Автор живет вот тут - http://lllytnik.livejournal.com

Нестихи

Почитаешь с утра про бомбёжки и про налеты,
Мыслишь, нет, черт возьми,
я не ведусь на это,
Я сижу, починяю примус,
решаю ребус
И мечтаю купить когда-нибудь
новый глобус.
Всю вторую войну нас спасала Туве Марика
И её хвостатые крохотные зверюшки,
Но она устала от нас,
перешла реку,
растворилась.
И теперь нам, возможно, крышка.

Мне плевать,
я пью чай,
ковыряю свои идеи,
Я читаю статьи про детей, дожди и удои
В регионе,
удаленном от места действий.
Например, на Луне.
Или в Северной Каролине.
У меня здесь фонарики, эльфы и кока-кола,
У меня здесь сонеты, лимерики и скелы,
Орхидеевые сады,
ледяные скалы,
Изумрудные травы
Шира и Муми-дола.

Крепко сжатые зубы крошатся.
Сводит скулы.


Уважали дядю Стёпу
За такую высоту.
Шёл с работы дядя Стёпа -
Видно было за версту.
СМ

Степан просыпается рано -- после семи не выходит спать.
Встаёт, стопкой книг подпирает продавленную кровать.
Идёт умываться, в проёме дверном не застряв едва.
Решает не бриться: зачем? Весь день в дому куковать.

Стоит у конфорки, согнувшись, накинув пальто из драпа:
"Как холодно, Господи, а ведь уже середина лета..."
Квартиры в старинных домах бывают похлеще склепа.
Степан хочет сесть на стул, но, подумав, садится на пол.

Вчера приходил репортёр: микрофон на манер тарана.
Хотел секрет долголетия, обстоятельства смерти сына,
Рассказ, как живётся в бывшем Союзе бывшему великану...
Степан бормотал бессвязно, сидел пустым манекеном.
А что тут расскажешь? Автору
приспичило сдобрить поэму пафосом.
Мол, "будет герой жить вечно"...
Вечно.
Попробуй сам!

Сегодня мутно и тихо, от пола ног не отнять,
Согреться бы как-то, убить бы ещё полдня --
Часов до шести, в шесть обычно детишки приходят и в дверь звонят,
И тащат его во двор показывать очередных щенят,
И вечно им нужно снимать с берёзы какого-нибудь кота,
И виснут на нём, и просят: "На плечах покатай".

Но самое главное, они ему не велят сутулиться.
Степан выдавливает себя из сырой квартиры на улицу,
Степан распрямляет плечи,
вытягивается
во весь свой
огромный
р о с т,
Степан становится выше заборов,
выше вороньих гнёзд.
"Деда, а можешь достать до звёзд?"

Нет, говорит Степан,
только до третьего этажа.
И смеётся так,
что во всём квартале
стёкла в окнах дрожат.


Кушать подано

С экрана неспешно сползает стартовый титр.
Теперь в кадре улица, скоро включат луну.
Добро пожаловать, дети, у нас здесь тир:
Нас будут отстреливать раз в пятнадцать минут.

Я делаю первый шаг, маршрут мне знаком.
"Идти нужно медленно, медленно, не забудь..."
Минут через десять я буду лежать ничком
В фигурной меловой обводке, с дырой во лбу.

Так хочется убежать и махнуть на юг.
Вторая неделя проката: вторник, среда...
В анонсе написано "триллер", и я встаю
К убийце спиной, начинаю покорно ждать.

Секунды текут в мучительной тишине,
Шаги и стук сердца не стали включать в саундтрек.
Неважно. Я чую спиной, и сегодня мне
Удастся отметиться в этой дурной игре.

Я делаю выпад,
скалясь,
смеясь,
рыча,
Выбрасываю
заточку
из рукава.
Испуганный техработник жмёт на рычаг,
И лунный диск вдруг делается кровав.

Прощаюсь с противником.
Молча смотрю в его
Стремительно стекленеющие глаза.
Беру сигареты, бумажник, кастет и ствол,
Кромсаю экран и с треском врываюсь в зал.

Всё замерло. Меж рядами за литром литр
Течет ледяная, медово-густая жуть.
В анонсе написано "триллер", вы все пришли
За триллером.
Я вам его покажу.

Старый новый эпос ;)

Александр Сергеевич Пушкин, он же юзер pushkin1,
Узнает из анонимного комментария, что он сукин сын,
Узнает, что если ты черкнул пару строчек в свой блог,
То ты просто черкун пары строчек, а не поэт и пророк,
Узнает, что причисляет себя к какой-то элите, а сам только часть толпы,
Узнает, что "Евгений Онегин" -- фуфло: глагольные рифмы с первой строфы,
Узнает, что все его сказки -- ширпотреб и погоня за топом Яндекса,
Узнает о себе такие подробности, которых не знал и сам.

Он глядит сквозь экран, жует бутерброд, размышляет о том, что
Здесь делают эти люди, если им про него даже слышать тошно,
И что если его журнал проплатили, почему он в таких долгах?
И о том, как он славно отвел бы душу, попадись ему этот гад.
Размышляет, как хорошо, что с Натали ничего не вышло,
В этом мире некому поручить родных, кроме как Всевышнему...

К ночи в аську стукнется друг, он же юзер delvig_anton,
И они поедут гонять по городу на дряхлом ржавом авто.
Будут есть черешню, говорить об издательском деле.
До дуэли ещё шесть лет.
Да и не будет дуэли.


Ф.

У сверстников драки, распри, подражание взрослым, группы по интересам и дворовые банды. У Пита воздушные змеи, предрассветные росы, поиски Неверленда, воспалённые гланды. У сверстников джаз и вина, у Пита опять всё странно: внутри натянуты стропы, галдят перебором струны. У сверстников перемены, а Пит говорит: "Мне рано", Пит живёт во вселенной, считает ночами луны. У сверстников семьи, вклады, у Пита снова неладно: дикие злые ритмы множатся и растут в нём. У Пита сороконожки строк на листе тетрадном топчутся многостопно, шепчут о недоступном.
Питер сидит на крыше, птицам рогалик крошит. Питер стартует в небо с жестяного карниза. Питеру снится мама, говорит "Мой хороший, хватит уже игрушек, час нашей встречи близок". Пит нездоров, у Пита свита в белых халатах -- уровень текста в теле выше нормы в три раза. Что ж, типовая плата за поллета полёта: кровь атакуют буквы, текст даёт метастазы.
По вечерам в больницу к Питу приходит Ванда. Ванда совсем не Венди, Ванда скорее Стелла: высока, светлоглаза, фору любому из вас даст, горы бы своротила, если бы захотела. Ванда не вертит горы, Ванда глядит устало, как, словно старый свитер, строчками тает тело. Гладит тощую руку, не говорит о раке: "Я удержу тебя, Пит, у меня же бульдожья хватка. Главное, не подходить к парому, не заходить в реку. Главное, успеть записать в тетрадку, слить тебя на дискетку".
Питер смеется, дескать, смешная шутка.


Стишок

Очень скоро придёт грозный дядя и здорово вломит нам,
И придётся ответить за всё, что когда-то было,
Но пока разрешите, я буду весёлым клоуном:
У меня уже есть шаровары, свисток и белила.

Я умею скакать серез строчку, две и так далее...
Я могу рифмовать так, что шерсть у льва встанет дыбом!
Я могу выгнать музу к чертям, но пока что-то жаль её.
Я блестяще пройду тот этап, где предшественник выбыл.

Я давно различаю оттенки и вкус падения,
Все градации страха: агрессия, хохот, ропот.
Посмотрите, как клоунский нос разобью об арену я,
Как смешно из разжатой горсти разлетятся строфы.

А потом со свинцовых глухих небес спустится здоровенный седой мужик с бейсбольной битой,
Он чудовищно стар, но очень неплохо сложен.
Он уже замахнётся, чтобы нас разобрать на биты.
И загнётся от хохота, глядя на наши рожи.

НОЧНЫЕ СТРАШИЛКИ
Страшилка №1. Тим

Тим Вербински не может заснуть третий час кряду:
Чьи-то когти скребут по паркету совсем рядом,
Он сегодня в комнате не наводил порядок,
Мама строго сказала, что к таким вот неряхам
Ночью часто приходят сказочные уроды,
И от них не спасут ни спасательные отряды,
Ни различные хитрые страхоотводы.
Тим натягивает одеяло на подбородок,

Он лежит, зажмурившись, дышать старается тише
Это гремлины, он узнал, он их видел в книжках.
Он сильнее сжимает плюшевого зайчишку
И подбадривает себя: дескать, он мальчишка --
Не какая-нибудь девчонка.
Но скрежет слышен
Даже вовсе не на полу, а гораздо выше.

Тим пытается думать: "Какие у них лица?
Нужно позвать маму. Или полицию.
Ночь скоро кончится..."
Ночь всё длится и длится.
Тим не шевелится -- страшно пошевелиться.
Тим начинает потихоньку молиться.

Он обещает отдать свои вкладыши
и вернуть сестре её бусы,
Всегда доедать свой ужин, даже когда сыт,
Мыть, приходя с прогулки, грязные бутсы...
Только пусть они уберутся.
Пусть уберутся.

А они всё сопят, скребутся
и шепчут сипло:
"Ну какой же ты мягкий, розовый и красивый",
"Ну же, глазки открой, ждать рассвета не хватит силы",
"Мы тебя заберём в свои норы -- там славно, сыро",
"Мы съедим тебя в бутерброде с луком и сыром"

Утром мама Вербински
не найдёт
своего сына.


Профессионал

Он сдаёт свой сценарий в срок и идёт домой напиваться.
Фильм заявлен к апрелю, а пока можно съездить в Ниццу,
Взять жену и детей, искупаться, преобразиться.
Текст хорош, он уже предвкушает премии, интервью, овации,
Сиквел, приторно улыбающиеся лица.
А пока – надраться,
Просто взять и надраться.

В полночь в спальню начнут стекаться
Им придуманные уродцы.
Он твердит: «Это всё мне снится».

Он четвёртый год глотает пилюли и порошки.
Врач ему говорит: «Поезжай в деревню, пить кефир, полоть сорняки».
Врач ему говорит: «Всё пройдёт, просто ты устал и раскис».
Врач не видит, как лезут в щели ковыляющие полки:
Говорящие куклы, букашки, сросшиеся зверьки,
Мертвецы, бытовая техника, склянки и пузырьки,
Сумасшедшие бабки, бритвенные станки...

Он глядит, размышляет: "С меня хватит"
Шепчет: "Радуйся, гад, ты за них в ответе.
Ведь тебе как раз за такое платят.
За саднящую эту твою подкожность,
За гнетущую холодность и кромешность,
За твою интрижность и персонажность,
Многослойность, многоэтажность,
За твою чертовскую сложность
Платят
За вот эту потную влажность».
Ночью.
Каждый час его подбрасывает с кровати.
Он бормочет, как мантру: «Этот вой за окном -- ветер".
И идёт в соседнюю комнату
Проверить
Дышат ли дети.

Курит в кухне "Честер" жены,
Пьёт из носика мутный чай.
Возвращается.
Засыпает.
Ещё на час.


Антигерой

Супергерои целыми днями трудятся,
С кадра на кадр прыгают, как форель.
Их узнаёт каждый первый, приветит всяк,
Премии, слава, автографы детворе.

«Меньше стволом размахивай! Ты, в очках!
Ты на прицеле. Приход Спайдермена тих».
«Руки устали висеть на карнизе, деточка?
Не беспокойся, Бэтман уже летит».

Так вот до ночи летают, латают и тушат мир.
Вечером сядут пить. О! Как пьёт герой!
Облако текста над их геройскими тушами
Будет наполнено руганью и хандрой.

Радуйтесь, радуйтесь, что они все -- не я.
Каждый пролезет всюду, спасёт всех.
Каждый, кроме меня. В деле спасения
Я бесполезен. Я -- человек-сейф.

Я не способен прыгать по небоскрёбам и
Падающих девиц на лету хватать.
Я лишь храню секреты. Стальными скобами
Схвачены связки, лёгкие и гортань.

Мне доверяются все. Кавалеры с дамами,
Домохозяйки, убийцы и короли.
Так получилось. Я ведаю стенограммами
Всех мировых правительств, домов и лиг.

Я для такого создан, здесь нету ничьей вины.
Ночью, под кипой признаний, бумаг и лент
Жжёт и пульсирует крохотный, незначительный,
Очень тяжёлый собственный мой секрет.

Постулаты

1. Поэт имеет право на бардак
в квартире и на смерч на дне стакана,
поскольку путеводная звезда
благоволит к юродивым и пьяным.

2. Поэт имеет право на минор,
истерики, скандалы и банкеты.
Да, если текст и автор -- не одно,
поэт имеет право и на это.

3. Имеет право он менять невест.
3.1 На женихов.

4. Имеет право слова.

5. Не посвящать вот этот глупый текст
Джалилю, Лорке или Гумилёву.

6. Поэт имеет право врать взахлёб.

7. Жонглировать словами.

8. Корчить рожи.

9. Смотреться, как самовлюблённый жлоб.

10. И не писать. Да. И на это тоже.

11. Во имя правды и забавы для --
Поэт. Имеет. Право.
И за это

12. Его имеют право расстрелять
Имеющие право не-поэты.


Подмастерье

Когда разобьёт паралич усталого Буратино,
Его отвезут на склад со всякими деревяшками.
(А что? Весьма неплохая, добротная древесина)
Не глядя, швырнут на полку со скрипками, неваляшками.
Завалят сверху матрёшками
И прочими погремушками.

Он от роду не был прост, ходить не желал под леской
И польку не танцевал с другими марионетками.
А ежели в драку лез, то повод и впрямь был веский.
Нанять потом адвоката попробуй -- с пятью монетками.
С прохлопанными задатками
И устаревшими шмотками.

Он не был могучим энтом, не знал пилы и камина.
Не воевал наёмником у старого сэра Джюса.
Обычный сухой чурбан, как говорила Мальвина.
Фарфоровой дряни дай лишь повод -- окрестит трусом.
А он ведь ходил по трассам,
и лез на вершины без троса.

И морем ходил не раз, имел небольшое судно.
А что говорят "не тонул", оставьте, заткните уши.
Он просто в любую бурю умел не терять рассудка.
Титаник пошёл ко дну, но вряд ли был чем-то лучше.
Здесь в каждой вонючей луже
Своя правдивая лажа.

Стругаю бирюльки детям. Тружусь. Набиваю руку.
Как жаль. Сыграл старый Карло в своей же работы ящик.
Мне пары лет не хватило освоить его науку.
Я максимум мелкий резчик -- недоучки образчик.
А, впрочем, был бы заказчик --
Работник своё обрящет.

На деревянном срезе потемневшие кольца:
Отметины тяжких лет: Холодный. Тоскливый. Долгий.
Но вырезать человека пойди-найди добровольца.
Шепчу "Прости меня, Брат". Ты будешь каминной полкой.
И круглой резной шкатулкой,
И новой модной заколкой.


Вести строку. Болеть и грезить ей.
Во время, после, до и вместо.
Но здесь считается поэзией
любое недержанье текста.
И всё улаживаю, вроде бы:
пилюли, сок, прогулки летом.
Ан нет! Опять тошнит на Родину.
Но, кажется, тошнит сонетом...

Очень сильно, верно. Особенно первое тронуло... Каждый спасается от этого как может...

Страшилка №3. Федор

Федор живёт на свете четыре года.
Федор умеет читать, писать своё имя,
Греть себе суп, разводить от изжоги соду...
Федор берет табуретку, включает воду,
Федор умеет мыть за собой посуду:
Он точно знает, ЧТО будет, если не вымыть.

Мама уходит вечером на работу,
Красит ресницы возле трюмо в прихожей.
Федор привык не плакать. Молчит, как в вату,
Даже когда она уходит в субботу,
Даже когда она приходит избитой.
Федор боится только ножей и ложек.

Их нужно, драить, чистить и прятать сразу,
Нужно связать все ручки, закрыть все двери.
Главное, не оставить где-нибудь лаза:
Если забыть -- оживают и в щели лезут;
Мама смотрела федоровы порезы,
Он ей рассказывал всё, но она не верит.

В детском саду дивятся: "Какой парнишка!
Умненький, аккуратненький, честный, кроткий".
Ах, поглядите, Федя убрал игрушки!
Ах, полюбуйтесь, Федечка чистит чешки!
Федор, сжав челюсти, моет чужую чашку --
Чашки не нападают меньше, чем ротой.

Бюрократия

Служащий Банка Слов любит свою работу. Любит все эти права, гарантии, социальные льготы, любит бесплатный сытный обед с персиковым компотом, любит настолько, что, если нужно, готов приходить в субботу. Он наизусть знает правила, циркуляры, списки, уклады. Он знает: банку не выгодны долгосрочные вклады. А я даже кашляю редко и падаю только на бок, такого клиента, как я, им, в общем, даром не надо. Мне очень не повезло, я не просто родился в рубашке: похоже, на ней были вышивки, стразы шнурки и рюшки. Пока вы пытались урвать кусок, я кушал тёплую кашку. Пока вы мёрзли, я спал у камина, пил бренди и гладил кошку.
Поэтому каждый раз, когда я прошу кредита, упомянутый выше клерк говорит мне: "Иди ты...". Иди пострадай безденежьем, влюбись, заболей, подыши гашишем, потом принеси нам об этом справку, и мы тебе всё подпишем.
Другой бы, наверное, спился, не в силах подобный удар снести, а я ничего, креплюсь, получаю пособие по бездарности. Потом сижу у камина с кошкой, смотрю на эту жалкую сумму слов и успокаиваю себя, дескать радуйся, тебе ещё повезло.

Мне вот это понравилось - из последних...

Мультяшки

Я буду, конечно, бездельник Том -- не самый удачливый из котов,
Умеющий вляпаться, как никто, в какой-нибудь переплёт.
Ты будешь Джерри -- грызун и дрянь, известный умением кинуть в грязь
И изворотливостью угря; коварный, как первый лёд.

Мы будем жить для отвода глаз в каком-нибудь Хьюстоне, штат Техас,
И зрители будут смотреть на нас с пяти часов до шести.
Ты выдираешь мои усы, я сыплю мышьяк в твой швейцарский сыр,
И каждый из нас этим, в общем, сыт, но шоу должно идти.

Весь двор в растяжках и язвах ям, вчера я бросил в тебя рояль,
Но есть подтекст, будто мы друзья, а это всё -- суета.
Нам раз в неделю вручают чек. Жаль, сценарист позабыл прочесть,
Что жизнь мышонка короче, чем... короче, чем жизнь кота.

Надежда -- в смене смешных гримас, в прыжках, в ехидном прищуре глаз,
В отсутствии пафосных плоских фраз, в азарте, в гульбе, в стрельбе...
Ты сбрасываешь на меня буфет кричу от боли кидаюсь вслед
бегу и вроде бы смерти нет а есть только бег бег бег

В окнах маячат узкие тени веток.
Он открывает дверь, раздвигает шторы.
Он говорит, проснись, за окошком лето,
Смоемся к морю.
Он говорит, я умру, между рёбер колет.
Он говорит, хватит игр, я сдаюсь, послушай.
Он ей приносит вредную кока-колу,
Гадкие суши.

Он начинает кричать: ну чего ты хочешь?
Каждое утро мольбы, уговоры, пассы...
Я прекращу войну, я построю хоспис,
Встань, просыпайся.
Слухи о спящей принцессе катают в прессе.
Капли, панк-рок, инъекции, лёд за ворот...
Десять придворных врачей казнены, и десять
Ждут приговора.

Старый король смолит, утонувши в кресле.
Он ведь неплохо танцует, воюет, чинит…
Он устранил бы любую причину, если б
Знал, в чем причина.
Ни прорицаний, ни яблок, ни ведьм, ни прялок,
Всё было в норме, во всяком случае, внешне.
Просто причин просыпаться ничтожно мало
Глупость, конечно.

Вечер неспешно стынет, приказы розданы.
Сказка идёт, как идёт, и не поспоришь с ней.
Старый король закупается папиросами,
Мазью от пролежней.

Протокол

Вор и убийца по кличке Псина,
осуждённый на десять лет,
съедает хитрую смесь, добытую у соседа по камере,
и вскорости попадает
в плохо охраняемый лазарет:
метаться, плеваться кровью и обещать умереть.
Пятница, вечер.
Нигде не оказывается ни одного врача.
Дежурный пьян,
он не может унять икоты и тряски рук.
Убийцу и вора Псину кладут на койку, и битый час
звонят по соседним больницам,
пытаясь вызвать хоть медсестру.

У доброты есть предел,
И это именно он.

Убийце и вору Псине дают воды и какой-то но-шпы,
оставляют охранника,
молча уходят спать, разводя руками.
Часа через два заключенный Псина
берёт самодельный нож и
снимает охранника,
кандалы,
в окно кидается камнем,
катится кубарем в снежном стекле,
ссаживает ладони,
спотыкаясь, бежит вперёд,
взрезая тело снежного наста...
Всё это, надо признать, звучит
неправдоподобно,
но всё так и есть, как написано,
просто поверьте на слово.

Даже у вранья есть предел,
И это именно он.

Мы дошли до края земли,
смотрим вниз с восторгом и трепетом,
рисуясь и хохоча, подходим опасно близко к обрыву,
размахиваем руками,
свистим,
кривляемся, а потом
сидим, свесив ноги,
глядим в глубину на гигантских рыбин,
плывущих в тьме и безвременье, в бездонном своём океане,
отбрасывающих на плоскую землю свои гигантские тени.
По деревням Брянской области,
не переводя дыхания,
бежит к границе
сбежавший за месяц до освобождения.

У всего всегда есть предел,
И это именно он.

Инкубатор

Пока я делаю вид, что просто играю в плохом кино,
Как дети из Плезантвиля, пытаюсь добавить красок,
Как взрослые из икс-файлов, ищу ответа,
Внутри прорастает пестрый плотоядный вьюнок,
Манящий одних запахом свежего мяса,
Других - иллюзией небесного света.

Пока бутон ещё зелен, можно позволить себе сарказм:
Про центаврийскую бомбу, зашитую между рёбер,
Про пустое сердце Светланы Мартынчик.
Я принимаю меры, пытаюсь сломать часовой механизм,
Заранее примеряю модные больничные робы,
Бегаю в поисках подходящих затычек.

Ловлю в себе смертоносные споры, сбиваю в строки.
А лепестки тем временем хорошеют, наливаются ядом,
И вряд ли один небольшой вьюнок уничтожит мир,
Но я каждый раз холодею, услышав внутри его ропот.
Так что не стойте, пожалуйста, рядом.
Не стойте рядом, черт вас возьми!

Не будет истории пафосней и чудесней: мой лучший герой -- в эпицентре военных действий. При нем пулемет, но если бы он был детский, расклад бы не стал сложнее или страшней. К рассвету кажется: пушки палят напевно. Награда за всё -- не орден и не царевна: в двух днях пути -- его родная деревня, но он не решается даже думать о ней. Дорога домой -- три пролеска, четыре брода. Стремительно наползает линия фронта. Сдержать наступление может, допустим, рота, но есть -- десяток бойцов и припасов воз. В армейских пайках -- питательный вкусный радий, но он не взял, ему ли, громиле, брать их? Он с детства защитник младших сестер и братьев. В нём девять дюймов, считая пятнистый хвост. Сейчас я добавлю абсурда и суматохи, сказав, что сестры и братья зеленоухи, сказав, что с прошлого месяца эти крохи не съели ни капли меди и серебра. И пусть у малюток коротковаты лапки, они надевают свои меховые шапки, они залезают на ящики и коробки, льют пули в заводе и ждут, что вернется брат.
Всё кончится скоро, и будут враги разбиты, и брюхо набито, и даже лицо умыто, и будут салюты, чепчики, аты-баты, медаль, увольнение, дом, родные глаза.
Я знаю всё, но вряд ли хоть что-то выдам. В руках у него пулемётик, видавший виды, он жмёт из себя безумный последний выдох, последний залп, сто пятый последний залп...
Ты спросишь меня: "Так он тушкан или выдра?"
Смеюсь в ответ.
И страшно, не рассказать.

запись девятая


Один мой друг подбирает бездомных кошек,
Несёт их домой, отмывает, ласкает, кормит.
Они у него в квартире пускают корни:
Любой подходящий ящичек, коврик, ковшик,
Конечно, уже оккупирован, не осталось
Такого угла, где не жили бы эти черти.
Мой друг говорит, они спасают от смерти.
Я молча включаю скепсис, киваю, скалюсь.

Он тратит все деньги на корм и лекарства кошкам,
И я удивляюсь, как он ещё сам не съеден.
Он дарит котят прохожим, друзьям, соседям.
Мне тоже всучил какого-то хромоножку
С ободранным ухом и золотыми глазами,
Тогда ещё умещавшегося на ладони...

Я, кстати, заботливый сын и почетный донор,
Я честно тружусь, не пью, возвращаю займы.
Но все эти ценные качества бесполезны,
Они не идут в зачет, ничего не стоят,
Когда по ночам за окнами кто-то стонет,
И в пении проводов слышен посвист лезвий,
Когда потолок опускается, тьмы бездонней,
И смерть затекает в стоки, сочится в щели,
Когда она садится на край постели
И гладит меня по щеке ледяной ладонью,
Всё тело сводит, к нёбу язык припаян,
Смотрю ей в глаза, не могу отвести взгляда.

Мой кот Хромоножка подходит, ложится рядом.
Она отступает.

запись первая      

Впервые мы видим его в ночь с шестого на
седьмое. У него бутылка вина,
он неряшлив, пьян, и совсем не нравится нам.

Мы переносимся в детство, где волна солона,
где янтарными брызгами солнца цветет спина.
Или в старость, где сосны, горы и снежный наст,
на тропинке к порогу теплый отсвет окна.

Или в год, когда он успешен, и этим всех доконал.
Он въезжает в дом с видом на Обводной канал.
У него берет интервью центральный канал.
Через год с небольшим умирает его жена.
Через три -- отказывает спина.
Через пять ему уже не верна
ни одна строка, ни одна струна, и его страна
чем-то неизлечимым заражена.

Мы читаем. Рифма одна. Рифма зла, точна;
кроме глинистых ям с промерзшей землей у дна
и тревожного сна ничего не сулит она.

Мы осведомлены -- в этом наша боль и вина.
Мы листаем его, и он перед нами наг.
Правда, нужно признать, есть ещё одна сторона:
мы сейчас говорим про него, а не он -- про нас.

http://lllytnik.livejournal.com/40384.html

запись вторая      

Это сродни походу в волшебный лес. Пока ты не прячешь железо в его земле, пока не сходишь с тропы, не топчешь травы, твой путь безопасен, камни и пни мертвы.
Но стоит однажды погнаться за мотыльком, оставить в глине следы, из гнезда тайком достать яйцо, поранить случайно тис – бросай свой компас, тебе уже не уйти. Не важно, кем был ты раньше, и что ты мог. Ты – собственность этих деревьев, ходячий мох, орех и орешник, змея и змеиный яд, окатанный черный камень на дне ручья. Ты будешь врастать в его зеленую плоть, ползти брусникой среди торфяных болот, метаться цветастой птицей в плену ветвей: без правил, без чисел, без имен в голове.

Это похоже на пыльную темноту. Пускай ты ловкач, пускай за подкладкой туз и нож на ремне – ей не важно, кто ты такой. Слова высыхают и крошатся под рукой. Это как видеть последний утренний сон, в котором ты принят, выслушан и прощен. Всплывать из сна, отряхиваться, лежать, беспомощно хлопать стальными створками жабр.

Ты ждешь от меня набора стандартных фраз, и ты их получишь, дружок, но не в этот раз. Если не любишь тягучих темных баллад, не спрашивай больше, как у меня дела.

http://lllytnik.livejournal.com/40502.html

запись пятая
23 Май, 2011 at 7:03 PM

За обедом он говорит:
надевай нарядное, мы идём на концерт.
Будет квартет, пианист-виртуоз в конце.
Бросай своё макраме, я купил билет.

Она говорит: Нет.

Ты только представь себе:
начнется пожар,
посыплются стены, асфальт поплывет, дрожа,
а я в легком платье, в бусах и без ножа,
на каблуках,
в шелках,
в кружевах манжет --
как же я буду бежать?

Он думает: вот-те на, нас опять догнала война.
Варвара совсем плоха,
едва зацветает черёмуха,
начинается вся эта чепуха.
А я ведь тоже видел немало,
над головой три года свистело и грохотало.

Досадует: вот ведь, взяла манеру
пугаться каждого звука.
Тогда завели бы сына, сейчас бы нянчили внука.
А так, конечно, отвлечься нечем,
прогулка -- история всякий раз.
Разве бы я её не укрыл?
Разве не спас?

Он доедает свой хлеб,
и кусочек откладывает
про запас.

http://lllytnik.livejournal.com/43301.html

к черту эти номера уже

lllytnik
2 сентября, 0:37
Супермен не читает мысли,
это было бы слишком просто.
Сейчас объясню.
Допустим, сосед-подросток
за стеной все время крутит что-то-FM,
врубает на полную,
ты уже озверел совсем,
и мечта одна --
заставить потише орать его.
Ты едва ли скажешь:
"Я читаю соседское радио".

Так и он --
не может не слышать.
Чужие мысли
бьются в него,
как волны морские в мыс или
дождевые капли в дорогу
ямбом своим, анапестом,
не устоять под натиском.
Умные, ценные, важные
обрывки, клочки, искры.

уменьшить зад подтянуть икры

ненавижу тебя ненавижу ненавижу
овсянку

боже только бы свитер под курткой
не наизнанку

а белья-то на ней нету хочется сигарету

господи время время нужно было заранее

Супермен все время на грани и
ему хочется прекратить это.
Он напряжен так,
что я не найду эпитета.
А ведь он летает, бегает, таскает глыбы,
много умеет, мы ведь уже могли бы
перестать быть,
если бы он захотел.
Но мы живем. Он милостив
или мягкотел?

Но всему есть предел.

Думай внятно, пой про себя:
"Трата-та-та-та та-та-та".
Может быть, уцелеет
твоя частота.

http://lllytnik.livejournal.com/46609.html

Убери ножовку, оставь в рюкзаке паяльник,
Не пытайся найти прореху в броне ограды.
Идиот, никогда не ешь молодильных яблок!
Про волшебные яблоки в сказках не пишут правды.

У волшебных яблок другой алгоритм работы.
Лет тебе не вернут, глядишь, ещё и отнимут.
Просто мир после них уныл и смердит до рвоты,
Просто всякое яство горчит в сравнении с ними,
Просто тесен текст, и любой музыкант бездарен,
Просто всё, кроме яблок, становится слишком просто.

И сбежать нельзя, разве что отключить радары,
Разогнать команду и уплыть доживать на остров,
Стать смотрителем маяка, завести мэйн-куна,
В пять утра записывать сны, что к утру поспели…

Нет, умрёшь ты в итоге, как в сказке, безмерно юным.
Задохнёшься в своём постаревшем убогом теле.

Так что дуй отсюда, вот тебе леденцов пакетик --
Угостишь детей. И не сметь больше мне тут ползать!
Я ужасно добрый, как ты уже мог заметить.
Но собак спущу.
Для твоей же, конечно, пользы.

Волонтёры находят их у помоек:
облезлыми, грязными,
с ожогами, переломами, язвами,
пятнами от чернил.
Сокрушаются "да за что же их?",
гладят по хребтам переплетов кожаных
и несут
в приют для бездомных книг.

Хозяин приюта три месяца щей не ел,
у него проблемы с деньгами и помещением,
в кармане - одни счета.
Он целыми днями чистит, шьёт и разглаживает,
если при этом бы шли продажи, но нет.
Не берут ни черта.
И писали в газету,
и рекламу давали уже -
никакого толку.
Но зато, когда он засыпает среди стеллажей,
книги тихо урчат на полках.

* * *

lllytnik
7 января, 4:06
Говорит старуха старухе:
приходи хоронить меня.
Точной даты пока не знаю,
где-то на днях.
Говорит старуха старухе:
я устала, я не пойду.
Ты куда спешишь?
Давай не в этом году?

Говорит старуха старухе:
будут суп, блины и кутья.
Где ещё ты таких, скажи,
отведаешь яств?
Говорит старуха старухе:
далеко до тебя, кума.
Я, пока доползу,
пожалуй, помру сама.

Говорит старуха старухе:
ну и к черту тебя, карга!
И бросает трубку.
Проще в гости зазвать врага...
И стоит у окна,
и дышит,
гладит пальцем морщины рам,
и решает пока
и вправду
не умирать.

http://lllytnik.livejournal.com/51829.html#comments

Бессонница кишит
лицами,
лица мерцают,
наплывают,
двигаются,
нет конца им.
Говорю с ними,
как положено с мертвецами:
спокойно, не споря, не отрицая.

Они молчат
и включают меня в молчание.
Листают альбомы,
звенят стаканами с чаем,
стоят вдоль стен,
заполняют собой топчаны,
ходят за мной,
ночуют, где я ночую.

Так-то они ничего, безвредные, вроде.
Ты говоришь "Привет, заходи".
Мы заходим.

http://lllytnik.livejournal.com/52828.html

Сновидения эти долго меня искали, но теперь нашли. Спать приходится осторожно: мне всё время снится какой-то кошмарный карлик в капюшоне, в цветастой тоге, с мечом в ножнах. Мы стоим под софитами в празднично-ярком зале, он глядит снизу вверх, хитро щурясь, из-под руки:

А чем, - говорит, - ты, собственно говоря, занят, что не находишь времени на стихи?

Я смотрю на его наряд, этот глупый меч его, думаю: "меня пытает мужик из книжки-раскраски...". Но ответить мне, собственно говоря, нечего. Вот, кручусь, работаю -- старая, в общем, сказка. Он смеётся, качает башкой с крючковатым носом, говорит нарочито издевательским тоном:

Ну, раз ты такой занятой, то мы ни о чем не просим, мы готовы ждать хоть сто лет, мы же вечны, что нам...

Просыпаюсь в гремучей тоске и лени, и не укротишь её, голова тяжела, руки словно набиты ватой. Я пишу рабочий отчет, но выходят четверостишия -- нелепые и какие-то крючковатые.

Дед-инвалид подзывает внука,
дед говорит: мой хороший, на-ка
денег тебе, принеси таблеток,
чтобы принять -- и лето.
Чтобы принять сорок штук -- и дома.
Я так устал, помоги мне, Дима.
Покарауль у двери, пока я
съем пузырек покоя.

Внук рассуждает: всё надо взвесить.
Сколько дадут мне? Ну, восемь, десять,
блистеров. Ну а сколько надо,
чтобы хватило деду?

Внук размышляет: всё надо взвесить.
Сколько дадут мне? Ну, восемь, десять,
может, двенадцать
лет.
Выйду -- как раз в институт.

Дед засыпает, и деду снятся
молы на море, милые лица,
вальс из динамика у фонтана,
баритон
Левитана.


http://lllytnik.livejournal.com/53829.html

Мы встаем до света, накидываем плащи из искристой драконьей кожи, берем мешки и идем на запад, пока раскаленный щит поднимается над землёй, и ледок трещит под ногами, и тонко пищит москит. Мы ползем среди гор вдоль маленьких бурных рек, ядовитый дым из расщелин нам ест глаза, с каждым днем холодает, браге нас не согреть. Мы идем добывать дракона, возможно, треть или даже две трети из нас не придут назад.
По шести из нас плачут виселица и кол, трое -- мрази рангом поменьше, их ждут в тюрьме, у троих -- разбиты сердца: всем идти легко. Только мне так страшно, что целый день в горле ком. Я тринадцатый -- проводник, знаток этих мест. Мы не знаем толком, каков из себя дракон. Я слыхал, он, как только хочет, меняет вид: может стать человеком, птицей, кустом, рекой, он и сам иногда забывает, кто он такой, и годами живет в тумане, как будто спит.
Мы находим с утра на стоянке его следы, часовые не помнят ночи, но все дрожат, мы идем под флагом победы в узде беды. Вдалеке то и дело виден багровый дым, придорожные камни трещат, отпуская жар.
Я вожусь с костром, я могу развести костер из любой древесины и под любым дождем. Мне сегодня снилось: огонь из меня растет; я подскакивал с криком, пил воду и щеки тер.

И полет был высок, и коготь мой был остер, и сухая шкура шипела "Чего ты ждешь?"

* * *

lllytnik
21 сентября, 11:04
Вот опять вокзал,
то есть, вопли, гудки и топот.
Кто-то волоком тащит тачку —
не достаёт колеса.
Закрываем глаза.
Проводим мысленный опыт.
Представляем грядущие ужасы и чудеса.

Например, мне полтинник:
Шопен и осётр на ужин;
охранник, на треть состоящий
из шеи и рук.

Или я — бомж.
Тогда охранник не нужен:
тухлая сельдь в кармане — эффект не хуже.
Все уступают дорогу.
Море пространства вокруг.

Пусть я, к примеру, курю "Беломор"
на крыше
или ем паровые котлеты
и посещаю бассейн —

разницы нет ни малейшей,
то есть совсем.
Меняется антураж.
Рука — рисует и пишет.
И что-то внутри головы просеивает, просе-
ивает пространство, словно китовый ус,
фильтрует тонны воды,
оставляет цвета и звуки.

Я допускаю, что однажды проснусь
и будто впервые увижу
свои узловатые руки
(тыльная сторона пятнистая, как тритон).
Обнаружу себя, обживающую притон,
склочную,
навязчивую притом,
с неприятным щербатым ртом.
Раздавшуюся втрое,
или истаявшую на треть...

Никогда ничего не боялась раньше,
не буду и впредь.
За пять минут до второго инсульта
буду смотреть
в собственные глаза
на оплывшем чужом лице
в грязном зеркале вокзального туалета.

Я вряд ли вспомню,
была ли, собственно, цель.
Скорее меня позабавит, что я в конце.
Отсюда, с конца,
видны нюансы сюжета.

http://lllytnik.livejournal.com/60691.html

Экскурсия

lllytnik
8 марта, 16:36
В рядовой четверг, в промозглую ночь осеннюю
на лесной поляне, где мокнет столетний тис,
я вас всех соберу, а потом поведу к спасению
от дурацких иллюзий, что есть ещё шанс спастись.
Что особо послушных посадят в лодочку ладную,
пожалеют, накормят, простят и благословят.
И отпустят обратно, к свету, через парадную:
нежных, круглых и лупоглазых - смешных совят.

В общем, двигаемся, совята, вперёд, не мешкая.
Каждый должен запомнить того, кто идёт за ним.
Все развилки и родники отмечаем вешками,
на прудах и болотах не пялимся на огни.
Мы пойдём по бескрайним полям, где поют усопшие,
голосами глухими тянутся из земли.
Ляжем спать у дороги, и сны у нас будут общие:
проступающие сквозь корни контуры лиц.

Мы пойдём сквозь нагие рощи, в мешки заплечные
наберём сувениров: всего, что у пути нашлось.
В бурой мёрзлой земле безымянные, бесконечные
кладовые войны: гарь, железо, тряпьё и кость.
Вдоль речных берегов городища лежат да капища,
глина, уголь и мел - полосатый культурный слой.
Ваши предки выходят к воде и глядят на закат, ища
в бликах солнца ладью, в воду спущенное весло.

Так и вам в свой черед городскими бродить каналами,
ждать прогулочный катер, моторку, гондолу, плот.
Или молча сидеть на жердочках над канавами,
прижимаясь друг к другу, стараясь сберечь тепло.
А потом изможденных, высушенных, растерянных
вас погрузят в сырые трюмы и повезут:
без имён и без лиц, без памяти, как растения.
Только плеск воды о корму. Темнота. Мазут.

Время вышло, родные, нам пора расставаться и
всё увиденное припрятать и сохранить.
Мне - на вахту у врат. Вам - обратно в реанимации,
не расстраивайте родных, возвращайтесь к ним.
Там, где вы проходили - смешные, звонкоголосые,
непрерывно несущие чушь о добре и зле -
мертвецам останутся эхо, трава белёсая
и обугленная картошка в седой золе.

http://lllytnik.livejournal.com/65080.html

Киноактёры
зримее всех несутся во мглу:
двадцать четыре кадра в секунду,
за кадром кадр.
Так говорил
сумасшедший Рене Лалу --
властелин гигантских улиток
на кружеве сломанных эстакад.

Мы -- не фильм, а дагерротип.
Долго, дорого: ничего
нам не светит, только кровавым --
фотограф в своей каморке.
В старину было модно снимать мертвеца,
как будто бы он живой.
Раз увидел фото -- потом узнаёшь
эти взгляд,
и грим,
и подпорки.

Мы пока без подпорок.
Решившись, дорого заплатив,
проступаем на серебре рассвета,
медленно выгораем.
Засыпай, туганым, посмотри мой сон
про седые косицы ив,
невозможные ирисы,
терпкие яблоки Трой Урая.

Есть такое село
в моей любимой глуши,
там угрюмые ангелы после вахты
сушат грязные рукавицы.
Камские воды,
глиняный берег,
полынь,
камыши,
родники в рифлёных следах колёс.
Как напьешься из-под копытца --
станешь джип вороной,
но скорее козёл-уаз:
развороченный бампер, мутные фары,
не закрываются двери.
Тут бывает и не такое, но не о том рассказ,
а о том, как от желтых яблок
светится берег.

Говорят, их нельзя собрать и,
скажем, сварить компот.
То есть можно,
пробуйте, дурни -- смеются местные.
Плод в корзине тоскует о брате,
том, что в траве гниёт,
и умирает
за час --
из малого солнца
в бурое месиво.

"Круговая порука яблок" --
очень авторское кино:
всё трясется, свет контровой
и ничего
непонятно.
Я пытаюсь их снять на память,
раз с собой не захватишь, но
бестолковая камера
видит
только
серебристые
пятна.

http://lllytnik.livejournal.com/76921.html

ГРАЙНДХАУС

Кто из них
оставил ему лазейку,
бесполезно теперь гадать.

Он приходит.
Садится.
И шепчет: зенки
подымите-ка, вашу мать,
на меня.
Что-то счастливы вы не слишком,
даже Май, и тот помрачнел.
Ну, смелей,
рассказывайте, братишки.
Кто душил?
Кто стоял на дне
этой ямы, когда вы её копали?
Кто командовал?
Кто тащил?
Август,
хватит реветь,
не позорься, парень,
выключай-ка сложные щи,
всё равно не поверю,
что был не в курсе.
Хорошо, что все собрались.
Подойдите ближе -- брат не укусит,
брат готовит другой
сюрприз.

Первым падает Март,
некрасиво, на бок,
обхватив руками живот.

Истеричный Декабрь визжит,
как баба.

Август плачет.
Ноябрь пьёт
напоследок
из мятой и ржавой фляжки
свой отвратный дешёвый ром --
тянет время, как может,
но тоже ляжет,
вслед за Маем и Сентябрём.

Хладнокровный Январь
только после третьей
оседает в сугроб.
Июль
и Апрель
закрывают глаза,
как дети,
будто это спасёт от пуль.

"Лучше целься,
держи пистолетик ровно" --
ржёт Июнь, но во взгляде -- страх.

Вся в калиновых каплях,
листвой багровой
истекает Октябрь. Сестра.
Чуть заметно дышит,
но постепенно
остывает.
Темнеет взгляд.
На лице не тают белые перья
победившего Февраля.

Теле-СМИ сговорились -- молчат о бойне
на поляне в темном лесу.
Все синоптики блеют в эфир "спокойней",
факты путают,
чушь несут.
В соцсетях некий дурень спамит
коротким
сообщением на стене:
Запасайте консервы, дрова и водку.
Впрочем, можно уже и не.

0.
"Тут она исчезла", -- Семёныч трогает сапожищем
обугленное пятно на рыжей сухой земле, --
"Что, поедем обратно? Или ещё поищем?"

Разглядывает приезжего: промокшие до колен
джинсы -- всё как обычно.
Дай угадаю:
дачу снимал с друзьями,
баня, шашлык, коньяк.
Угли оставили тлеть -- чуть не лишились сарая.
Утром нашли её, пляшущую у ручья.

Вряд ли он помнит чётко,
как разводился с Олей,
Клавой или там Светой, снимал жильё.
Мелкая.
Волосы пахнут пшеничным полем,
летом и дымом...
"Как зовут-то её?"
"Я не спросил".
Не спросил.
Три недели гладил
искры веснушек на шелке её плеча,
тихо стонал, уткнувшись в рыжие пряди --
весь, как кузнец, в ожогах...

"Четвёртый час,
скоро стемнеет, пора возвращаться, лето,
взрезавшее метель, где она прошла,
скоро остынет, а мы-то легко одеты,
хватит с тебя, довольно глотнул тепла"

Молча идут к машине, плетутся мимо
дремлющих кладов, ветер январский лют,
в часе ходьбы
от сожжённого Аркаима,
по замерзающим макам и ковылю.

ЧАС ПИК

Здравствуйте, Саша.
Можно сразу на "ты"?
Ты проходи, не стесняйся, будешь салат?
Ну, значит, чаю. Вот ведь, чайник остыл,
грел же, казалось, десять минут назад.

Спрашивай, Саша.
Что ты хочешь узнать?
Что у тебя, диктофон или хэндикам?
Дай причешусь хотя бы.
Всё, начинать?
Всё, начинаю.
Ехал издалека...

1.
Думаю, это случилось,
когда проезжали Пермь.
Да, точно,
сейчас вот вспомнил.
Тот эльф в купе
мне не понравился сразу,
взгляд такой, с наглецой,
а впрочем,
они же все на одно лицо.
Когда им давали гражданство,
мы все кричали "ура!".
А потом эти твари, считай,
захватили Урал.

Их тут было полно и встарь,
иначе откуда
это уральское чудо:
светлоглазые девушки
ледяной, неземной красоты?
Но мы отвлеклись немного,
если не веришь, ты
возьми почитай источники --
об этом есть у Бажова.
Поверь, они здесь давно.
Но раньше
не брали
чужого.

Я сразу не понял,
но что-то заныло внутри,
когда он сошёл.
Поезд дрогнул,
вокзальные фонари
поплыли в грязном окне,
а он стоял на перроне
и улыбался мне.
Довольно скалился, сука,
рукой помахал вослед.

А позже я выяснил.
Он украл у меня
десять лет.

2.
Если ты покупаешь грибы
с глазами
для соседских детей,
пьёшь в закусочной лунный мёд,
мерцающий в темноте,
ищешь жене браслет
с огневушками в янтаре,
любуешься светляками
в колбах уличных фонарей,
в общем, если идёшь по рынку
в эльфьем квартале --
следи, чтобы эти
руками тебя не хватали.

Здесь могут стянуть минуту,
две или пять.
Будешь на них опаздывать,
или всех ровно столько ждать.
Если вор очень борзый,
можно лишиться часа,
максимум -- дня.
Но
никто
никого
никогда
не грабил
так, как меня.

У них вообще не принято
красть у смертных.
Считается, ну зачем
владельцу веков несметных
ничтожно малые сроки
какого-то дурака?
Смешно: олигарх-карманник.
И я так думал, пока
не вычитал где-то:
за точность цитаты не поручусь,
но, вроде как, наше время
для них разнится на вкус.

Минута
"успел вскочить в последний вагон"
Минута
"шепот в ключицу, негромкий стон"
Минута
"безмерно жаль, мы сделали, что могли"
Минута
"болит болит боже как болит"
Минуты
"кончается воздух",
"удар",
"поцелуй",
"невозможный гол".
Минута за час,
полчаса за месяц,
неделя за год.

Всё это можно купить,
если знать места и времени тьма.
Но в долг не бери никогда,
пожалеешь, что занимал.

3.

Один мой друг,
из тех,
за которыми следом ходит война,
купил
за четыре года любви
два дня спокойного сна.

Я говорю, тебя же нагрели,
сделка -- чистый грабёж.
Я говорю, ты что, совсем идиот?
Он говорит, не ори,
чего ты орёшь --
с нами сидит мой взвод.

Борис,
или кто-то с таким же
шрамом на левой щеке.

Андрей
или кто-то с таким же
крестиком на шнурке.

Олег
или кто-то с такой же
татуировкой "ОЛЕГ".

И все остальные.
Или такие же, я не уверен: снег,
не тающий снег на лицах
не даёт разглядеть черт.
Но я думаю, это они, иначе зачем
они здесь сидят --
на окне, на полу, за столом.

Два дня не звони,
я планирую выспаться.
Время пошло.

4.
Мой вор
попался на новой краже
пару недель спустя,
потом мне сказали -- по эльфьим меркам
он, в сущности, был дитя.
Но глянуть ему в глаза,
но плюнуть ему в глаза,
как я хотел, не срослось:
наутро его в СИЗО
нашли -- формально живым,
но газеты
не публиковали фото,
а следователь со стажем
моргал и сдерживал рвоту.

Всё ясно.
Семья не терпит позора,
семья смывает позор.
И не сердите эльфа --
эльф неприятен, когда он зол.
Понятно стало одно: ни года, ни часа,
ни даже пары минут
они не вернут.

5.
Мне снится огромное
черное сердце промзоны,
стеклянный снежок
в жухлом свете ночных фонарей.
Я вижу его, незнакомца,
он сеет минуты, как зёрна,
минуты апреля
хоронит
в колючем пустом январе.

Мне снится,
как он поливает
промёрзшую землю июлем
моим, неслучившимся, жарким,
бездумным, цветным.
Я вижу сквозь толщу земли,
в ней дремлют минуты, как пули,
отлитые в форму и смятые
зерна войны.

Мне снится:
мои семена,
вырастают на сажень
из пуль превращаются в бомбы,
ворочаются, поют,
и первый мерцающий день
пробивается в полночь и сажу,
зелёным огнём выжигая
январский больной неуют.

И шумные кроны недель
взрываются
и взмывают
на стройных стволах,
светят, дышат и говорят.
Цветут медоносные дни
моего непрожитого мая,
несбывшегося июня,
непрошлого октября.

Вот тут я всегда просыпаюсь,
с неясным чувством утраты
и после весь день не знаю,
куда бы себя приткнуть.

Ну что ты хочешь спросить?
Хотел бы я их обратно?
Да ну...

6.
Столкнулись случайно,
в гостях у общих друзей.
Не виделись с выпуска,
да и не искали встречи.
Тогда, в институте, ну что:
разок проводил под вечер,
разок целовались по пьяни,
разок ходили в музей.

Домой возвращались вместе,
июнь, накрыла гроза,
хохочем на остановке
в вечернем лиловом свете.
Прости, говорит, пора
идти.
Понимаешь -- дети.
И рано вставать.

Где ты был десять лет назад?

Я слышал этот вопрос,
должно быть, десятки раз.
От каждого
важного для меня человека,
до сих пор
не укладывается в голове, как
всё это работает.
Странно, к примеру, джаз
мне нравится тот,
что уже десять лет забыт.
И разное там по мелочи, чистый быт:
устаревшие шмотки,
реликтовые манеры.

Не веришь?
Вижу, не веришь.
Да и не надо веры.

Однажды, Саша, в четверг
ты не вспомнишь, что было в среду,
но вспомнишь меня
и нашу с тобой беседу.

Я ждал этой шутки.
Вы все
в этом месте шутите про бухло.

Я тоже был идиотом.
Потом прошло.

7.
Полоз приехал лично.
Знаешь меня, говорит.
Не спрашивает, уверен, что знаменит.
Да, говорю, конечно.
Бессмысленно отрицать,
в городе не было тех,
кто не знал бы его лица --
безупречного, хищного, как у всех у них,
притягивающего взгляд -- лесные огни
пляшут
в зелёных глазах подземных владык.
Если явился Полоз, принято ждать беды.

Любой, кто с эльфом хоть раз
имел любые дела,
мог, например, очнуться в чем мать родила,
в четыре утра, на карнизе,
этаже на шестом,
в незнакомом городе
(как выяснялось потом).
Или мог внезапно пропасть среди бела дня.
Впрочем, в подобном их, думаю, зря винят.
Город у нас неспокойный,
сгинуть у нас легко,
лишнего ляпнул в маршрутке -- и был таков.

Полоз приехал лично.
Охрану бросил внизу.
Вложил мне в руку подвеску,
похожую на слезу
или хрустальное яблочное зерно.
Я побелел от злости. Думаю, вот говно,
теперь ещё и глумятся,
гнить им всем под забором.

Это что, говорю, за цацка, привет от вора?

Он отвечает, слушай,
знаю, что мы в долгу.
Больше дать не могу.
Действительно не могу.
Это всего лишь час,
но ценный, особый час.
Ты примешь его, простишь нам урон
и больше не встретишь нас.
Мы не любим
и мы не будем
ни у кого в должниках.
Ты ведь умный. Ну, по рукам?

И я кивнул: по рукам.

8.
Я и правда их больше не видел,
а через пару лет
все они
куда-то исчезли
ясным июньским днём.
И с тех пор мне никто не верит,
только вот
знакомый поэт
говорит:
Мы тут все вне времени,
все потерялись в нём.
Всякий пишущий неуместен,
выталкиваем средой,
отстаёт или обгоняет --
всё одно пролетает мимо.

Кстати, думаю, он метис:
вечно лёгкий и молодой,
невозможно красивый, резкий
невыносимо.

Потому ему предоставят шанс.

В тот час, когда он умрёт,
кто-то явится, так и вижу:
без охраны, с мешком бессмертия.
Он им скажет:
"вас не бывает, вы выдуманный народ".
Он им выдаст все свои лучшие
междометия.
Сдохнет этаким победителем,
улыбающимся палачу,
гордо вздернув свой безупречный
эльфячий нос.
Когда я об этом думаю, я безудержно хохочу,
как будто бы я отмщен
и помилован заодно.

9.
Новостные ленты
автоматно
стрекочут.
Испуганные смс
стрижами
носятся.
По останкам
узнать
совсем нелегко, чья
дочь -- глаза мамины,
нос отца.
Двух часов не прошло --
а эксперты валом,
кто всем этим голову
забивал им.
Слушаешь. Леденеешь.
Должны быть списки,
почему-то
нет интернета.
Какой она называла рейс?
Какой она называла рейс?
Какой она называла рейс?

Этот.

Потом звонит телефон.
Её номер.
Её голос.
Мы в порядке, и я, и дети,
так, слегка испугались.
Папа, мы попали в аварию,
в аэропорт мчась,
на рейс опоздали
на час.
Ушиблась только немного,
да ну, сама виновата,
и ещё разбился кулон,
помнишь, ты мне дарил
когда-то.

10.
Вот моя история, Саша.
Или как там тебя, Гюрза?
Или, может, Медянка?
Дома хлебнёшь позору-то?

Ну избавь меня, ну не надо
строить мне такие глаза,
я вас чую,
как вы, должно быть,
чуете золото.

Просто хочешь узнать финал?
Он забавный: мне сотня лет,
десять лет, как ушёл последний,
кто был мне дорог.
Десять лет я тут гнил, как плот,
завернувшись в плед,
век мой даже с учетом кражи
был слишком долог.
Всё, что можно было прожить,
я прожил до тла.
Я могу белоснежный мёд,
и сочащийся в щели яд,
я умею ласкать
и наматывать на кулак.
Мне плевать на бессмертие --
мне важна идея прощения

И поэтому мы сейчас
замутим травяного чая,
будем пить
редкий сбор моего последнего лета.
А потом ты пойдёшь к своим
передашь им:
я вас прощаю.

И не важно,
что вы не просили меня
об этом.

https://www.facebook.com/lllytnik/posts/646516562084625

50

вот человека человек
несёт в кроватку из машины
и поясняет: умотался --
весь день был поезд и щенок;

но человека человек
бьёт металлическим, аршинным:
забудь про ребра, кости таза,
колени рук и локти ног;

но человека человек
находит, держит, ждёт карету,
сидит у койки -- слушать сердце,
поить, подушки поправлять;

но человека человек
на два часа берёт в аренду,
вздыхает: не хватает перца --
молчит, глаза отводит блядь;

но человека человек
в отчаяньи, в бессильном гневе --
полночи гладит по затылку
и шепчет: ты поплачь, пройдёт;

но человека человек,
всю жизнь и на земле, и в небе
любить и ждать клянётся пылко --
и забывает через год;

но человека человек
с размаху по спине портфелем,
а после вдруг целует звонко
и убегает, хохоча;

но человека человек
искал, выслеживал неделю,
сейчас у них борьба и гонка,
один погибнет через час;

но человека человек
послал к анчару властным взглядом,
но это в прошлом веке, вроде --
неясно, что тут обсуждать;

но человека человек
я понял, понял, всё, не надо,
здесь едем дальше, не заходим,
есть и другие города.

https://www.facebook.com/lllytnik/posts/672256866177261

Раз открыл — читай.
Прочитал — поверь.
Дома будешь спорить и пререкаться.

Старый негр портье открывает дверь
пожилому афроамериканцу.
Полувзгляд, кивок, пять шагов к двери -
сложно выдумать сцену
скучней, чем эта.
Первый часто, выпивши, говорит:
сам ты ниггер, брат, я швейцар вообще-то.
Но сейчас он трезв.
А второй из двух —
нет, совсем не выглядит виновато -
он о чем-то думает,
но не вслух.
Думать вслух запрещают законы штата.

Смерть придет к ним шлюхой,
крутя серьгу
в нежном ухе,
кривляясь, как обезьянка,
розовая только в районе губ,
там, где черный вывернут наизнанку.
Соблазнит их,
каждого в свой черед,
улыбнется хищно, прогнется томно,
поцелует жадно и уведет
в жирный красный свет
своего притона.
Это то единственное, о чем
правда стоит думать, ища различий.
Нас с тобой проткнет и уволочет -
в тесный домик птичий,
в силок паучий —
та, что с нами нянчилась с малых лет,
поправляла сбитые одеяла.
Потому мы слышали, как в земле
что-то пело, хныкало, причитало.
Потому ты мчишься на каждый звук,
как малыш в продленке —
не за тобой ли?
Потому я слышу, когда зовут,
и ловлю на сердце чужие боли,
как на голый провод — нездешний треск,
голоса Америк, пришельцев, духов.
В общем, наша — просто придет
и съест.
Лучше бы, ей богу,
явилась шлюхой.

https://www.facebook.com/lllytnik/posts/716215531781394

* * *

Бабка вставала ночами, хотела ехать куда-то.
Когда просыпалась взрослой -- одевалась сама и шла.
Мы поймали ее однажды уже на краю села,
и еще удивлялись, откуда сила солдата
в этом зяблике,
в ней же сердце видно наполовину,
как через истлевшую мешковину.
А когда просыпалась девочкой Нюрой,
молочной, малой,
рыдала, захлебываясь,
просилась к маме,
к зимующим в доме козам
за теплую печь.
И вот тут её было не угомонить,
не отвлечь.

Пёс, едва теплело на улице, начинал таранить ворота,
принимался делать подкоп, скулил, выкликал кого-то.
Мы распахивали калитку, он мчался до поворота
и стоял там, растерянный,
сам не зная, что ищет,
брёл понуро обратно,
неделю отказывался от пищи.
А потом ничего, приходил в себя,
целый год был нам славным псом.
Но весной повторялось всё.

Часто снится: иду в степи,
с каждым шагом в неё врастая,
чужой невесомой поступью, бесшумно, как лис.
И какие-то первые встречные
со смутно родными чертами
говорят мне:
"Что-то ты долго, мы тебя заждались".

Вскакиваю на вдохе, судорожном, свистящем,
три минуты соображаю, кто я и где.
Я найду вас, приеду, но пока еще много дел.
Нужно лелеять своих,
выбрасывать вещи,
греться в желтых заплатах света
на сизом снегу у дома --
второклассником, потерявшим ключи;
тормошить обессилевшего:
поднимайся, давай, идём, а,
говори со мной хоть на рыбьем,
главное, не молчи.
Я отвечу по-рыбьи: помашу тебе плавниками,
потанцую на льду, смешно похлопаю ртом.

Где-то в серых волнах ковыля
есть нагретый на солнце камень.
Но к нему я пойду потом.

когда он молил о чуде
неистово
горячо
согнувшись
припав
к холодной стене плечом
он представлял
что разом уйдет война
представлял что найдутся
Женёк
Игорёк
Ренат

разрешал благосклонно
не вешать им всем ордена
а просто домой
представлял
как обнимет жена
будет плакать
пока он ест
а потом они

когда он молил о чуде
он думал
вся эта пакость обречена

а утром случилось чудо
в ноябрьской полутьме
из рваных ран облаков
как теплый лазурный снег
посыпались незабудки
и падали десять дней
бессмысленные и глупые
детских ресниц
нежней

укрыли измученный город
забили собой стволы
орудий
текли вдоль улиц
как реки синей смолы
касались остывших щек
и рук
и открытых глаз
неслись бирюзовым вихрем
кружились

потом за час
увяли
впитали серый
и скоро сошли на нет
а мир наступил
конечно

еще через пару лет