— Самый простой вопрос. Вы пишете истории фантастические, фантасмагорические, — а почему не реалистическую прозу?

— Я дам вам три ответа, все они будут верными и все будут разными.
Во-первых, не то чтобы у меня был выбор. Это то, что мне нравится. Если вы возьмете меня, Стивена Кинга и, допустим, Джона Гришема и покажете нам маленький домик у лесного озера, то Кинг напишет историю о молодом писателе и о том, как чудовище вышло из озера и убило его и его семью. Гришем напишет о молодом юристе, который прячется от мафии в этом маленьком домике с бумагами-уликами. А я напишу, как избушка встала на куриные ноги и ушла.
Во-вторых, любая литература — это фантастика. Всегда приходится сочинять, создавать людей, места, сюжеты. Литература — это всего лишь зеркало. Оно может быть сравнительно точным, отражать реальность. А можно поиграть в бога, быть чуть более креативным, держать зеркало под углом или поставить кривое зеркало. Так что я не вижу слишком четкой границы между реалистичной литературой и фэнтези.
Это было два ответа, а вот третий: фэнтэзи, акт воображения может позволить вам быть более честным, показывать людям мир таким образом, который недоступен реалисту. Если бы в «Мастере и Маргарите» у Булгакова не было фантастического элемента, роман был бы гораздо беднее, потому что фантастический элемент подчеркивает правдивость романа. Он бы читался гораздо хуже и не сохранился бы в веках. Фантастика позволяет сделать метафору конкретной. В романе «Никогде» я показал бедных, которые падают в трещины города, пропадают. И это была гораздо более точная метафора — что они действительно падают в трещины, — чем если бы я буквально показывал их жизнь.

— Вы считаете себя автором фэнтези или волшебных сказок?

— Я просто рассказчик историй. Если бы я сказал, что я автор фэнтези, или волшебных сказок, или еще чего-нибудь, то пропустил бы очень многое из того, что я делаю, включая книги, в которых в принципе нет фантастического элемента. А я время от времени пишу и такие.
Одна из моих любимых книг — ее не издавали в России, это графический роман «От сигнала к шуму» (“From Signal to Noise” – прим. ред.) — о режиссере (очень отдаленным прототипом этого персонажа является Эйзенштейн), который выяснил, что умирает от рака, и теперь он в мысленно снимает фильм своей мечты, торопится, пока не умер. Тут не было смысла добавлять фантастические элементы. Они бы сделали это произведение менее, а не более сильным.

— В предисловии к «Никогде» вы говорите, что есть некоторые доказательства существования Нижнего Лондона, в частности, о том, что в канализации нашли железную кровать, неизвестно как туда попавшую... А вы сталкивались с доказательствами волшебного в обыденной жизни?

— Я думаю, Вселенная устроена так, что нам стоило бы верить, что все, во что мы верим, может существовать. Это необязательно должно быть объективно правдой, но найти можно все что угодно. Помню, когда я собирал материал для «Никогде», я познакомился с машинистом метро, который показал мне заброшенные станции. Он рассказал, как встретил двух людей на путях. Они шли по рельсам, что, разумеется, запрещено и очень опасно. Он за ними погнался, и они побежали в ответвление туннеля. Он стал их преследовать, свернул в тот же проход и... Человек этот точно знал, что туннель заканчивается тупиком, но тех людей он там так и не нашел.
С другой стороны, будучи писателем, я описал такое количество маловероятных вещей, что у меня теперь просто не получается верить в то, во что мне хочется.

— Вы упомянули роман «Мастер и Маргарита». Насколько вы знакомы с русской литературой, классической и современной?

— Я гораздо лучше знаком с русской классикой, чем с современной литературой. Это проблема переводов: русскую классику переводят много и охотно, русские книжки стоят во всех магазинах. Достоевский, Толстой, Гоголь — сколько угодно. А современного автора гораздо труднее найти.
С другой стороны, как любому взрослому человеку, мне всегда хотелось бы иметь больше времени, чтобы читать. И писать. И писать в блог. И гулять с собакой. И заниматься моими ульями. В общем, на чтение времени остается совсем мало.

— А расскажите о ваших пчелах и о собаке.

— О! Я до сих пор не могу поверить, что все четыре моих роя нормально перезимовали!
А началось все так... Я прочел в газете о сокращении количества пчел. А я всегда хотел завести пчел, — это одна из тех странных вещей, которые ты хотел, пока был совсем маленьким.
Однажды мы разговорились с подругой (у нее хобби — наблюдать за птицами), которая тоже всегда хотела завести пчел, но она живет в городе, где это невозможно. А ее муж, когда она ему рассказала, естественно, ответил, что ничего общего с этим не желает иметь. То же сказала и моя ассистентка — что она этим заниматься не будет никогда. Но потом мы с той моей подругой все-таки завели пчел, и сразу же выяснилось, что и она, и я — мы очень много путешествуем, так что пчелами приходится заниматься именно ее мужу и моей ассистентке.
Мы держим итальянских пчел. И хотим еще завести русских. Между ними есть разница. Говорят, что это как разница между итальянцами и русскими. Итальянские пчелы более экспрессивны. Они слишком активно размножаются. У них огромные семьи, и они не всегда могут их прокормить. Кроме того, если что-то происходит с королевой, им приходится начинать все сначала. Найти новую королеву, начать новый рой, начать ее откармливать и т.д.
Русские же всегда контролируют рождаемость, никогда не размножаются сверх необходимого и всегда переживают зиму. И еще, у них всегда есть три-четыре запасные королевы, так что если с действующей что-то случится, они тут же ставят новую, и рой этого просто не успевает заметить. Кто-то говорит, что русские пчелы жалят сильней, кто-то — что, наоборот, «итальянцы»... Я только знаю, что русских очень тяжело достать. Мне уже несколько сезонов не могут их прислать. Надеюсь, в этом году они доедут.
Вообще, я обожаю пчеловодство! Я считаю, что у каждого должно быть хобби, которое может его убить.

— Московский мэр — знатный пчеловод, вы не хотели бы с ним встретиться и обсудить это дело?

— Секреты обсудить? Это можно.

— А что насчет собаки?

— Стояла глубокая дождливая ночь... Я вел машину по мокрой дороге, слушая аудиокнигу. И вдруг увидел на обочине большого коричневого волка! И я подумал — либо он погибнет под колесами, либо кто-то еще убьется. Я вышел из машины, присмотрелся и сказал: привет, собака. Засунул гигантскую собаку в машину — а у меня, имейте в виду, был «мини». И вот я запихнул собаку в машину, задние ноги на заднем сиденье, передние — на переднем. Сам я скорчился на водительском месте, и, поверьте, места для меня оставалось очень мало. Я привез собаку в приют, — пусть специалисты решают что делать. Потом они мне перезвонили и сказали, что хозяин — старый ворчливый фермер — нашелся. Он держит собаку на четырехметровой цепи и отпускает лишь раз в день — посрать. Он с ней не занимается, не гуляет. А иногда собака убегает. В общем, она его раздражает, не нужна ему, от нее одно беспокойство, и не мог бы я ее забрать себе? И я забрал.
Следующие три месяца мы ее мыли, и в результате выяснилось, что она не коричневая, а белая. Белая немецкая овчарка.
У меня никогда не было собаки, всегда были кошки. А теперь мне приходится закрывать все двери, проводить демаркационные линии, держать кошек в одной половине дома, а собаку в другой. Да еще и надписи развешивать по всему дому: «Держите собаку с этой стороны», «Держите кошек с этой стороны». Они не ладят. Если бы они были помоложе, то, может, и помирились бы, а так…
Но я обожаю свою собаку. У меня есть 17 акров земли с лесом, раньше я вспоминал об этом, дай бог, раз в год, а теперь я гуляю с собакой каждый день.

— Хобби — это, конечно, хорошо. А есть ли у вас вредные (с вашей точки зрения) привычки?

— Ну, давайте посмотрим...
На самом деле, об этом надо бы спросить моих близких. Спросите моих дочерей. Я-то сам думаю, что совершенен.
Ну, главная плохая привычка — это интернет, который превращается в черную дыру для времени. Вот еще одна причина, по которой я люблю записные книжки, кстати. Я всегда пишу первые черновики скорописью в блокноте, и карманы у меня всегда набиты записными книжками с набросками и прочим. (Достает из разных карманов три блокнота, показывает.) И никто не пришлет письмо «на блокнот», не будет отвлекать. Но вот, допустим, мне нужно посмотреть какое-то слово в Гугле, если я не уверен, что оно именно так пишется. И вот я спустя несколько часов ловлю себя на том, что покупаю на e-bay нечто совершенно не нужное, хотя в момент принятия решения все казалось логичным. Слишком много интернета в моей жизни! Конечно, я это оправдываю: мой блог читает миллион человек, еще сто тысяч френдов на Facebook'е, полтора миллиона читают мой твиттер — и надо как-то общаться с этими людьми.

— Какую музыку вы любите?

— Очень много очень разной. Я в путешествия-то езжу с двумя айподами, на одном 80 гигов, на другом — 100, и все музыка. Любимые группы? Я не знаю, насколько они известны у вас в России, но я обожаю The Magnetic fields, мне нравится Джейсон Вебли, я, разумеется, люблю Аманду Палмер, Лу Рид... я очень люблю тексты их песен. Мне нравится, когда люди делают всякие умные штуки со словами.

— А какая музыка могла бы стать «саундтреком» к вашим книгам?

— Разная. Вот, например, «Звездную пыль» я написал под английскую фолк-группу Steeleye span: мне нравится идея взять английские народные песни и дать им новую жизнь. Эмоционально мне это казалось похожим на то, чего я пытался добиться в книжке. Но и текстура, ритм прозы, которого я пытался добиться, тоже казались мне очень похожими. «Американские боги» были написаны под американского певца Грега Брауна, он из Айовы, — потрясающе среднеамериканский, в хорошем смысле. Песни — о жизни на ферме в Америке. Ну, и The Magnetic Fields, у них есть альбом под названием «69 Love Songs»… А «Дети Ананси» писались под очень большое количество музыки: черная музыка 20-х годов, джаз, водевиль, и много более современных вещей — Боб Марли, все эти ямайские штуки. Регги, музыка островов. «Никогде» — это Adverts, TV Smiths, разный старый панк. Мне это очень нравится, мне было шестнадцать в 1976 году, это было прекрасное время для музыки. Удивительно, что люди, которые тогда казались гигантами, до нас не дошли, а с высоты нынешнего времени лучшими группами кажутся именно эти.

— Правда ли, что альбом Тори Эмос «The Beekeeper» назван в вашу честь?

— Хотел бы я, чтобы это было правдой. Но на самом деле правда заключается в том, что почти во всех ее альбомах есть Нил. В разных песнях есть упоминания меня или человека, на меня похожего.
А я сделал ее деревом в «Звездной пыли».

— Вам нравятся фильмы по вашим книгам?

— Я их обожаю. И «Звездную пыль», и «Коралину». К счастью, в обоих случаях мне удалось найти режиссеров, которым я могу полностью доверять. Что с Мэттью, что с Селиком (Мэттью Вон, реж. фильма «Звездная пыль» (2007); Генри Селик, реж. фильма «Коралина в стране кошмаров» (2009) – прим. ред.).
Вот, кстати, меня бесит одна история. Когда люди смотрят фильм «“Кошмар перед рождеством” Тима Бертона», они думают, что его то ли снял, то ли написал Тим Бертон... А это сделал — Генри Селик! Зато с «Коралиной» все понятно, Селик там сразу в титрах. Когда я закончил «Коралину», я не отправил ее Тиму Бертону, я отправил ее Генри Селику и помог найти человека, который дал ему 50 миллионов долларов — чтобы в течение двух лет в куклы играть.

— Вы болеете за какую-нибудь футбольную команду? Вас интересует спорт вообще?

— Пока жил в Англии, я болел за «Кристал Пэлас», но так, довольно вяло. Потом я переехал в Штаты и не имел возможности следить за английским телевидением и газетами. Потом — через десять лет — это вдруг стало возможно, и выяснилось, что я никого теперь не знаю, футболисты превратились в пузатых менеджеров. Я чувствовал себя как персонаж романа, который улетел на звездолете и вернулся, а на родине тем временем сто лет прошло.
А американский футбол мне никогда не нравился: мне кажется, что он очень глупый.

— Какое время года вам нравится?

— Классный вопрос, меня никто об этом никогда не спрашивал! Я думаю, что мое любимое время года, время, когда я действительно счастлив, — это конец октября–начало ноября. Когда вдруг появляется туман, когда листья падают. Первые морозы, дыхание зимы. Ты понимаешь, что скоро начнется зима… — а потом, на следующее утро, светит солнце, и вроде бы даже жарко, но листья уже желтые и красные, и небо такого первозданного голубого цвета. И ты знаешь, что все кончается, скоро будет холодно. И это мое любимое время года. Так было всегда, с тех пор, как я был маленьким мальчиком.

— Осень — время маленькой смерти?..

— Точно! Дни становятся короче, все становится немножко волшебным. Лето, конечно, тоже прекрасно, но оно не волшебное. Тепло, дни длинные, а потом вдруг раз — и начинается осень. А осенью может случиться все что угодно.

Отсюда: http://martinn.livejournal.com/826708.html