихикают весело. Один два слова скажет – а остальные же хихикают. Хорошие, короче, люди. Подошла я к ним поближе, посмотрела своими круглыми глазами и совсем уже хотела было предложить дружить, как вдруг наименее весёлый и наиболее бахромчатый на меня зыркнул и говорит:
- Тебе чего?
Как это чего. Интересный вопрос.
- Я, - говорю, - на концерт.
- А-а, - говорит бахромчатый, - так тебе не сюда. Тебе  за угол, потом налево, потом опять налево, до бывшей бани, которая теперь отделение милиции – а может, и парикмахерская, я уже не помню, а там спросишь.
- Ой, - отвечаю я, - а мне сказали, что ДК Горбунова – это тут. А что, наврали?
- ДК Горбунова, - отвечает мне Бахромчатый, - может, и тут, хотя это дело ещё перекурить надо, а консерватория – она там. За баней, которая теперь парикмахерская, а может, и вовсе булочная.
- Так мне и надо в Горбунова, - совсем уже тихо шепчу я. – Гребенщиков же тут выступает?
- Гребе-ень? – тут Бахромчатый чуть из бороды не выпрыгнул. – Так ты чё, пионэрка?
- Нет, какая я Вам пионэрка. Нас уже не принимали.
И тут он как засмеётся. И все хорошие люди как засмеются. Наверное, это должно веселить, когда хорошие люди смеются, но мне отчего-то стало грустно. Отсмеялись они наконец и говорят:
- А зачем ты, пионэрка, Гребня хочешь послушать?
- А затем, - говорю я, начитавшаяся Керуака и всяких прочих Стругацких, - что я хиппи.
Вот тут хорошие люди совсем развеселились. И стали других хороших людей звать, чтобы те тоже посмеялись. И стали у меня на пиво просить. И сигарету просить. А один даже попросил с ним пойти вокруг здания погулять, поговорить о Гребне и о хипповском движении во всём мире. Деньги я, которые на метро, на пиво отдала, сигарет у меня тогда не было, потому что я ещё не курила, а гулять не захотела – может, я, конечно, была не права, но почему-то чем им веселее всем было, тем мне всё грустнее и грустнее. И непонятно, где Джа и почему он не даёт всё, и неясно, разве они не понимают, что мне до дома доехать надо, и у того, который погулять захотел, тоже морда какая-то нехорошая.
Наверное, все эти чувства на моём безукоризненно бледном лице и отразились, так что Бахромчатый на меня посмотрел и говорит:
- Ну всё, гуляй, пионэрка. Слушай Гребня.
- Как, - говорю, - а Вы?
- А мы попозже подгребём, - сопит тот, который погулять звал. – Крути-ка педали, пока не дали.
Я и покрутила. В смысле, зашла я внутрь, тётенька в форме корешок у билетика моего оторвала и куда-то вглубь рукой показала. А в глубине – ещё лучше люди, ещё бахромистее и бородастее. Посмотреть – просто Дженис Джоплин и Боб Марли. Или, на худой конец, вся, как есть,  Джа Дивижн. Офигеть, как круто, налейте супа многа. И все, наверно, погулять хотят.
Но тогда я не знала, кто такой Боб Марли и причём тут Джа Дивижн, а про Дженис Джоплин знала, только то, что она – Роза Рок-н-ролла. Я занала только то, что я очень-очень хочу быть, как все. Такой же бахромчатой и может быть, даже бородатой. Потому что тогда со мной все будут дружить. Я буду стоять, небрежно выпускать голубой дым и мычать в ответ на все вопросы «Э-э-э». И все меня будут понимать. Потому что «э-э-э» - это такой сложный звук, что если его произнести с правильной интонацией, то сразу понятно, что ты свой. И никто локтем не будет пихаться, как вот сейчас, и пионэркой обзываться, а если погулять и позовут – то при этом будут улыбаться нормально, а не так, как будто у меня из левой брови герань выросла. А вот если голова набита кусками из дурацких книжек, то ты этот звук с правильной интонацией ни за что не произнесёшь. Так и будешь стоять возле подоконника, и думать, почему меня на праздник не пускают, я ж хорошая.
И внутри мне стало так, как во втором классе, когда у нас ставили на День Победы сценку по красивой боевой песне про Смуглянку-молдаванку и её бравого жениха-партизана. Меня  в эту сценку взяли на роль Раскудрявого Зелёного Клёна.  
Покрутилась я, покрутилась, встала у подоконника и высматриваю – может, кто-нибудь придёт, на ком бахромы поменьше. Мне же много не надо, я же не прошу, чтоб вот такой, как тот вон, с гитарой и с индейскими перьями, но бывают же и хиппи какие-нибудь неудачные. Мне бы хотя бы самого маленького и серенького, только пусть не веселится. Грустный чтоб какой-нибудь попался, без чувства юмора.
Смотрю – а у противоположного подоконника девушка стоит, как по заказу. Такая толстенькая, в чёрном вечернем платье, с жемчужной ниткой на шее, прямо как у моей мамы, когда она на родительское собрание идёт, очки толстые в золотой оправе, брови сдвинутые, сама мрачная – в общем, самое оно. Наверно, она тоже картошку копала и дружить пришла. И подхожу я к ней потихонечку, снизу вверх на неё смотрю и грустно так говорю:
- Извините… А Вы не знаете, как бы мне пройти в зрительный зал?
Она меня строгим взглядом окинула и целит сквозь зубы:
- Куда-куда?
А я когда пугаюсь, я слова глотаю. Так что «извините» у меня отлично получилось, «А Вы не знаете, как бы мне» примерно на троечку, а «зрительным залом» я вообще подавилась.
- Ну… - шепчу я, - туда… Где смотрят… Пожалуйста.
Она меня ещё раз взглядом обводит, а потом и говорит – недовольно так:
- Ясненько. Привет полный. А раньше подойти не модно? Вовремя.
- Да я ж торопилась, у меня маршрутка…
- Понятно. За кулисы проведу её, - кивает она кому-то невидимому. – Покарауль тут за меня. Теперь вроде все.
И поворачивается ко мне монументальным боком. И прямо в районе бока у неё белый бэйджик приколот – «Личный гость Аквариума».
И идёт эта Чёрная Фея, эта Северная роза мимо всех хороших людей, и меня за руку тащит – как по облаку. Я за ней еле успеваю, а все хорошие люди только сторонятся. Лесенка-коридорчик, лесенка – коридорчик, а потом закоулок, а потом ещё один, и снова лесенка…
И тут я понимаю, что, наверное, у этой феи самое лучшее чувство юмора. Отведёт она меня сейчас тайными путями через милицейскую булочную, которая бывшая баня, прямо на чердак консерватории, куда складывают старые пюпитры и сломанные цитры и домбры, и буду я там сидеть, пока пылью не зарасту. И на блузке у меня расплывается серое такое мокрое пятно.
Но не в какую консерваторию я, конечно, не попала, всё это была чушь, и морок, и нетерпение сердца, а привела она меня в какую-то не то комнату, не-то закуток с матерчатыми стенами, а в ней на полу мешки лежат. И одна стенка как бы ниже других – не до самого потолка, а только до ушей мне доходит.
- Сиди тут, - говорит, - раз опоздала.
А я что? Я ж не спорю. Может, у хиппи такие порядки – кто на концерт опоздал, тот на мешках сидит. Я быстро юбку расправила, Шварца открыла ( там через дырочки сверху какой-то свет странный падал), сижу читаю «Тень». Ладно, думаю, могло и хуже получиться – не фиг было лезть. Бог уж с ним с БГ, пусть его хорошие люди слушают.
Видно, не судьба.
А тут ещё и свет погас. И стены задвигались. Потому что это были вообще не стены, а кулисы. А сидела я, оказывается, с самого края сцены, который зрители не видят и куда старые декорации складывают. Чёрная Фея, наверное, на мой Главный Праздничный Наряд посмотрела и решила, что раз уж человек на концерт Гребенщикова таким пугалом вырядился – значит, точно на это право имеет. А вид у меня был взрослый и бледный – я уже об этом писала.
И тут на тот, кусок пола, который был мне до ушей, ноги вышли. В ботинках. Ботинки были чёрные, а джинсы синие – но, в общем, я цвет не очень разобрала, потому что темно было. Только помню, что джинсы были потрёпанные и как будто тот, кто в них засунут. долго ходил по мокрой дороге, а потом сох в трамвае. Может, БГ и берёг их со времён боевой своей юности, но я сомневаюсь. Так что если кто вам скажет, что он продался – отвечайте, что ни в коем разе, или очень мало дали. А спросят, кто сказал – отвечайте, что компетентный человек, который видел ситуацию из глубины.
Вот. А потом БГ переступил раза два с ноги на ногу и запел. И про фикус спел религиозный, и про трёх сестёр, и про удивительного мастера Лукьянова, который городит мне хоромы с окном на твою сторону. И самую любимую мою песню спел – про самый быстрый самолёт, который не успеет за тобою. А мне некуда деваться, потому что я люблю быть там, где ты – ну, дальше все знают, что.
И я ему подпевала. Не уверена, что меня было хорошо слышно – но, может, оно и к лучшему, потому что голос у меня сильный, но некрасивый, а слуха и вовсе никакого нет, зато есть личное видение, потому что я, во-первых, творческая личность, а во-вторых, музыкальную школу закончила. Хоровое отделение. А Гребенщикову только личного видения посреди концерта не хватало.
А может, наоборот, меня было хорошо слышно и именно этот аккомпанемент и придал голосу Гуру такую глубину и очарование. Не знаю.
А когда первое отделение закончилось,  Чёрная Фея, видимо, во всём разобралась и из-за кулис меня извлекли. И допеть не дали. Но – надо отдать ей должное – из зала меня не выперли, а просто посадили согласно купленным билетам, и я совсем почти не расстроилась, потому что со мной рядом оказался офигительно красивый седой хиппарь лет пятидесяти, и мы тут же с ним познакомились, и ему страшно понравилась история про Гребневы ботинки, и он подарил мне феничку, а я рассказала ему, кто такой на самом деле Джа (а то он считал, что это великий дух Вудстока), и он попросил у меня денег на пиво, но денег у меня уже не было, а был сплющенный бутерброд с вареньем. И мы его тут же и съели напополам, как и полагается настоящим хиппи.
И даже домой я доехала на метро, потому что он меня научил пролезать между стояком от турникета и бортиком от лестницы. В Питере, на станции «Гостиный двор» там довольно большая дырка.
И в общем благодаря такому счастливому стечению обстоятельств я так и не поселилась на чердаке консерватории, а совсем напротив, выросла большая, завела себе мужа и двух котов, и мне уже почти двадцать один, правда, больше шестнадцати мне не дают. И я давно уже совсем не хочу быть как все, и понимаю, что интереснее всего быть девушкой в чёрном платье, которая хмуро смотрит на всех хороших людей, как суровая экономка на пьяных гостей,  и думает, что когда они все наконец уйдут, начнётся самое весёлое. Возможно – и  очень вероятно – что девушкой в чёрном платье работать даже интереснее, чем Гребенщиковым. И ещё я курю и сама у кого хочешь на пиво попрошу.
И всё равно тоскливо.

Элхэ Ниэннах писал(а) 12/29/08 :: 2:30pm:


в смысле,  в смысле, я очень рада

Элхэ Ниэннах писал(а) 12/29/08 :: 2:30pm:

Во! И пусть кто-нибудь попробует усомниться в творческости моей личности *сидит гордится*

Элхэ Ниэннах писал(а) 12/29/08 :: 2:30pm:

Угу, БГ - он может. Он, по-моему, с башни из слоновой кости редко слезает, так вместе с башней и ходит. Ему оттуда и не видно, где он к месту веселый, а где - совсем фиолетово смотрится. И по-индийски. Но я его все равно это самое... три раза ку.