Последний ученик

Мне никогда не доводилось рассказывать историй. Ошибочно было бы считать меня сказителем, до того, как я расскажу что-то, но так ведь обычно и бывает, когда читатель открывает книгу незнакомого автора. Есть у читателя некоторого рода предубеждение, что раз перед ним – книга, значит, и автор ее именно автор, писатель, творец, чье мастерство остается оценить и измерить.

Потому прошу простить мне мои нескладные слова, неумение подчеркивать детали и заставлять вас плакать или смеяться – я не учился мастерству у величайших творцов своего времени и не оттачивал свое искусство, просиживая бессонными ночами над рифмой и подбором нужного слова. Я просто перескажу вам то, что мне довелось увидеть самому – без того изысканного словесного мусора, которым ныне так любят украшать свои тексты придворные менестрели.

Да, я отдаю себе отчет в том, что мой рассказ – это не более чем короткая запись моей беседы с тем, кто был казнен, как и многие другие, согласно приговору Великого Суда. Мне бы хотелось написать более подробное повествование о тех событиях, но, к сожалению, время, этот безымянный страж вечности, не дает мне довести работу до задуманного конца.

Я расскажу Вам о встрече с человеком, который был частью моей жизни. В то время я работал штатным Великим Инквизитором, а значит, лично допрашивал уже осужденных на казнь преступников. Такими как я часто пугают детей – это правда. Но чего мне стыдиться? Нас осуждают лишь те, кто не знает всех сложностей нашей работы – оттого и рождаются слухи о нашем немыслимом изуверстве, заставляющем людей переменить их убеждения перед самой казнью.

Многие, желающие занять эту должность, не выдерживали духовного испытания, которое должен претерпеть Инквизитор каждый раз, когда он допрашивает Оступившегося о действительных причинах, побудивших его пойти на преступление. Это даже не столько допрос, сколько проникновение в самую сущность проблемы, погружение в глубины греха и зла с единственной целью – открыть перед Оступившимся Небесные Врата и отпустить его душу к Творцу. Лишь осознав свою преступность и ее основы, обычно закладываемые в детстве, Оступившийся может в раскаянии достигнуть обещанной нам небесной земли. Лишь признание собственной греховности и ничтожества ведет к единению с Отцом. Неудивительно, что каждая такая встреча требует от Инквизитора напряжения всех сил. Я навсегда запомню те дни, когда я возвращался  в свой пустой дом полностью опустошенным долгими, длившимися по двенадцать часов попытками расколоть те скорлупки зла, в которые были заключены чистые сердца Оступившихся.

В один из таких бесконечных и одинаковых дней ко мне привели очередного Оступившегося. Просматривая его дело заранее вечером, мне удалось узнать множество сведений из его биографии. Оступившийся, как гласило основное обвинение, являлся активным последователем вероучения, называвшегося незамысловато  - Ученики.

Мне уже приходилось, конечно, общаться с Оступившимися, которые так или иначе подчеркивали свою религиозную принадлежность – особенно много их было в последнее время, когда культ Великих богов, убежденным противником которого был нынешний Король, преследовался повсеместно на территории королевства. Что касается меня, то в вопросах веры я придерживался позиции сомневающегося и, не отрицая ни одной из вер, всегда был готов поставить знак равенства между древними Культами и современными молодежными братствами почитания Оружия. В конце концов, в делах религиозных все решают время и удача.

Я принимал его в своем уютном кабинете, предназначенном специально для общения с Оступившимися. Из широкого окна открывался вид на бесконечную гладь моря, протянувшегося до самого горизонта. Башенка, в которой размещался кабинет, была одной из многих башенок замысловатого дворцового комплекса, построенного отцом нынешнего Короля и предназначенного, прежде всего, для проведения следственных действий. Многие называли подвалы башен «местом вечных мучений», сравнивая их с тем местом, где, согласно известной истории, был заключен Владыка Зла. Я редко спускался вниз, поскольку нисколько не интересовался работой Дознавателей, однако, дела заставляли меня. Во всяком случае, мне понравилась чья-то изобретательность – чтобы не слышать особо истошные крики, они использовали затычки для ушей.
В средней части башни размещалась канцелярия, многочисленные бюрократические учреждения, через которые неминуемо должен был пройти любой, попавший в структуру Высшего Суда, независимо от его статуса. Эта часть всегда казалось мне скучной, хотя многие любили ее за то, что она, при должном следовании ценностям Суда, могла дать то, что так любили искать разные философы – смысл жизни.

Поскольку для меня этот вопрос был решен давно и однозначно, я старался пройти через эти пыльные коридоры, полные множества незнакомых мне людей, как можно скорее. В конце концов, я жил высоко над ними и мог по праву гордиться тем, чего мне удалось добиться. Впрочем, с позиции своеобразного небожителя, все почему-то кажется одинаковым – высоты, низины или серые коридоры повседневности.
Я всегда гордился вышитым гобеленом, украшавшим одну из стен моего кабинета. Образы раскрывали мифологическую историю создания мира – так, как об этом рассказывала  одна из известных эльфийских летописей. В ходе долгих препирательств мне удалось ее отстоять перед Советом, сославшись на нее как на один из способов переубедить последователей культа Великих Богов в ошибочности их веры. Вообще, я любил старые добрые эльфийские сказки, в которые когда-то верил, а потом перестал, поскольку никак не мог их применить в своей повседневной деятельности. Потом я к ним вернулся для того, чтобы освобождать Оступившихся от зла, – вчитывался в сохраненные специально для меня эльфийские тексты и пытался понять, что заставляет верить Оступившихся в то, ради чего они не боятся костра.

Новый Оступившийся отрицал правдивость эльфийских текстов. Вернее, он отстаивал ту точку зрения, что все искажено – текст несет на себе печать творца – и потому необъективен. В общем, эта позиция мне была близка, поскольку я ничего не принимал на веру. Но, к сожалению, Оступившийся использовал эту мысль лишь для того, чтобы отстоять собственное вероучение.

Я уже раньше читал эти древние тексты, которые наши исследователи, вслед за самими Учениками, называли Черной книгой. В этой книге рассказывалось об уничтожении народа, искавшего покровительство у одного из Великих Богов. Даже мне, непрофессиональному филологу, было ясно, что текст претерпел несколько редакций, а потому не мог описывать точно события, о которых повествовал. Впрочем, этот аргумент, который столь часто выдвигали в качестве возражения прежние последователи культа Великих Богов, для меня оставался незначимым.

Все эти филологические тонкости меня нисколько не интересовали, поскольку я никак не мог их использовать в своей работе с Оступившимся. Человек, свято верующий в те или иные тексты, не поддается никакому логическому убеждению. Но в таком случае, чтобы выиграть партию, надо было начать игру на поле противника. И я благодарен дознавателям и другим службам нашего Суда за то, что они дали мне столько информации об Оступившемся. Я был готов к встрече. Правда было одно осложнение.





* * *
-      Здравствуй, Элгеле.
-      Здравствуй, любовь моя. Ты совсем не изменился с тех пор, как мы виделись в последний раз.
-      Ты тоже нисколько не изменилась.

Она улыбнулась мне. Сложно было забыть как в первый раз, бесчисленное количество лет назад она также хитро прищуривалась, выйдя из дома на солнечный свет морозным зимним утром. Тогда Учитель встречал нас у скалистого обрыва, с которого нам открывало себя прекрасное холодное море, несшее свои стальные волны к каменистому берегу далеко внизу.  Мы стояли у обрыва – Его ученики – и он рассказывал нам чарующие истории о рождении мира, о том, как впервые темный небосклон был расшит кружевом звезд, как первые чайки кружили над пенной бездной моря, вторившего их печальным крикам своим мерным плеском волн, разбивавшихся о каменный берег, как казалось нам, у самых наших ног. То было время переживания счастья, когда невинность, которую мы не осознавали, была подлинной свободой. Тогда она полюбила меня.

-      Зачем лукавить? Ты же видишь, что я уже не та, что была раньше. Я рождалась снова и снова, меняя лица и теряя память, чтобы однажды, очнувшись, продолжить свой путь за Звездой.
-      Что же, разве лица делают нас людьми? Ты же не теряла из вида Звезду, зажегшуюся на твоем одиноком небосклоне.
-      Звезда, любовь моя, вела меня за собой. Вела меня к тебе через все прожитые души, которые мне приходилось перебирать, как бусинки рябиновых четок, что ты подарил мне на праздник зимнего солнцестояния. Я нашла тебя, и мне кажется, что Путь мой окончен.
-      Ты шла за Звездой через пространства и века. Зачем, глупая? Ведь Звезда, за которой ты бежала все свои жизни, все это время лежала у тебя в кармане.
     
Та осень запомнилась мне серыми длинными днями, дождем, рассыпавшимся крупицами капель по стеклам, треском плавившихся свечей. В тот год мы придумали забавную игру – гадание, чтобы определить, кто из нас будет следующим достойным вступить на Путь. Готовился пирог и в один из его кусочков ближайший ученик Учителя вкладывал Серебряную Звезду, которую и предстояло вытянуть счастливцу. Мы думали, что Учитель ничего не знал о нашем гадании. Каково же было наше удивление, когда Учитель заглянул к нам как раз тогда, когда мы сели за стол. Присоединившись к нам, он улыбнулся и спросил: «Кто хочет попытать счастья?».

-      Не говори глупостей. Учитель понимал, что мы слишком молоды для того, чтобы понять все, что знал он. Серебряная звезда давно лежит на дне реки, в которой я утонула. Но другая Звезда, небесная, не погасла и вела меня к тебе. И если таков мой Путь, то я принимаю его.
-      Ты принимаешь лишь то, что было предначертано тебе тем, кто когда-то прочертил твой Путь на своих скрижалях.
-      Но я делаю этот выбор сама – разве этого недостаточно? Это ты всегда носил свою Звезду в кармане и боялся достать ее, потому что боялся потерять свободу.

Я знал, что она любит меня. Я не любил ее. Она это знала. Но ей было все равно. Я помню, как весной она подарила мне венок, сплетенный из первых цветов. Она скромно оставила его у дверей моего дома, прокравшись ранним утром к самому порогу. Ту ночь я проводил в лесу и возвращался под утро. Остановившись у колодца, я увидел ее и не стал мешать ее желанию сделать мне неожиданный сюрприз. С тех пор мне никто не дарил венков. Но я привык не сожалеть об этом.

-      Нет, я пошел по Пути, который мне не был предначертан. Я подлинно создал свой Путь сам, когда другие – и ты среди них – шли по Пути, который показывал вам Учитель.
-      Он лишь раскрывал то, что уже было в нас, и вел нас по дороге к счастью, когда мечты и тайные грезы, которые мы так хотели воплотить в жизнь, становились явью.
-      Да? Вы были не более чем Его создания, которым он задал Пути, обязательные для вас, потому что они вели к счастью. Вы не могли стать ничем помимо его Замысла и играли в его игру – неважно, пешкой вы были или ферзем. Ходы просчитаны, ваши пути предопределены в созданном им мире.
-      Пусть так! Но ведь каждый, каждый выбирает для себя! Кому-то нравится зима, кому-то лето, но разве должны они ссориться друг с другом из-за этого?
-      В том то и дело, что ты выбирала, но не была свободной, как несвободен странник, на перепутье дороги. Я не выбирал из предлагавшихся мне путей и пошел прямо через пустоши. С тех пор передо мной тянутся глухие, окольные тропы.

Я ушел от него одним осенним вечером, когда ветер шумел опавшими листьями и дорога, убегавшая от нашего замка к ближайшим деревням, размокла от частых дождей. И сейчас и тогда я боялся лишь одного – что и мой Путь был просчитан тем, кто создавал этот мир. Поэтому я предпочел отречься от того, кто когда-то был моим Учителем и теперь стал лишь идолом, подобным тем бессловесным деревяшкам, которым приносят жертвы восточные племена. Потому что лучше считать, что ты играешь партию, чем считать, что ты сам – пешка в чужой и непонятной тебе игре.

-      Мне жаль тебя.
-      Жаль? А знаешь, я открою тебе одну очевидную истину. И это действительно то, что есть.
-      Что же это?
-      Я не знаю тебя. Ты для меня – не более чем легкий призрак, обреченный уйти, чтобы снова вернуться.
-      Ты много раз говорил мне это. Раньше.
-      А не в воображении ли я это все говорил? Не выдумала ли ты сказку, чтобы сделать свое нахождение здесь более приятным? Не околдована ли ты? В своем ли ты уме?
-      Я знаю лишь то, что знаю. Я помню то, что было со мной, и я уверена, что это было со мной.

Помню, как я в первый раз встретил ее снова. Она призналась мне в любви, и на этот раз я не отверг ее. Мы прожили с ней более пяти лет, а потом война развела нас. По привычке я вернулся назад, но нашел лишь разрушенный дом, который так и не стал для меня домом. Потом я встречал ее снова и снова – то, бежал от нее, то жил с ней, но никогда не любил. Она же готова была последовать за мной хоть на край света.

-      Да? Я знаю, что в детстве, когда тебе было всего лишь шестнадцать лет, ты хотела быть такой же, как менестрель Аэглин. Помнишь такого?
-      Конечно. Как я могу забыть Аэглина? В то время он был для меня всем.
-      Это очень хорошо, что ты помнишь. Может быть, ты еще не забыла, как переживала его гибель? Как ты пыталась покончить с собой?
-      К чему ты клонишь?
-      К тому, что ни я, ни ты не существуем в придуманном тобой мире. Твои воспоминания, которые ты мне приводишь в качестве доказательств, не основаны ни на чем. Я же просто слишком хорошо знаю тебя и твою личную историю. Тот, кого ты называла Богом и в чью смерть не верила, превратился для тебя в Учителя.
-      Разве ты не помнишь те рябиновые четки, что ты подарил мне в день зимнего солнцестояния?
-      Как я могу помнить то, что не записано на бумаге и не имеет силы закона? Твои иллюзии, как впрочем, и мои - меня не интересуют.
-      Смешной ты…
-      Любой, кто выберет созданный мной Путь, будет лишь шутом для тех, кто не может понять то, что известно мне.
-      Ах, Избранный, тебя-то мы и не заметили! Ты пришел открыть нам глаза, а мы не оценили. В твоем мире, Избранный – не более чем метка для шута и кличка, в моем же – это призвание и жизнь.
-      Призвание. Жизнь. Вам нравится говорить красиво, но никогда, слышишь, никогда, вы не задумывались серьезно. Вы не усомнились ни разу.
-      Нет, смешной ты. Ты напоминаешь мне художника, у которого листья удаются лучше, чем деревья. Была такая история.

Эту историю о чудаковатом художнике я тоже знал. Это была популярная в среде художников сказка, рассказывавшая о призвании и Пути. В свое время я читал эту книгу маленьким детям, когда работал в школе учителем. Помню реплику, которую вставил во время чтения один мальчуган из благородной, но обедневшей семьи. Он попросил меня остановить чтение, поднялся из-за парты и в праведном гневе произнес: «Не достаточно ли аллегорий? Скажи все прямо, Учитель, без этих непонятных загадок и бессмысленных имен! Ты сэкономишь время!». Потом, через много лет, он точно также прямо высказался при дворе – на следующий день его голова появилась над аркой ворот. Он так и не научился различать, когда же именно следует разбрасывать камни, а когда – собирать их.

-      Истории – не авторитеты, а авторитеты – не истина, а лишь инструменты, предназначенные для вытягивания истины из уст оппонента.
-      Твоя последняя работа тебе очень идет. Ты уже говоришь как инквизитор, для которого нет истины, а есть лишь доказательства.
-      Ты мало знаешь о работе Инквизиторов, чтобы судить о ней.
-      Зато я знаю тебя. Как был ты никем, так им и остался. И имя твое, настоящее, подлинное имя – Никто.
-      Пусть я Никто в твоем мире, но, по меньшей мере, я не живу в мире всеобщего обмана. Слова лгут – ты знаешь это.
-      Значит ли это, что все, что мы говорили тут – не более чем ложь?

Она рассмеялась, и ее смех снова вернул меня в прошлое. Точно также смеялась мать, когда у нее отнимали единственного сына. Я возглавлял отряд конников Восточного Королевства и мне было поручено набрать в армию молодых солдат, обучить их и пойти с ними в бой. Рутинная работа. Начиналась война, надо было произвести набор в кратчайшие сроки. Мой тогдашний Властелин сумел воспитать свой народ. Все они были готовы отдать свою жизнь за него и его дело, все они словно были связаны с ним узами искренней любви, которая была сильнее оков. Правда, однажды, я увидел такую сцену.  Мать, женщина в возрасте, стала передо мной на колени и просила не забирать сына. Наверное, она предчувствовала его гибель, потому что он, действительно, погиб в первой же схватке. Признаться, мне было абсолютно все равно – пойдет ли ее сын с нами или нет, поскольку необходимое количество солдат было собрано. Лишь сыну ее не было все равно, и он не захотел с ней остаться. Не знаю, по какой причине так случилось – от того ли, что хотел почувствовать себя мужчиной или действительно так сильна была его верность и любовь к Властелину, но ни рыдания матери, ни мое молчаливое согласие не поколебали его желания уехать. Мать причитала, проклинала Властелина и заодно меня, но ничего не могла поделать со свободным выбором сына. Такова жизнь.

-      Такова жизнь – пустая и глупая шутка, не более того. Это только в сказках, мы попадаем в тот мир, который создаем в воображении. На самом деле мы уже живем в созданном нами мире, но не можем сами признаться себе в этом.
-      Как же это я живу в придуманном мире? Я помню о том, что было со мной. Я слышу голоса и вижу видения.
-      Всего лишь нарядная одежда для твоей обнаженной сущности, которой нравится рядиться в аллегории  и красивые образы. Все, о чем ты мне говоришь и даже те рябиновые четки, о которых ты вспоминала – все это не более чем продолжение тебя самой. Ты творец своего мира, ты сама творишь свои собственные иллюзии.
-      А ты властелин собственного ада, который называешь жизнью!

Мне нравилось играть в восточную игру, которую называют шахматы. Особенно нравилось, когда ставили мат – когда твой король падает сраженный той или иной фигурой соперника. Этот момент завораживал и не отпускал, потому что это была наглядная иллюстрация к тому, что я не мог получить уже тысячи лет. Как если бы я был убит – единственный, когда все остальные стоят. Но это недолго, я знал это – ведь мое падение повлечет за собой известные события – все они, кто так упивался игрой, разделят мою участь и будут сметены с доски игроками. Конец игры. Поэтому не в интересах фигур заканчивать партию. И не в их силах стать свободными.

-      Ад? Но лучше ли такой ад, чем вечный рай в мире собственного сочинения?
-      Но это единственное, что позволяет нам жить! Наш мир…
-      Это стена, отделяющая нас от других. Мы можем лишь пожирать чужие миры, чтобы дать место своему.
-      Так разрушь стену! Покажи другим свой мир, приведи в него другого!
-      Это невозможно, дорогая. Если бы я мог умереть заживо, то тогда – да, но пока я живу, будет жить мой мир, и никто не сможет пробиться через эту стену. Все мы узники, сидящие по своим карцерам и сколько ни рисуй для нас общего солнца на холсте, завешивающем решетчатое окно, мы так и останемся наедине с самими собой.
-      Значит ли это, что все мы – пленники тюрьмы, которую построили сами?
-      Именно так. И только смерть освободит нас.

Помню, я буквально вытолкнул ее тогда на балкон, чтобы показать то, что творится за пределами моей тихой кельи. Колышущееся море людских голов далеко внизу. Молчание, перерастающее в оглушительный рев при моем появлении на балконе. Мое имя кричали они, взгляды их были прикованы ко мне. Людская масса, стоявшая под балконом – воины, готовые к смерти и жаждущие ее всем своим сердцем. Они нисколько не похожи на тех варваров севера, что пьют одурманивающие напитки, чтобы пробудить в себе бесстрашие. Эти люди полны желанием смерти, я вижу это по их влюбленным глазам. Многие из них были когда-то здесь и разговаривали со мной, а теперь они там – счастливые и любящие друг друга. И меня.

-      Зачем все эти люди собрались здесь?
-      Для того же, что и ты. Для того чтобы умереть. Ведь именно этого ты действительно хочешь? Ты говоришь мне, что любишь меня, но разве любовь не есть желание смерти? Ты устала от одиночества и никогда не сможешь переступить границу, потому что я никогда не дам тебе этого сделать.
-      Ты подлинно жесток.
-      Я милосерден, если ты этого еще не поняла. Я подарю тебе настоящую смерть, я сам убью тебя.
-      Знаешь, что я тебе скажу, Ученик… Ты считаешь, что я мучаюсь одиночеством также, как мучаешься ты, но это не так. Я не одинока, потому что у меня всегда есть ты, пусть и мучительно недосягаемый.
-      Элгеле, ты лишена того, чего ты хочешь, и чем владею я. Ты лишена свободы. Ты не можешь отказаться от своей Любви, эта любовь сильнее тебя. И она не твоя, если ты еще не поняла это.
-      Я поняла все, Ученик. Пусть мне тяжело нести ту ношу, что возложил на меня Создатель и пусть я прокляла тот день, когда впервые увидела тебя, но любовь к тебе является частью меня самой.
-      Да. И это то, что ведет тебя на смерть каждый раз, когда ты возвращаешься, чтобы найти меня. Любовь – это единение, Элгеле, и это ты прекрасно помнишь по тем далеким временам, когда я и ты были учениками.
-      Ты еще помнишь те времена, Ученик, любовь моя? Ты еще помнишь те первые рассветы, черные плащи, серебряные венцы и деревянные мечи, которые мы делали с таким старанием, которому позавидовали бы настоящие кузнецы? Неужели ты помнишь то время?
-      Конечно, я помню, любовь моя. Тогда было время нашей подлинной любви, в которой не было нас двоих, а было единое Братство. Не было места одиночеству и эгоизму. То было время, когда все мы были детьми, и Звезда вела нас за собой.
-      Да, ты помнишь. Так давай жить настоящим и не цепляться за прошлое, ведь память ничего не значит для любящих друг друга. Начнем сначала.

Я помню, как мы бежали по полю, держась за руки. Это было так давно, что, казалось, случилось в другой жизни. Было лето – пряные травы манили нас своими запахами, а солнце словно бы по велению великого Создателя задерживалось на небосклоне подольше лишь для того, чтобы дать любящим друг друга Брату и Сестре побыть вместе. Мы тянули время только, чтобы побыть вместе, потому что, не совсем понимая наше чувство, уже понимали свою обособленность от других. Любовь двух сердец друг к другу была прологом к смерти.
Я убил ее тогда, когда она вернулась к началу, ставшему истоком нашего падения. Ее удивленные глаза и полуулыбка воспоминаний – вот и все, что я успел забрать у ее очищенной души, возвращающейся к Творцу. Толпа внизу ревела, продолжая выкрикивать мое имя и тогда я поднял руку, призывая их замолчать.

-      Время настало, братья мои, отправится на далекий Запад! Там, в стране вечного лета, места, где сбываются мечты, вы найдете то, чего вы так жаждете. Там вы достигните абсолютной свободы от всего, что вас окружает, и обретете власть, которую по праву заслуживаете. Не бойтесь, ибо я с вами, я – ваша Звезда в ночи и я не оставлю вас ни в печали ни в радости! Вы и я, я и вы – мы с вами связаны едиными узами. Дети мои… Вы уйдете на Запад и там обретете счастье. Я же буду следовать за Вами и никогда, никогда – ни в любви, ни в смерти – не покину вас. Мы едины! Идите же и найдите свою судьбу!

Толпа текла единым потоком, а я завороженно смотрел на него, словно бы плененный размеренностью совместного людского порыва. Потом мой взгляд упал на человеческое тело, лежавшее сиротливо у моих ног. Я помню, что оно нелепо раскинуло руки. Было много крови, полуулыбка и удивленный взгляд когда-то фиалковых глаз. Я наконец-то действительно остался один безо всякой надежды на возвращение. Один я и мои деревянные солдаты, чьи сердца бились в едином ритме любви, мне недоступном. И тогда я взвыл от одиночества.

На этом кончается мое повествование. Надеюсь, что я сумел заинтересовать читателя, а повествование мое пойдет ему впрок, и он извлечет из него пользу. Времени у меня почти не осталось, а я так и не успел обыграть свою судьбу. Единственное, что мне удалось – так это дать другим то, чего не было никогда у меня самого. И поэтому я должен быть счастливым. Но я знаю, что по другому быть не может, и даже когда я пишу эти строки, то не я пишу их, а Он, великий Архитектор, предопределивший данное мне стремление реализовать первоначальное Братство в нашем мире. Настало мое время обретения свободы, но только почему я так отчаянно не хочу умирать?

* * *

Он медленно поднялся со стула и вышел на балкон. Пасмурное, тревожное небо стремительно темнело, птицы кружились в бешеном танце вокруг шпилей башен и, теряя ориентацию, одна за другой разбивались о камни далеко внизу. Огромная морская волна вставала над горизонтом и, закрыв собой полнеба, с ревом неслась на Остров. Улыбнувшись, он вытащил меч из ножен и направил его на стену воды.
А Великие Боги беззвучно смеялись где-то в вышине небес.