(...и тут я внезапно подумала: не все же есть в Facebook. А из тех, кто есть, не все же подписаны на. И, устыдившись собственного эгоизма, собрала почти всё за год. Вот, принесла. Больше не буду эгоисткой.)

* * *

-- Что скажешь, донна Анна,
За шаг до Командора,
За вскрик до дон Жуана,
За мертвое «до-дон…»
Капели с потолка?

-- Скажу, что страсть желанна,
Что в сердце нерв надорван,
Скажу, что доживала,
И вот – горит ладонь.
Пусть тянется рука.

-- Что скажешь, донна Анна,
Под мраморную поступь,
Под отблески зарницы,
Под лейтмотив измены,
Звучащий сквозь века?

-- Скажу, что шла незванной,
Что в склепе – голый остов,
Скажу: гнила в темнице,
И вот – упали стены.
Пусть тянется рука.

-- Что скажешь, донна Анна,
О, что услышат уши
Разгневанного мужа,
Восставшего для мести,
Как ангел из песка?

-- Скажу, что в сердце рана,
Что смерть -- итог не худший,
Скажу: удар не нужен,
Когда финал известен.
Пусть тянется рука.

* * *

Уныние – не главный из грехов,
Но самый мерзкий. В гуще лопухов
Унылый просит небо: «Снизойдите!»
«А хрен тебе!» -- ответ из облаков.

БОГЕМА

Каждый второй – Шекспир. Каждый седьмой – Гомер.
Как Бержерак, пьяны. Как Пастернак, угрюмы.
Трюмы жирком полны. Водкой залиты трюмы.
Литературный мир, литературный мир.

Бражники, болтуны. Критики полумер.
Каждый седьмой – Шекспир. Каждый второй – Гомер.

* * *

Как на камень коса, так и робость находит на смелость.
Беспардонен и вежлив, галантен и дьявольски груб,
Иногда понимаю, какая я все-таки мелочь,
Иногда понимаю, какой же я все-таки рубль.

Из младенчества в старость шагаю, друзья, налегке,
Сам с собой говорю, сам собою бренчу в кошельке.

* * *

Осень ястребом пала на плечи – дожди, беспокойство,
По асфальту кружит желтый лист, спотыкается, пляшет,
Ищет света, тепла, летних дней -- безнадежное свойство
Мертвецов шевелиться доводит до дрожи. Как страшен

Этот лист в пальцах ветра. Как страшен, как ярок, как жуток –
Между пляской и грязью летучий зазор, промежуток.

* * *

Мне снился странный сон, неведомо какой,
Но странность я запомнил навсегда:
Там были да и нет, взорвавшие покой,
И я смотрел, как пляшут нет и да.

Мне снился странный сон в знобящей тьме жилья,
Он в памяти откладывался так:
Там были я и ты, но были ты и я
Не прежними и не на тех местах.

Мне снился странный сон – испарина на лбу,
Под сердцем колотьё, в груди пожар
Во сне румяный пупс в самшитовом гробу,
Как яблоко на блюдечке, лежал.

Я встал, я принял душ, я выпил кофейку,
Я выслушал рулады воронья,
Нет, я уже не сплю, не дрыхну на боку --
Но да и нет, но пупс, но ты и я…

* * *

Вот беда! Скажите, чем мне
Вас увлечь без приключений,
Без стрельбы и шпаг,

Без разбойничьей харчевни,
Чертовщины под сочельник,
Бешеных собак?!

В битве-бритве, треске-блеске,
В беготне, пальбе, бурлеске
С драками и без,

В мелкой клиповой нарезке,
В королевиной подвеске –
Там ваш интерес.

Я уже кручусь юлою,
С ятаганом под полою,
С бластером в руке –

Скушай ложечку, красавец!
Темы скользкой не касаюсь,
В рыжем парике,

В пестрых тряпках, в ярком гриме,
В Средиземье, Древнем Риме,
Так его растак,

На задворках балагана
Персты зябкие влагаю
В язвы от креста.

* * *

У Ходжи Насреддина ишак да чалма,
Да халат, где дыра без заплаты.
Но ночами ходжа просто сходит с ума –
Ему снятся блестящие латы,

Да дамасский клинок, да скакун вороной,
Да высокая ратная слава…
Просыпаясь, Ходжа неприветлив с женой
И с соседями слева и справа.

Он не знает, что в блеске сверкающих лат,
В бой идя, как идут на работу --
Тот ишак, да чалма, да дырявый халат
Часто снятся в ночи Ланселоту.

* * *

И тогда мы, брат, вложим шпаги в ножны,
Пистолеты заткнем за пояс,
И узнаем, брат, что смущаться можно,
И любить, душой беспокоясь.

Мы увидим, брат, что финал счастливый --
Не насмешка неба над нами,
И листва акаций гремит под ливнем,
И минует остров цунами.

И тогда мы, брат, станем третьим-лишним,
С пистолетом нашим и шпагой,
Да простит нам наши грехи Всевышний
Над приютом храмов и пагод.

* * *

Спасибо, Господи, за хлеб
Для тела и ума,
За то, что дал пожить в тепле,
Когда кругом зима,

За день и ночь, за цвет и тлен,
За пряник и за плеть,
За невозможность петь в петле
И за возможность петь.

Спасибо, Господи, за жизнь,
За тьму, за свет, за дом.
Ты только, Господи, держись,
Пока мы подойдем.

* * *

Искусство жить с искусством умирать
Стыкуется всей плоскостью решений,
Поскольку мир – и я – несовершенен,
А обретений больше, чем утрат.

Искусство умирать с искусством жить
Ничем не сходны. Это ли не правда?
В изяществе рапирного парада
Скрываются мясницкие ножи.

Без парадоксов трудно рассказать
О том, чем жив и как продлишься дальше,
Но грезит чистый до-диез о фальши,
И остро пахнет майская гроза.
Смотри же мне в глаза.
Сказал, в глаза!

* * *

Я взываю к тебе из-под толщи растрепанных будней,
Из-под гнета недель, из-под пресса слежавшихся дней,
Я надеюсь, что мы пусть недолго, но все еще будем,
Просто будем, и все. Даже если мы будем на дне.

Там, где сердцу беда и, конечно же, горе уму,
Я взываю к тебе, не вполне понимая, к кому.

* * *

Тишина над сгоревшим Содомом,
Сизый пепел дрожит на ветру.
Возвращенье рифмуется с домом,
Огнь и сера рифмуются с домной,

Милосердье -- со скорбной Мадонной,
Рифму к Господу не подберу.

* * *

Меня окружают сплошные эксперты,
Они утверждают: «Поверьте! Проверьте!
Мы в курсе, откуда, куда и почём,
И в геополитике тоже сечём!»

Они генералы, ракетчики, мэры,
Они буржуа, революционеры,
Они -- мастера партизанской войны
И в тактике ядерной тоже сильны.

Эксперты, эксперты, эксперты, эксперты –
Есть люди в футляре и люди в конверте,
Есть люди в сортире и люди в степи,
Есть люди как люди -- и люди в сети.

Неважно, какой ты, зачем ты и чей ты,
А важно, что бьешься, как килька в ячейках,
И жабры топыришь, и пучишь глаза…
Ах, рыба, ну что ты мне можешь сказать?

* * *

Друзья дерутся страшнее всех –
За бороду, пальцем в глаз.
Стою в кровавой ночной росе,
И вряд ли в последний раз.

Сейчас ударят ножом в лицо,
Забыв, что ножом нельзя…
Друзья смыкают вокруг кольцо,
Люблю вас, мои друзья.

* * *

-- Ланселот, не убивай дракона –
Бесполезно.
Говорят, его хребет откован
Из железа,
Говорят, он вспоен жутким зельем --
Жидкой сталью,
Хоть ты вбей его на локоть в землю --
Прорастает...

-- Колосится гордым беззаконьем,
Злыми снами?
Оживает вновь и вновь драконом? --
Да, я знаю.
Но и я, хоть брось меня в могилу,
Кинь в болото --
Прорасту из плесени и гнили
Ланселотом...

* * *

Извините, Александр Аркадьевич,
Что цитирую Вас слишком избыточно --
Из "Матросской", из "Поэмы...", из "Кадеша",
Из изгнания, из водки, из пыточной,

Из прокуренного насквозь квартирника,
Из искрящего в ночи электричества...
Не закрыть на перерыв этот тир никак --
Ни на на вечность, ни на день, ни на три часа.

Снежной вьюгою рубах -- финиш-ленточка,
Пляшет на гробах судьба-малолеточка.

Сидит ворон на дубу,
Дует ворон во трубу --
Ой, не пыжься, черный ворон,
Не испытывай судьбу!

Над моею головой --
Белый шум да черный вой, Я и сам не понимаю:
Кто здесь мертвый, кто живой?

Вы простите меня, Галич, постылого,
Вы поймите -- я ведь к вам за случайностью,
За хрустящим февралем, за настырностью,
За улыбкой, за бедой, за отчаяньем,

За расстроенной до всхлипа гитарою,
За растерзанной до слез интонацией...
Слишком быстро мы становимся старыми,
Слишком часто облака ваши снятся нам.

Ах, Лепажевы стволы! -- клювом щелкали...
Примеряйте кандалы, братцы-щеголи!

Сидит ворон на сосне,
Хрипло каркает во сне,
Ты не каркай, черный ворон,
От натуги не красней,

Для тебя, для воронья,
Есть икорка и коньяк,
Для меня, для рифмоплета --
Полграфинчика вранья.

Что мне делать, Александр Аркадьевич,
Если время вхолостую заверчено,
Если тайна -- есть ли жизнь за МКАДами?
Если страшно -- доживем ли до вечера?

Если пишешь, как с обрыва -- да в облако,
Если смех дрожит салфеточным знаменем...
Вы ведь помните? Спеленутых -- волоком.
Вы ведь знаете? Конечно же, знаете.

Кто нас ждет за роковой, за последнею?
Лучше б, если не конвой. Сам проследую.

Сидит ворон на трубе
Строго между А и Б,
Хошь-не-хошь, а выбрать надо,
Что обломится тебе.

Мак слетает с калачей,
Пляшет свора палачей,
И луна глядит в окошко:
"Чей ты, братец?"
Я -- ничей.

Рассыхается Ноев ковчег в ожиданьи потопа,
Каин с Авелем -- братья такие, что жены ревнуют,
У Самсона седые власы и четырнадцать внуков,
У Юдифи роман с Олоферном закончился свадьбой,

А у Йова все живы – и овцы, и жены, и дети...
Это что же за книга, в которой все было иначе?!

Наяву ли, во сне, не в моей стране,
Трезвый или пьяней вина,
Только помню, что дрался спиной к спине,
Это помню -- к спине спина.

С маху зубы считал воровской шпане,
Каждый выдох -- не рвись, струна!
Мы держались, упрямцы, спина к спине,
И не знали, где чья спина.

Два нелепых бойца на чужой войне,
На арене, на поле, на
Переломе сил, когда мочи нет,
А пощада и не нужна.

Хруст костей -- так хрустит наливной ранет,
Взмах руки -- так идет волна,
Ни имен, ни лиц -- так спиной к спине
Образуют крепость, стена к стене,
И бессмысленны имена.

Я не помню, чем кончился этот бой,
Я не помню, кто -- под, кто -- над,
Я не помню, с кем дрался -- с самим собой?
Я запомнил одно: спина.

Пусть кромешен ад, и спасенья нет,
Пусть не светит ни нам, ни им,
Но как в старой песне,
Спина к спине,
Мы стоим. Мы еще стоим.

Горчайшая отрава из отрав
Сладка как мед, коль хочется отравы.
Когда вокруг любой до колик прав,
Гораздо человечней быть неправым.

ДУРГА

Многорукая богиня пляшет в диком исступленьи,
Пляшут бедра, плечи, пальцы, пляшет вороная грива --
Петропавловск-на Камчатке спит, и Антананариву
Спит, и тихо дремлет Прага -- пляшут локти и колени,

Черепа в ее монисте, черепа ее браслетов,
Пепел от сожженных трупов -- спит Нью-Йорк, Париж и Харьков --
Поднимается стеною -- в тихой кассе спят билеты --
Пляшет кровь в набухших жилах -- спят бомжи в уюте парков,

На скамейках -- пляшут ступни, груди, змеи в опояске,
Меч и сабля, лук и стрелы, пляшет ненависть нагая --
Спят спокойствие и кротость -- гнев вскипает в древней пляске --
Поясами часовыми, как в раю, пренебрегая,

Спят Чикаго и Житомир, Катманду и Копенгаген,
Спят столицы и деревни -- пляшет мощная богиня,
Попирая чьи-то лица неустанными ногами --
Оставайся ли на месте, из последних сил беги ли,

Не уйти тебе, несчастный! Если сон тебя не свалит,
То настигнет страшный танец -- меж великих полушарий
Сна и пляски ты застигнут, как зерно меж жерновами,
И мукою станет белой все, что битве их мешает.

Эта битва -- смысл жизни, эта битва -- правда мира,
Эта битва -- вкус столетий, ядовитый и прекрасный,
И пока богиня пляшет, пролетают копья мимо,
И пока мы спим спокойно, значит, битва не напрасна.

Месяц объявил себя Мессией,
Сходит с неба, людям во спасенье,
Он рогатый, желтый и красивый,
У него в ладонях гром весенний.

Скоро месяц спустится на землю,
Скоро будут ласточки и зелень.

В симфонии лета есть тема древесной смолы,
Органными трубами взвихрились сосен стволы,
Легчайшим пунктиром над томно вздыхающим миром
Она еле слышно всплывает из дремлющей мглы.

В симфонии лета у скрипок -- детей голоса...
Еще полчаса! Умоляю, всего полчаса!

Слияние воззрений с океаном
Проходит безболезненно. Вода
Смывает горечь боли и стыда,
Даруя радость дзэнского коана,

Который говорит, не говоря,
О смыслах неземного букваря.

В проёме года високосного,
В свинцовом створе февраля,
Сухим ознобом мозга костного
Я чую близость корабля.

Фрегат идет по лужам к гавани,
Ныряет в старый водосток,
За ним несутся псы легавые,
Виляя радостно хвостом, --

Он скоро выплывет к окраине,
Где плоть зимы покрыта ранами,
И там, начало всех начал,
До лета встанет на причал.

Старенький бог почивает на облаке,
Крошки в седой бороде.
В этом домашнем, непраздничном облике
Он пребывает везде.

В ветре, в травинке, в надкусанном яблоке,
В ворохе будничных дел.

Я говорю, а ты не понимаешь,
Не то чтоб невнимательно внимаешь –
И шляпу с уважением снимаешь,
И смотришь, как колеблется гортань,

Но в смысл тебя конфеткой не заманишь,
И нет тебе в том смысле ничерта.

Я говорю, а ты не понимаешь,
Кусаешь губы, кулаки сжимаешь,
То вдруг по-украински: "Як ся маєшь?",
То вдруг по-русски: "А пошел ты на..."

За сигаретой сигарету смалишь,
И все ж не понимаешь ни хрена.

Я говорю, а ты глядишь с укором,
Не понимаешь, и поймешь не скоро,
Своротишь горы и построишь город,
Но пониманье, мой искусный джинн,

Уже не ссоры, и еще не споры,
Когда мы каждой жилкой задрожим

От пониманья. Ты не понимаешь,
Тебя влечет пустая кутерьма лишь,
По кругу ты, как пони, ковыляешь,
Я в центре круга, будто столб, стою,

"Ешь, -- говорю. – Вот хлеб. Он задарма. Ешь!"
А ты не хочешь хлеба, мать твою!

Слышу взрывы вдалеке –
Это брат идет на брата.
К счастью, вместо автомата –
Монитор да мама-плата,
Мышка в правом кулаке.

Чья промашка? Чья вина?
Все угрюмы, все сердиты,
Громко: «Это вы бандиты!»
Хором: «Ваши байты биты!»
Ах, гражданская война…

Правды строятся поротно,
Правды маршируют в ногу,
Правды ходят с автоматом,
Правды носят камуфляж.

На обочине в кювете
Догорает труп неправды –
Бесполезной, безоружной,
Одинокой, в пиджаке.

Сливайте ненависть в котел –
Пускай кипит!
Родных, друзей, детей, сестер –
Язык до корня дьявол стер,
Теперь хрипит.

Три ведьмы пляшут над котлом
Ночной порой,
Все на борьбу добра со злом,
Нам пофартило, повезло --
Сливай добро!

Во имя бритв, во имя битв
Душе кровить.
Сливай отраву из обид,
Какое, к черту, возлюби?
Возненавидь!

Мудрость далека от ума,
Мудрость никогда не права,
Мудрость тихо ходит сама
Там, где ты не ходишь, чувак.

Не ходи путями её –
Не вернешься в сердце своё.

Душу режут бритвой ржавой
По пунктирной полосе:
-- Мне обидно за державу!
-- За какую?
-- Да за все!

Лучше доброй ссоры мир худой –
Мир такой худой, что просто жутко,
Глянешь, скривишь рот: да это шутка!
Ссора лучше. Толще. С бородой.

Крутится земное колесо,
В нем жирует свора добрых ссор.

Подарите мне минуту тишины,
Помолчите шестьдесят простых секунд,
По часам я это время засеку,
Вдох и выдох, и спасибо, пацаны.

Если ангел в небесах сорвет печать,
Так за наше неумение молчать.

Возлюбите друг дружку, на первый-второй рассчитавшись,
Не убий – это к первым, вторым хватит «не возжелай».
Зуб за зуб! Нам, дантистам, любви непосильная тяжесть
Хуже шапки – ну, той, Мономашьей, что всем тяжела.

Рассчитались на первый-второй, ищем третьих,
Кто не в нашем строю, а еще не в ненашем строю –
Изловить, сосчитать, наказать, отказать, запереть их
До расстрела в аду, а потом -- мы не против! -- в раю.

Эти третьи -- мерзавцы, паскуды, скоты, проходимцы,
Третьи-лишние, накипь, их скоро не станет, как пить…
Ну а мы, безусловно, на многое в жизни сгодимся,
Если сверху прикажут, кого и когда возлюбить.

Когда писатели-фантасты
Кричат: «Ура!
Тут где-то кто-то склеил ласты,
Поскольку враг!»
Я превращаюсь в реалиста,
Боюсь зверья,
Поскольку этот кто-то близко,
Почти что я.

Когда писатели-фантасты,
Хлебнув винца,
Орут: «Мочить врага прекрасно!
В нас дух бойца!»
Я – реалист. Шепчу: «Не надо,
Уймись, остынь!
Поскольку этот мёртвый рядом,
Почти что ты.»

Я покушал рыбу фиш –
Вкусно, сто пудов!
Мне в сети сказали: ишь!
Бей, братва, жидов!

Мне сказали: нет, шалишь,
Пакостный еврей…
Вы бы ели рыбу фиш –
Были бы добрей.

Не прощаюсь, не прощаю,
Ничего не обещаю,
Всех-превсех люблю,
Шарик медленно вращаю.

Не волнуйся, выпей чаю –
Не остановлю.

Написал стишок.
Хорошо.
Дождь с утра прошел.
Хорошо.

На губе пушок,
Между губ – смешок.
Это я – дурак?
Хорошо.

Душу режут бритвой ржавой
По пунктирной полосе:
-- Мне обидно за державу!
-- За какую?
-- Да за все!

Когда все будет хорошо,
А это будет, вне сомнений,
Я соберу в один мешок
Весь хлам своих стихотворений.

Дичь, неформат, цена – пятак,
Шаги крестового похода…
Я сборник назову вот так:
«Стихи 14-го года».

За фасадом новостей я
Слышу в гаме и смятеньи
Звук вставляемой обоймы:
-- Я тебя, козел, святее!
-- Это я тебя святее!
-- Я святее вас обоих!

Отойду-ка в тень черешни,
Постою там, старый грешник.

У нас одна планета,
Другой планеты нету,
Не дали при раздаче,
Не выдадут взамен.

Кто радуется бедам
Ближайшего соседа,
Тот хоть и гуманоид,
Но полный супермен.

Обсуждая внешность врага,
Будь в деталях ясен и прост:
У врага, конечно, рога,
У врага копыта и хвост.

Разъясняя норов врага,
Предъявляй по полному счёт:
Дай ему кусок пирога,
Он сожрет и гаркнет: «Ещё!»

Втаптывая недруга в грязь,
Не стесняйся и не виляй:
Окончанье внятное «мразь»
Ты ко всем словам приставляй.

И тогда, дружок, как пить дать,
За твой каждый праведный пост
Снидет на тебя благодать,
У нее копыта и хвост.

Когда вокруг – разгар безумья,
И всякий прав до ломоты,
Пред летним небом обязуюсь
Любить животных и цветы.

Едва гортань сожмет икота,
Меня спасают, как друзья,
Свинья – источник антрекотов
И мак – источник забытья.

- А вы ещё!..
- А мы ещё!..
- А надо бы...
- Не надо бы!..
Живу инакомыслящим
Среди бетонных надолбов.

А надолбы все разные,
Тот с трещинкой, тот с камешком...
Ещё бывают праздники,
Случаются пока ещё.

В башне из слоновой кости
Сквозняки,
В башню редко ходят гости –
Не с руки,
В башне сыро и промозгло,
Рубль за сто,
Пища есть, но лишь для мозга,
Да и то…

Хорошо в слоновой башне,
В костяной,
Кто-то копит деньги-башли
За стеной,
Кто-то варит за стеною
Зелье-яд,
Я в стенах сижу, не ною,
Счастлив я.

Гости редки? Так не в клетке –
Вольный путь.
Сквозняки? И славно, детки –
Как-нибудь.
Сырость? Ладно. Лишь бы складно
Пел сверчок.
Выйду – и бегом обратно,
И молчок.

Душой склоняясь к октябрю,
Перебирая всяко-разно,
Со злом я, может быть, смирюсь,
Но омерзительно злорадство.

Вот, значит, братцы, убил дракона,
Сижу в доспехах, дышу на ладан,
Душой взлетел бы, да высоко нам,
Рожденный ползать… Короче, ладно.

Делите, братцы, добро дракона!
Ваш верный рыцарь, слуга покорный.

СКОМОРОШИНА

Навалились патриоты,
Учат родину любить,
На глазок не меньше роты,
Учат родину любить,
Мажут с маслом бутерброды,
Учат родину любить,
Достают из банки шпроты,
Учат родину любить.

Сами жрут, меня не кормят,
Учат родину любить,
Запасаются попкорном,
Учат родину любить,
Им все возрасты покорны,
Учат родину любить,
И верхушечкой, и корнем
Учат родину любить.

Я ж люблю, чего вам надо?
Ты не любишь, говорят.
Да люблю, отстаньте, гады!
Нет, не любишь, говорят.
Гимн вам спеть или «Гренаду»?
Похудеть до октября?
Выпить банку маринаду?!
Ох, не любишь, говорят.

Если б ты любил отчизну
Всеми фибрами души,
Ты б такой не получился,
Нас бы, честных, не смешил,
Ты ходил бы пешим строем,
Ты бы пел, чего велят…
Так что мы тебя уроем,
Пухом, брат, тебе земля.

Тут я встал, расправил плечи:
-- Кто тут родину любить?
Трех хоронят, сотню лечат.
-- Кто тут родину любить?
Кто не бит, тот искалечен.
-- Ах, вам родину любить?
Ничего нет в мире легче,
Чем за родину лупить!

Ты будешь, братец, сед и лыс,
Как я -- не спорь со мной!
Иным достанется наш приз,
Не нам -- не спорь со мной!
Мы поглядим из-за кулис
На ляжки глупеньких актрис,
И побредем -- кто вверх, кто вниз...
Домой, домой, домой.

Ты будешь, братец, с бородой,
Как я -- не спорь со мной!
Есть вымя, да не наш удой,
Увы -- не спорь со мной!
Разъедется эскорт карет,
Допьется виски и кларет,
Мы станем дымом сигарет
И дымом над водой,

Желаю и тебе дожить
До мраморных седин,
Пусть будут ярки витражи
И солнце над жнивьем.
Герой, заветам вопреки,
Не должен быть один.
И мы геройские с тобой
В компании живем.