Счастье - это всегда непрочно, но это всегда твое.
Счастье - это лишь передышка между парой боев,
Счастье - возможность свалиться и спать двенадцать часов.
Довольно редкое счастье - лица, а также звук голосов
тех, с кем слов по факту не надо. Но это - "счастье найти".
Концепция счастья подразумевает, что нужно встать и идти,
Оставив счастье за поворотом. Счастье - искры костра,
Счастье - это то, что лишь рядом, и то, что было вчера.
Счастье - горечь, увязло в горле, и губы разъела соль,
Счастье - это когда на минуту волной отхлынула боль,
оставив тебя дышать и смеяться. Счастье - глаза врага,
Клинок в руке и пройти до танца всего четыре шага;
Счастье - воздух, холодный воздух, редкий и крупный снег,
Пламя выстрела: эти звезды в сердце летят не мне.
И сигарета идет по кругу, а с неба - стена воды,
Свой плащ ты накинешь на плечи другу, и в лужах тонут цветы...
Счастье - легкость, и счет потерян, и если все решено,
Счастье - когда не закрыты двери, и есть на кухне вино,
И два часа до рассвета точно, и дым заткал потолок...
Счастье - вкуса кофе с корицей, а в чашке - целый глоток!
Счастье свернулось на кресле с кошкой и снит ей цветные сны.
Счастье - оно всегда понарошку, всегда за год до войны,
Застыло улыбками старых снимков, упало на дно души...
Твоей записки не прочитают, но ты все равно пиши
О легкой смерти, непрочном мире, сумерках в полутьме,
Как ангелы матерятся в эфире и камнем рвутся к земле,
Как жизнь вмещается в пару строчек, как ломок утренний лед...
Счастье - это всегда непрочно; счастье - это полет...

(с) Джесс Фьюри

Юнна Мориц

Снег бросается с крыш, всю ночь грохоча
о ржавую жесть желобов.
Из-под ватника белый халат врача
шелестит меж фонарных столбов.
На холщовых носилках сугроб несут,
качаясь, как пламя свеч.
В четверть пятого лопается сосуд,
по которому льется речь.
Я люблю тебя только за то, что жив,
и более ни за что.
Снег бросается с крыши, замком сложив
многорукое решето,
сквозь которое брызжет сверканье, дрожь.
Руки сложив замком,
я люблю тебя только за то, что ложь
отнимается с языком, -
только за то, что через постель
свобода бежит, как мышь,
в стране, где срывается жизнь с петель
и снег бросается с крыш.










Аля Кудряшева

И ты идешь по городу, и за тобой летят бабочки
Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз - вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс - то есть почти что старый. Шорты с футболкой - простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара - листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька - он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.

Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче - ни то, ни это. Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.

Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге - и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...

Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя - с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. "Двадцать один", - бормочу сквозь сон. "Сорок", - смеется время. Сорок - и первая седина, сорок один - в больницу. Двадцать один - я живу одна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь - на десятом. Десять - кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать. Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь - на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне...

Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.










Анна Русс:

Если б мы знали как они из-за нас страдают
Плачут лезут на стену пьют не могут работать
Выходят на улицу голыми или в разных ботинках
Пытаются или боятся приворота и провоцировать

Память услужливо им протягивает на подносах как счет в ресторане
Сцены образы действия места музыку книги кино слова обещания
Если бы мы неотпетые могли себе только предположить
Что те кого мы так нежно лелеяли обещали от всех защищать

Не давали пылинке усесться каждую их слезу
Осушить мечтали ценой хоть ночи в дороге хоть -
Вот они эти самые наши проливают такие невыносимые реки
Повторяя судорожно где мое лето где мое лето










Алиса Орлова

* * *
кто пророк а кто король
муравей царя горы
в имени твоем пароль
выбирай меняй миры
ток в розетке
в сердце боль
впился в сердце коготок
homo homini лю
бовь
поезд постоял в депо
и пошел
наше небо заштриховано
простым карандашом
ты только дыши
ты только пиши ответ
все будет хорошо
все будет хорошо
все будет хорошо
или










(с) жж-юзер hero_in


письма туда и оттуда

ТУДА:
Не хотела тебе писать, да опять скучаю. Плохо с нервами, пальцы жёлтые, в глотке рык. Знаешь, после того, как ты, я везде таскаю, как собачка какая, верёвки твоей обрывок. Знаешь, после того, как мы - только наши тени мне мерещатся по обоям, по стенам школ. И услужливо, на ночь глядя, рисует темень - камень в темя, в постель метель, золотой укол.

У меня всё в порядке, гладко. Живу как надо. Похудела, почти не пью, засыпаю поздно. Одногруппница вот познакомила с другом брата. Погуляли. Но это, видимо, несерьёзно. Помнишь, Бэб, как мы через овраг в монастырь ходили? "Толстый поп" нас потом прогнал. Ты был сильно датый. Расскажи, как там рай и ад. Тяжелы ли крылья? Ну а Бог, он какой? Он действительно бородатый?

Мне всё кажется, Бэб, что ты смотришь меня, как телек. Пока солнце не сядет...  Ну, что-то у вас там светит? Блин, увидел бы кто, подумал - больная девка. На тот свет сочиняет, и думает, что ответят...

ОТТУДА:
Отвечаю. Ну мне-то тут ничего не светит. Лишь любовь твоя, когда ты обо мне вспоминаешь. Даже если ты это делаешь в туалете. Кстати, Машка, когда ты там лампочку поменяешь? Здесь всё время - всё тот же день, только очень длинный. Так и ходишь с говном в штанах, да с петлёй на шее. Вот встречался с Эженом - он высох, как балерина. Ну в могилке-то, ясное дело, не хорошеют.

Паренька твоего я видел. Одет недурно. Он же в банке сидит, понятно, там жирно платят. Только ты, когда будешь с ним - обо мне не думай. Тесновато нам будет втроём на одной кровати. Не хотел бы смотреть - смотрю. Такова награда. И под рёбрами режет, как будто бы там живое. Суицидникам, Машка, ни рая тут нет, ни ада. Без конца помираю, а мог бы, мудак, с тобою...

Ты прости, был бухой, тебе розочкой в горло метил. А сейчас так кайфово слушать, как ты там дышишь. Ты живи, как живётся, Машка, не лезь в мой пепел. Ты ж врубаешься, знаю. И кстати - ты классно пишешь.

Сюр

Наталия Гончарова

А помнишь, Артюр, ты хотел стать поэтом молчания?
Vivant, Mon amour!
Сей мир искажен, поражен и заразен звучанием.
Язык – это сюр.

А знаешь, Артюр, как мучительно мне созерцание
cюжета конца...
Опять потекла плодовитая самка сознания
водою с лица.

Но видишь, Артюр, от крамолы и до покаяния
стихами душа,
Болит и опять обрекает меня на звучание
живая душа.
http://www.stihi.ru/2006/02/13-387










Вячеслав Казакевич

КНЯЖИЦЫ

На веревочке корову девочка ведет,
дуб когтистый и суровый на холме растет,
тракторист в сарае вожжи вокруг шеи обвязал,
опрокинул табуретку и язык всем показал.

Конь идет, цыплята в сенцах, скрип стрекоз, игра котят,
как два белых полотенца, в небе аисты летят,
пьяненькая фельдшерица повалилась у реки
и кричит холщовым птицам: «Киньте палку, мужики!»

Но с небес никто не бросит даже щепки или взгляда,
одуванчики проносит гулкий ветер над двором,
теща зятя замышляет угостить крысиным ядом,
чтобы больше не гонялся он за нею с топором.

А к порогу райской жизни крепко радуга прибита,
облака стоят горою, и охота пушку взять,
и стрелять, и быть убитым, и валяться под ракитой,
в белых аистов сморкаться, бабам юбки задирать.










Нет давно на свете дорогой семейки:
петуха в сарае, кошки на скамейке,
матери, которая нянюшку бранила,
нянюшки, что пенсию в валенке хранила.

Наплевать с пригорка всем на это дело,
только ты с печалью подружился смело.
Чтобы настроенья ты не портил людям,
скоро, мой хороший, и тебя не будет.

2003








ОДУВАНЧИКИ

В сторонке от поселка дачного
живет старуха вместе с кошкой.
И десять тысяч одуванчиков
молчат у низкого окошка.

Стоит изба над самым озером,
на днях ее снесут бульдозером.
Но знают птицы и зверье,
что есть защита у нее.

За дом, за кошку на диванчике,
за бабку, что устала жить,
все десять тысяч одуванчиков
готовы головы сложить.

1985
http://lukomnikov-1.livejournal.com/666000.html









Аркадий Штыпель

нет, не народный я трибун
и даже не антинародный
и даже вовсе не трибун

порой конечно тянет на
какую-никакую три-
буну
выкрикнуть
«позор!»
ну да позор
позор конечно
позор?
кто ж этого не знает
ну позор
ну
ну не смешите










Кандидат философских наук
Целый год отбивался от рук.
Он вступал с ними в драку,
А спасал забияку
Кандидат медицинских наук.










серый волк седой валютчик
губы вытянул в ухмылке
он овывает елок войско восковое
и отражается луна
в его глазах сидящих на затылке

раз попутчик два попутчик
две стеклянные бутылки
летят над стылым лесом в глубине окна

летит в окне беззвучная луна
и пополам ее деля
теорема гёделя

и совсем уж вдалеке
два инопланетных зонда
скользят касаясь горизонта










...тяжело, тяжело Кать -
неужели и тебя нет?
неужели никого нет?
и не надо уже искать?

можно выйти еще под дождь.
можно в небо еще смотреть.
можно даже не умереть -
но все время чего-то ждешь.

так весной возвращались все,
а по осени, знал, - уйдут -
и в прощании был уют, -
карусель была, карусель.

дотянуться бы до тебя -
говорил я так или нет.
это просто мигает свет.
это вместо меня, тебя.










косяки венер поблёкших
капли света в лозняке
улетает в небо летчик
на казенном сквозняке

или словно бы орехи
на щетинящийся брег
сыплют черные морпехи
из пространственных прорех

или сорок тысяч братьев
устремленных на закат
на бессмертных драндулетах
на холодных скоростях
http://arkshtypel.livejournal.com/

Алексей Григорьев

короткие сны

Дядя Володя жив — носит из леса грузди.
Бабка моя жива. Кот — это так, не в счёт.
А под ногами вдруг жёлудь созревший хрустнет —
Не утащить в стихи — нету стихов ещё.
В этих непрочных снах если что есть, так осень:
Жёлтый соседский клён, серые облака...
Бабкин сосед умрёт через неполных восемь
В жёлтом грибном лесу — я не запомню, как.
Странно: был целый мир, яркий, живой, надёжный,
И обратился в сны: в едкий осенний дым,
Запах сырой травы, груздь на короткой ножке,
Жёлудь, что захрустит под каблуком моим.
http://www.stihi.ru/avtor/barrett

Старший брат – в морозном небе солнечным днем ликующая гроза
Младший брат – тонкая ветка-плеть, ломкая зеленая бирюза
Старший смехом и громовым кулаком темноту прогонять мастак
Младшему в детстве в глаз попал осколок радужного моста,
Так объяснил отец – мол, потому ты иначе видишь миры вокруг,
Но ты не должен бояться, ты должен уметь их не выпускать из рук
Младший хочет быть сильным, упорно ищет знания – в них ключи,
Но иногда по ночам что-то рвется, он задыхается и кричит.
Старший спит крепко, но тут просыпается, вздыхает:
“Ну вот, опять,
Чего ты боишься, глупый, я же обещал тебя защищать!”
Младший дергает острым птичьим плечом и мучительно трет глаза,
Хочет вытащить осколок назад.
Старший сгребает брата в охапку, старший – теплый, сильный, живой…
Младший замирает, к груди прижимается растрепанной головой
Старший гладит его, все хорошо, твои страхи – глупости, ахинея
И прекращай так тереть глаза, вон, совсем уже покраснели.
Старший верит в себя, младший верит ему вдвойне.
Они засыпают.
Младший мерзнет во сне…
Как ладонь – холодная, мокрая, наотмашь бьющая по губам
Отражение младшего в зеркале. Нездоровая худоба
И на плече раздирает кожу голубоватая мертвая чешуя
Что мне делать?
Кто же я?
Кто же я?
Так холодно, что темно, в глазах все сосуды лопнули, больно
Я не вынесу больше…
Младший кусает губу, поддевает ножом чешуйки, зажмурившись, режет
Кровь его красная, теплая
Как и прежде…
Младший, как в детстве, приходит к старшему,
Старший, как в детстве, его обнимает
Младший шепчет: “брат, внутри меня пропасть растет, разрывая меня, ломая
Брат, мне страшно, мне кажется, будто бы кожа с меня снята”
Старший отказывается признавать, что с младшим что-то не так
Старший хочет, чтоб все было просто, гладит младшего по плечу
Я защищу тебя, защищу
Все будет хорошо, нет никаких кошмаров, кроме тех, что снаружи,
Но им-то я не позволю наш мир разрушить!
Старший верит в себя.
Младший не засыпает и не может согреться
Осколок внутри доходит до сердца…
Бывает, что точка невозврата – искра, вспыхнувшая, только тронь
Младший сажает хаос на собственную распахнутую ладонь
И смеется – чего боялся, подумаешь, разорвало живот
До рагнарека-то заживет.
Пока старший учится понимать и видеть, пока наконец взрослеет,
Младший становится ожесточеннее, отчаяннее и злее,
Но как он ни рвется – схлестываются, сплетаются их пути
Брат мой, я знаю, что я виноват, но позволь мне тебя спасти
Я и не такие вершины брал, я отыщу через бездну брод
Брось,
Ты как был дураком, так и остался: никак не уразумеешь,
Из меня улетели все птицы, остались змеи…
Замок нашего детства давно на куски распался,
Брат мой,
Не брат
Разжавшиеся пальцы…
Старший не из тех, кто сдается, считая, что не бывает чудес
Он приходит к отцу: “Что мы будем делать теперь, отец
Нам нужно найти его, нужно…”
всеотец говорит: “Успокойся. Сядь,
Что бы я ни делал, во всем есть смысл, постарайся это принять.
Есть проблема, нас много – сильных, привыкших действовать напрямик
И поэтому нам нужен изгой, чтобы был хитроумен и многолик,
Чтоб извернувшись, придумывал тысячи планов, ярких и непохожих.
Мне жаль, но тут бесполезен змееныш, чешую маскирующий кожей
Ради всеобщего блага нам нужен взрослый и сильный змей,
И таким ему придется вырасти, а ты и пытаться не смей
помешать.
Ты наследник, ты должен понять.
Не разочаруй меня”
Старший склоняет голову и выходит в зарево дня…
Молниями режет темноту сверкающая гроза
Брат мой, неужто ты думал, что я поверну назад
Какой бы ни был – чешуйчатый, безумный и ледяной
Мой
Брат, я иду.
Мы справимся вместе, прогоним любое зло
Младшему снится гром и ему тепло

(с) Леди Лайя
Отсюда: http://users.livejournal.com/riannon__/747324.html

Твоя рука

Смарагда Вторая

А я тебя любил.

Я помню, как меня унес отец железным лесом: я жалобно скулил в его руках, принюхиваясь к миру с интересом. И город был, и незнакомый дом, и одноглазый кряжистый мужчина меня от куртки оторвал с трудом и равнодушно бросил на овчину, а после мановением руки велел убрать куда-нибудь подальше, и я почти заплакал от тоски… но вдруг меня обнял какой-то мальчик.

Никто еще не знал, что я – судьба. Молчали прорицательные ведьмы, по лошадиным сточенным зубам истолковать пытаясь день последний. Я был доверчив, лопоух, игруч, со взрослой уморительной гримасой охотился на свет и тени туч, из рук твоих хватал живое мясо. Меня не обходили стороной, и девушки с ладонями из шелка, пропахшими кишками и войной, любили потрепать, шутя, за холку…

Мы быстро подросли – почти друзья, немного братья, служка и хозяин. Всегда с тобой, тогда не видел я, что ненавистен и неприкасаем для всех, кто рядом, кто уже узнал моё предназначенье из пророчеств. Ты был одним из них, но промолчал, наверное, ты был умнее прочих.

Но вот однажды как-то поутру к нам подошли – знакомое отребье! – и предложили странную игру: меня стреножить неподъёмной цепью. Ты улыбнулся и сказал: «порви», и я шутя разъял стальные путы, в твоей доброжелательной любви не усомнившись даже на минуту.

Потом игра продолжилась. Они вторую цепь надели – толще вдвое. Ты подошёл и прошептал: «рискни, я знать хочу, что воспитал героя». На звенья разлетелась, лопнув, связь, и я освободился без натуги, не силой неумеренной гордясь, а благодарно думая о друге.

Шло время. Я почти забыл о тех забавах непонятных и жестоких, и отрастил свой первый зимний мех, и возмужал в положенные сроки, уже стыдясь ребяческих проказ, но радуясь любой проделке ловкой, -  когда они явились в третий раз, уже не с цепью, а с простой веревкой.
(Для сей неразрываемой узды был золотом ворованным оплачен и каждый волос женской бороды, и каждый шаг тяжёлых лап кошачьих, её плели на вечные века, в подземных лабиринтах ворожили из птичьего слюнного молока и каменных медвежьих сухожилий, из горных корешков и пузырьков прерывистого рыбьего дыханья – и не было надёжнее оков, чем эта лента, в целом мирозданье).   
Какой пустяк – веревку победить тому, кто цепи разрывал играя, но сердце говорило: не ходи, я чувствовал: она была живая, и я метался, словно во хмелю, и сбрасывал удушливую петлю… они всё знали: я тебя люблю. Тебя позвали – ты пришел немедля…

Мне было больно. Было больно так, что каждой отделяющейся частью я понимал – сжимается в кулак твоя рука в моей раскрытой пасти… твоя рука, уверенно-тверда, как время, разветвляется и длится…

Ты больше никого и никогда уже не приручишь своей десницей.

Они глядели, грубо регоча и отпуская шутки то и дело, на пустоту у твоего плеча и на моё униженное тело. Я был их смерть – они хотели жить, как будто бы возможно неизбежность пускай не уничтожить – отложить, замуровав её во тьме кромешной, распяв ей пасть – по небеса – мечом, и в том, что нет её, себя уверить, но оскорблённый – станет палачом, но преданный – проснётся лютым зверем. Расписан по деталям рагнарёк, и цвет чернил на бледной коже мертвен: здесь каждому уже исчислен срок, и каждому его знакома жертва.

«Проголодался? Хочешь молока? Откуда ты такой?» - глядишь лукаво и гладишь несмышлёного щенка, впервые, не боясь, ладонью правой.
http://www.stihi.ru/2009/12/10/5001

unchosen one

— Ни одного человека так нельзя называть! — сердито выкрикнула Диба. — Понимаете, ни одного! Нельзя делить людей на избранных и неизбранных!
(Чайна Мьевиль, "Нон Лон Дон")

Вот открывается дверь холма, входит седой волшебник. Вот из Убежища путь на свет - в жаркий пустынный яд. Молния-шрам, драгоценный меч, слышишь, смеется небо? Избран - и значит, шагай вперед, слава и сталь твоя.

Только вот - места не хватит всем в рамках тугих пророчеств, кто-то не назван ни там, ни тут, ни на полях томов. Кто-то не рыцарь, не паладин, и не посланник ночи - просто прохожий, пальто и зонт, тусклый осенний смог. Просто не избран, бывает так, к службе не каждый годен, роза, шиповник, чертополох, пыль в золотом луче.
Если "не избран" - послушай, брат, значит - что ты свободен, ты выбираешь себе судьбу, шпагу, девиз и честь.

Вовсе не к каждому приходил светлый чужой посланник, в белом плаще, на лихом коне, яростен и крылат. Мальчик однажды шагнул за дверь - мир оказался странным, фермерский домик в сухой степи буря с собой взяла. Если не избран - решаешь сам, верно, что так страшнее. Кроличьи норы ведут, ведут прямо сквозь зеркала. Лес, пробужденный смешной игрой, тигры, мартышки, змеи. Не убоишься идти один топкой дорогой зла?

Книжные полки до потолка, можно по ним подняться? Чтобы спасти тех, кого ты сам выбрал себе в друзья? Сколько не-избранный стоит здесь, может, и рупь за двадцать, только тропинка бежит вперед, значит - по ней и я. Чьи-то следы по сухой пыли, ноги, копыта, лапы, дремлет стрелок у костра в ночи, думая ни о чем. Пусть на девизе нечеткий текст, знамя - обрывок тряпки, Элли шагает сквозь свой Канзас, свет за ее плечом.

Нет, я не знаю лица и слов - хэй, есть ли ты на свете? - я выбираю тебя, мой друг, я выхожу искать. Ехать верхом через этот край - пара десятилетий, кто-то по башне крутой идет, вечный плетет рассказ. Белый дракон улетает вдаль, черный - в зенит и выше, время не-избранных, слом эпох, хрупкий сухой листок. Станешь великим и мудрым львом, или отважной мышью, шпага готова (а может - хвост), курс на чужой восток! Ставит Алиса флакон на стол и открывает дверцу. Я выбираю тебя, мой друг, слышишь ли ты меня? Единорог на дыбы встает, бьется стальное сердце. Падают медьки на грязный пол, катятся и звенят. Чьи там подвески, на чьей груди - разве так важно, сэры? Ждет самолетик своих друзей где-то в пустых местах. Ты выбираешь себе любовь, правду, богов и веру, тот, кто за нами следит с небес - пусть не скучает там.

Светлый посланник, гони коня, путь для других проложен. Время не-избранных, ранний час, сброшенная весна.
Тех, кто в пророчествах не учтен, книги опишут - позже.
Книги расскажут про тех, кто - сам.
Может быть - и про нас.

(c) wolfox