Второй день в сложных и бурных чувствах. Не знаю, как объяснить: многие писательские штуки, очевидные собратьям по перу, часто оказываются совершенно непонятными другим людям. С чем сравнить первый роман? Даже не с первой ролевой игрой как мастера (первую игру я мастерила довольно тяп-ляписто, точнее - простодушно-восторженно, но без какого-либо умения). С первым дипломом? Пожалуй, нет. Разве что с первым ребенком.
Во всяком случае, ничего подобного я в жизни не делала - по масштабу усилий. 14 лет, ровно треть моей нынешней жизни, - вот сколько я его писала. Through thick and thin, in sickness and in health, с вдребезги разбитым сердцем и практически петлей на шее, а под конец - в ужасе глядя на без моего ведома возникшую политическую применимость: 12 звезд - не только знак Гиль-галада, но и Евросоюза, братоубийственная война, понимание, что не только морэдайн, но и мой народ одновременно служит злу и является его жертвой.
Исходно этот замысел, собственно, модуль, который мы с Азрафэль ходили у Эрана, был таким глубоким заныром в бессознательное, что некоторые вещи стали понятны только сейчас и после огромной внутренней работы. Или, точнее, теперь стало понятно, в чем и где лежал нерв этого замысла и почему я не могла забыть его и выбросить из жизни вместе с многим другим и многими другими. Головоломка сложилась. Я часто говорю о том, что художественный текст - это метафора внутреннего путешествия автора. И сама в это верила. Но с "12 звездами" я это поняла печенкой и селезенкой. В общем, если бы у романа не было (относительно) хорошего конца, я бы, наверное, не смогла его написать. Как будто я училась у своих персонажей. Последний рывок, как я понимаю, я сделала, следуя примеру своего героя.
В литературном отношении получился классический "русский роман", который, к гибели интриги, вполне мог бы называться "Преступление, наказание и воскресение". Это, конечно, не фанфик в общераспространном понимании. Роман соотносится с миром Толкина так же, как приличный исторический роман соотносится с исторической эпохой, которая в нем описана. Или как "Иосиф и его братья" соотносится с библейским рассказом о сыновьях Иакова. Своего рода "ученая проза", подбитая залежами цитатников и разработок. Что делает его неинтересным остаткам изначальной целевой аудитории - толкинутой тусовки, которую роман, в общем, пережил (в смысле "пережил свое время"). И жаль, потому что на самом деле он вырос в саду, над которым трудилось множество народу. Ну ладно, будет памятником "старым добрым временам". |
|