Я мечтал о дальних странах; мне казалось, я не могу открыть для себя ничего нового в Ханатте – а оказалось, вовсе ее не знал. Ханатта предгорий, Ханатта роз, миртов и пышных садов осталась далеко позади. Передо мной была другая земля – Ханатта олив и священных холмов, виноградников и прохладных пещер, в сердце которых били ледяные ключи.
Полторы тысячи лет назад пришли сюда мои предки, те, кто называл себя ханаттанайн – а эти люди уже жили здесь, уже зрели налитые густым соком гроздья на лозах, тяжело вращался масличный жом, женщины в черных, расшитых красным прямых платьях пекли лепешки, солили маслины, пряли и ткали, и растили детей... Такое же платье носила и моя мать – только вышито оно было красным и золотом, а нижняя рубаха была снежно-белой, тонкой, полупрозрачной... Этих людей нельзя было завоевать, как нельзя завоевать море, или горы, или степь: они были – само бессмертие, они были здесь всегда – плоть от плоти этой жаркой каменистой земли. В их крови тек солнечный сок виноградных лоз, в их глазах отражалось бесконечное небо.
Я заходил в их дома: со мной говорили на языке – древнее моей Ханатты, меня угощали горячими лепешками с золотисто-зеленым маслом оливы, кисловатым мягким козьим сыром-саба, приправленным смесью трав... Теперь я мог различить их все: чабрец и тимьян, и растертые в порошок сухие ягоды барбариса, и еле уловимую горчинку полыни, и <…>. Приправу к саба в каждом селении делали по-своему, добавляя или заменяя что-то: барбарис на кизил, чабрец на душистый майоран, добавляли прохладную мяту – да и у масла оливы вкус разнится. Я пил густое драгоценное вино, которое так ценили при дворе отца – и которое здесь было едва ли не у каждой семьи. Нет, мои предки не завоевали землю оливы и лозы: земля эта приняла их, как воды моря принимают пловца, народ Лозы и Оливы впустил их в свой дом, как эти люди впускали в свои дома меня, ибо первейший долг хозяев – принять гостя, накормить и напоить его. Мы, может, так и остались для них гостями на их земле. Наш Отец-Солнце был лишь одним из ликов их Бога, говорившего с ними на холмах языком неба, а в пещерах – языком ключевой воды: им не о чем было спорить с нами. Как заведено, так и жили; и не нашлось в Ханатте Роз царственного глупца, который вздумал бы править ими, поставив свой род выше рода Оливы и Лозы.
Если Король считал меня глупым мальчишкой, то он был прав: раньше, чем я успел он узнать эту вечную землю – сперва как враг, после – как гость. Лучше иных ханаттанайн он знал, что могут сделать дети Оливы, столкнувшись с врагом. Как в древних преданиях, подобно морю расступались они – чтобы после волной обрушиться на пришельцев; когда же мертвые были похоронены и погибшие оплаканы, живые вновь возвращались к своим виноградникам и источникам, к домам, сложенным из рыжевато-коричневого камня, к своим оливам и смоковницам. Разрушенные дома отстраивались заново, срубленные деревья давали новые побеги, на месте сожженных виноградников вырастали новые лозы. Только по многоствольным оливам я угадывал те селения, в которых побывали люди Запада. А еще встречались мне золотоволосые сероглазые дети – земля Лозы и Оливы принимала и исцеляла раненых врагов, как исцелила она Короля, и те оставались здесь навсегда. С одним из спасенных мне довелось говорить: никогда, сказал он, я не ощущал такой близости к Единому, как здесь. Наша вера – как быстрая река, в которой полощут одежду прачки; но здесь я увидел изначальную веру, не замутненную просьбами и мольбами, не нуждающуюся в приношениях. Не требующую ничего: она просто – есть, она проста, неотъемлема от земли и гор, от  виноградников, источников и оливковых рощ, ибо Бог во всем, и все есть Бог. Здесь нет чистого и нечистого, здесь все свято, как свята сама жизнь. Когда я понял это, мне не захотелось возвращаться. Что бы ни делал я, во всем здесь – Единый: во вспаханной земле, в зачатии ребенка, в колосьях пшеницы и гроздьях винограда, в плодах, в скалах и камнях, из которых сложены дома, в игле и плуге, в ткацком станке из отполированного сотнями рук оливкового дерева...
Он стал многословен: я видел, что чувства и слова переполняют его. Он хотел только одного: чтобы я понял его, а с ним – и эту землю. Он, чужак, пришелец, вчерашний враг, учил меня мудрости этой земли, и не было в том неправильности или святотатства: жизнь и бессмертие говорили со мной простыми словами человека, у которого были руки солдата и земледельца – человека, которому больше не нужны были святилища, и знаки веры, и молитвы.
Там, - говорил он, и я понимал, что он вспоминает о своей родине, о западной Подзвездной Земле - там нет неурожая и засухи, и тяжело понять смысл благодарений Единому; но здесь дождь – Его благословение, здесь источники и деревья говорят Его голосом, и небо смотрит Его глазами...
Я слушал его и пил воду, принесенную в глиняном кувшине его младшей дочерью: из пор глины проступали мелкие холодные капли, и ледяная вода была слаще вина...