Белокурой от Белорукой.
посмертное письмо

Как оно было? Пыльно и больно.
Ладан неладный. Любовь — табу.
Райской рассадой цветет привольно
Белый терновник в твоем гробу.
Стерва, сестренка, шальная сука!
Меч в нашей спальне покрылся ржой.
Ты пролетела стрелой из лука
В сердце. А я прожила чужой.
Тенью от тени, глотком из чаши.
Прокляты бедра мои и стан.
Прокляты ночи — мои и ваши.
Только тебя и любил Тристан
Шелком по коже — как я любила,
Взглядом по взгляду — как я могла.
Будто бутылку судьба разбила.
Ваши осколки, моя метла.
Боже, за что мы случились схожи?
Разное семя — одна трава.
Даром мы обе делили ложе,
Ты — королева и я — вдова, —
Равно бездетны. Ни сна ни сына.
Сок винограда ушел в песок.
Знаешь, как больно в ладони стынет
Сморщенный, тусклый, пустой сосок?
Завтра, на небе, грехи отринув,
Богу перчаткой швырну вину —
Коего черта, мешая глину,
Вместо двоих не слепил одну?
Здесь, в средисмертье — прости навеки.
Ты не другая и я не та.
Имя от имени, лист от ветки.
Изольда — зеркало изо льда.

______________________________________________

Еще стихи здесь:  http://yacht.zamok.net/Rythms/jill.html

* * *
Гербарий: ива, бересклет,
Кленовый лист, листок бумаги.
Простой троллейбусный билет
Чуть сероват от старой влаги.
Симптом осенней суеты:
Окурок, курица, корица.
Плывут по улицам зонты,
Под ними тлеют чьи-то лица.
Линяет радуга витрин,
Дожди идут к Москве походом.
И в синей сумке мандарин
Звеняще пахнет Новым Годом.

_____________________________________________
Еще стихи здесь:  http://yacht.zamok.net/Rythms/jill2.html

Крестоносцы у стен Венеции

Контур храма явился в полдень,
Белый купол в седой дали.
Боже правый, то Гроб Господень!
Неужели? Ура! Дошли!!!
Не стыдясь живота пустого,
Рваной юбки, худых лаптей,
Полз последний поход крестовый –
Десять тысяч святых детей.
Где бретон-, где британский говор,
Где немецкий чудной басок,
Итальянский потешный гонор,
И латинский сухой песок.
Орифламма в руках девчонки –
Златостенный Ерусалим.
Отче наш, для чего нам четки?
Мы молитвы шагами длим.
Выбирая глухие тропы
Корку хлеба зажав в горсти,
По полям, по пыли Европы
Мы идем, чтоб тебя спасти.
Море ляжет под ноги пухом,
Гибкой веткой поникнет сталь.
Царство божье для сильных духом,
Кроме тех, кто в пути отстал
Или спит на чужой землице.
Остальным и вино и хлеб.
Римский папа начнет молиться,
Белый агнец придет во хлев.
Валом рыба повалит в сети,
Станет девой любая блядь.
И никто ни за что на свете
Не посмеет тебя распять!
…Спелой гроздью повисло знамя,
Солнце шпарит поверх голов
И архангел парит над нами,
Будто Гамельнский крысолов.
_____________________________________________
Еще стихи здесь:  http://yacht.zamok.net/Jill/transit.html  

свежие Никины же, если уж зашел разговор:

Одиссей в Одессе провел неделю,
Семь кругов платанов, притонов, трюмов.
Рыбаки и шлюхи, дивясь, глядели
Как он ел руками, не пил из рюмок,
Золотой катал по столу угрюмо,
На цветастых женщин свистел с прищура
И любая Розочка или Фрума
Понимала враз, что халда и дура.
Рыбаки хотели затеять бучу,
Но Язон Везунчик сказал ребятам:
«Он бросает ножик, как буря – тучу.
В этой драке лучше остаться рядом».
Одиссей допил свой кагор и вышел.
Мостовая кладка скребла мозоли.
Вслед за ним тянулся до самой крыши
Резкий запах весел, овец и соли.
…Не по-детски Одесса мутила воду.
Он базарил с псами вокруг Привоза,
Обошел сто лавок шитья «под моду»
И казались рыжи любые косы,
Остальное – серое, неживое.
Как твердил напев скрипача Арона:
«Уходить грешно, возвращаться – вдвое».
По пути из Трои – ни пня ни трона.
Одиссей дремал на клопастых нарах,
Покупал на ужин печенку с хреном,
Заводил друзей на блатных бульварах,
Отдыхал и лень отдавала тленом.
…«Пенелопа Малкес, белье и пряжа».
Завитушки слов, а внутри витрины
Покрывало: море, кусочек пляжа,
Козопас и пес, за спиной руины,
А по краю ткани волнами Понта
Синий шелк на белом ведет узорик.
И хозяйка, лоб промокнув от пота,
Улыбнулась – возраст. Уже за сорок.
У прилавка тяжко, а как иначе?
Сын-студент. В столице. На пятом курсе.
Хорошо б купить уголок для дачи:
Молоко, крыжовник, коза и гуси.
…А потом рыдала на вдовьей койке,
Осыпались слезы с увядшей кожи.
Кабы волос рыжий да говор – койне,
Как бы были с мужем они похожи!
Будто мало греков маслиновзорых
Проходило мимо закрытых окон…
Одиссей очнулся на куче сора
Лишь луна блестела циклопьим оком,
Да хрустели стыдно кусты сирени,
Да шумели волны о дальних странах...
...Сорок зим домой, разгоняя тени,
Провожая в отпуск друзей незваных,
Памяти пути, покорясь, как птица,
Кочевые тропы по небу торя,
Чтоб однажды выпало возвратиться
В россыпь островов у родного моря.
Асфодель асфальта, усталость, стылость,
Узкоплечий гонор оконных впадин,
И вода на сохлых ресницах – милость
Дождевых невидимых виноградин.
И глядишь, как чайка, с пролета в реку,
Понимая ясно – не примут волны.
И зачем такая Итака греку?
Как ты был никто, так и прибыл вольный.
Чужаки обжили живьем жилище,
У былой любви телеса старухи.
Про погост Уллиса расскажет нищий,
Молодым вином освежая слухи.
Рыжина проступит в белесых прядях —
Город, как жена, не простил измены.
Остается плюнуть и плыть, не глядя,
За края обкатанной Ойкумены.
…Завтра день светлее и небо выше,
Завтра корка хлеба прочней и горче.
Обходя сюжеты гомерьей вирши
Парус над волной направляет кормчий.
И не знаю – будет ему удача
Или сгинет в черных очах пучины
Поперек судьбы и никак иначе
Выбирают имя и путь мужчины

---

…Никуда не укрыться от снежной слюды.
По февральски назойливо, блестко
Начинаются ночи. И контур звезды
Процарапан в небесной известке.
Из вестей – ни письма. И о чем говорить –
Даже тени вещей исхудали.
От поста пустовать. Разве щей наварить?..
Быль – блины, золотые медали.
Свежий воздух пьянит, как глоток молока.
С полусонных и темных окраин
По февральски легко подступает тоска.
Каждый сам нераскаянный Каин,
Одинокий Адам в персональном аду,
Пан Тантал в чечевичной похлебке.
Виноватые водят грехи в поводу,
Ожидая божественной трепки.
Под холодной рукой ни рубля, ни руля,
Оробев поделиться ночлегом,
Мы утонем в бездонных глазах февраля
И уснем, как монеты под снегом…
Ярким утром от света заломит виски,
Зачернеют проспекты и парки,
И кусочки вяленой февральской тоски
Запасут по кладовкам кухарки.
Разбежится играть до весны ребятня
И на дальней из мокрых дорожек
В клочьях снега случайно найдут от меня
Бедный, медный, разменянный грошик.

---

Посвящается любимому мужу.

Баллада Сен-Жан-Де-Акр

Отзвенели базинеты, переплавили мортиры,
Тихо вымерли на полках Достоевский и Бальзак.
В шевальятнике бездомной однокомнатной квартиры
Предпоследний крестоносец собирает свой рюкзак.
На окраине востока, под осадой апельсинов
Пестрых шапочек и четок, свежепойманных тунцов,
Не удержится на стенах дядя Шимон Палестинов,
Отшумит Сен-Жан-Де-Акр и падет в конце концов.
И тогда наступит полночь, а утра уже не светит.
Девять всадников промчатся по проспектам и шоссе.
И спасутся только двое на обкуренном корвете
Что ловили Атлантиду по волнам, не там, где все.
Новый мир они построят, ролевой и непопсовый,
Заведут свою Тортугу, Гималаи и Сион.
Легче сна доспех джиновый, меч гудит струной басовой,
Предпоследний крестоносец занимает бастион.
Под огнями и камнями день и ночь стоит на страже,
Ясноглаз и непреклонен, никогда не подшофе.
Судным днем его утешит и впотьмах обнимет даже
Пожилая Дульцинея из соседнего кафе.
Ночь качает у причала рыболовные корыта,
Ветхий парус ловит ветер, сон идет неодолим.
…Короли и орифламмы, белый камень бьют копыта,
Кто мечтает Гроб Господень, тот возьмет Ерусалим...
Перед богом все убоги, перед смертью все едины.
Может завтра сядем рядом, в небесах или в аду…
Помяните добрым словом паладина Палестины,
Крестоносца Иванова, предпоследнего в ряду.

---

Майн таере
Дедушке Хаиму Батхану
Как было б славно — в тоске овечьей смиренновзорой
Стоять с мальчишкой едва усатым под балдахином
И слушать робко, как старый ребе благословляет
Постель и крышу и путь совместный и плод во чреве…
Ходить пузатой, задрав носишко до синагоги,
Мурлыкать баю, мой сладкий мальчик, все будет баю,
Сновать до рынка за белой курой, стирать на речке,
Мечтать о боге, вертя рубашку в огрублых пальцах,
В канун субботы зажечь с молитвой сухие свечи,
Рыдать о чуде над смертным жаром у изголовья,
Рожать по новой, не слушать мужа, что Палестина –
Растет наш Идл, ему на Пасху уже тринадцать,
Пора невесту искать, а в доме ни коз ни денег…
Что будет дальше? Гешефт для бедных, погром, холера,
Тугая старость, в подоле зерна, в постелях внуки.
Играет скрипка, танцует память на мокрой крыше,
Кружится вальсом сестер и братьев народа штетл.
Твой дядя Нойах давно отправил ковчег завета
По сонным водам куда подальше… Шалом, приплыли.
На черта в печке, ни богу свечки, ни теплой халы,
Ни уголечка под новым домом, ни «комец-алеф».
Для новых юде Ерушалаим, для старых – кадиш
На ленинградском сыром кладбище обезлюделом.
Но где-то рядом на грани слуха играет скрипка
Узор вальсовый, три такта сердца. Как было б славно…

---

Баллада про транспортное кольцо

Посвящается некоей zsh

…Опускалась сталактитом неприятная подмышка
В сером плащике болонья, вся дождливо-удрученна,
Шел трамвай десятый номер, не скажу куда, а следом
Шел троллейбус, где сидела в окруженьи кривоногих
И бестрепетно зачатых, не умытых но умятых
В образ квазисоциалов, в общем ехала девица –
Говорили, как придется, а молчали – королева
Крыши дома номер восемь и окрестных кондоминов –
Кто еще умел до неба дотянуться левой пяткой,
Языком ловить снежинки невесомые в сочельник,
Плакать долгими ночами так, что в городе напротив
Отрубалось все на свете, кроме серверов и мяса,
В общем ехала, троллейбус сонным взором осеняя,
(не надейтесь принцам нынче на троллейбусах не катит),
На стекле перепотелом рисовала птичью лапку,
Рядом думали о смерти и стреляли рупь на пиво,
Целовались, протирая позапрошлое сиденье,
Наблюдали, наблудили, напрудили, на пруду ли,
Дули дулам, гули-гули, до Гулага ветры дули,
В теснотесто тили-тили те ли люди разбудили?
Королева, нам ли плакать о придуманном фрегате,
Колотя в клавиатуру одиноковые пальцы,
Никого на этом свете не захватят наши сети,
А оттуда – ты же знаешь – только шорохи и стуки
Да плацкартные билеты на трамвай десятый номер,
Время спать и время сыпать, время сесть и ехать следом,
Освещая остановки, обещая – не вернуться,
Ощущая каждой шкурой, как ты дышишь, как ты дремлешь,
За секунду до проснуться перепробовав губами
Имя, имя, имя, имя – впрочем я его забыла
Под подушкой в старом доме – с Ленинградского вокзала
Ты туда доедешь, если пожелаешь, королева.
…Не забудь прислать с нарочным пару медных на дорогу…

* * *

По стенам сырость струится,
Гниет солома в перине,
С решетки черной синица
Клюет от голода иней.
Закатом небо нагое
Горит, как свежая рана.
В своем последнем покое
О чем ты думала, Жанна?

Святая, ведьма, химера,
Французских войск орифламма,
Когда вела тебя вера
С мечом от поля до храма,
Солдаты молча молились
Своей надежде нежданной.
Неся господнюю милость,
О чем ты думала, Жанна?

Король пирует в Париже,
Войска — на пляжах Ла-Манша,
В постели с фрейлиной рыжей
Спит самый преданный маршал.
Ему ночами не снится
Стена под жалом тарана...
Одна, как лучник в бойнице,
О чем ты думала, Жанна?

Враги сожгут твое тело,
Однополчане напишут:
« …Она пред войском летела,
Как будто послана свыше… »
В музее выставят латы
Пастушки из Орлеана.
Им все равно, кем была ты,
О чем ты думала, Жанна...

01.00

Авемария

«…Во-первых они были вместе, второе
И важное было, что их было трое…»
И. Бродский

Родила легко, у холма, на глазах луны.
Муж помог и принял, даром, что не пастух.
Улеглась на сене, подобно скотам земным
И кормила. Клевала носом под хруст и стук.

До заката мужчины строили шалаши,
Распевали гортанно во славу исхода из.
Ей казался младенец, припрятанный в камыши
И за ради плача оставленный парадиз

Понимаешь, Боже, рай — он когда болит,
А потом проходит и делается легко.
Ели сено волы и мулы. Ручьем текли,
Уходили в землю крови и молоко.

...Пахло теплой глиной. Ласкал чело
Лоскуток хамсина. Была среда.
Все огни закончились, но звезда
В облаках над крышей вилась пчелой…

Постучались трое, что за ночь прошли песок,
Отворили дверцу, благо, не заперта.
Увидали сына и женщину и сосок,
Что улиткой сонной выскользнул изо рта.

09.03

____________________________________________
И еще стихи - вот здесь:  http://nikab.narod.ru/poems/index.html

свеженькое:

Путями птиц.

Неизбежное счастье мое…
Занимайте места у причала
Злая осень письмо настучала
Мол, пора, оставляйте жилье.
Запирайте собак и замки,
Убирайте стихи и квартиры.
Не сезон отвечать на звонки
И латать полевые мундиры.
Курам на смех недальний курорт.
Се ля ви, водевильная вьюга.
Обаяние сладкого юга
Винным вкусом наполнило рот.
Если ночи туги и густы,
Сад пестрит, как наряд Коломбины –
Время бросить места и мосты
И ловить горький запах чужбины…
Пароходик наводит волну,
Над водой поднимается пена.
Постоянство сплошная измена.
Я сегодня судьбу обману.
Оставанье – плохая работа,
Лотерейный дешевый мильон,
Правота пулевого полета.
Неизбежное счастье мое.

Непатриотическая баллада.

Зима случилась, господа, такое дело.
Труба сыграла первый снег, толпа редела.
Блестели хмурые штыки, играли кони,
Зима сидела вопреки всему на троне.
Стояли мальчики, юнцы, князья лицея.
Летали птицами гонцы от цели к цели.
Надежда билась на снегу и умирала.
Смотрели пристально отцы и генералы,
Смотрели в мутные зрачки дворцовых окон,
Как собираются войска в тяжелый кокон,
Как царь ведет свои полки, высок и бледен,
Как вянут красные цветки на пестром пледе.
...Сколь были искренни мечты, отважны речи...
Толпу подняло на дыбы плевком картечи.
Каре распалось. Каждый сам. Не сном единым -
До Петроградской пять минут пешком по льдинам.
Остались конские следы, штыки и трупы.
В морозном воздухе светло звенели трубы.
Рыдали женщины. Мх слез надолго хватит.
Эпоха вымыслов и грез в холодной вате
Осталась елочной звездой на память детям.
Сказали небо не коптить, вот мы и светим.
Таким вот искренним юнцам немного надо -
Успеть бы выбраться и стать у стен Сената,
В парадной форме, как один, под знаменами,
И ждать - кто выйдет из толпы и станет с нами.

Аве, август!
Рябь рябины, облака на обороте
Иностранной,
Позабытой-позаброшенной открытки,
Мякоть яблок,
Разговоры о природе и породе…
Запах гари.
На осинах паутиновые нитки.
Пыль загара,
Золотые неумытые коленки.
Лень и благость
В сонном взоре перекрашенной блондинки.
Электричка
По кипрейному райку узкоколейки.
В душном баре
Из бокала вытекающие льдинки.
Вяжет губы
Кислый привкус недозрелых поцелуев.
Крыша неба
С каждым вечером прозрачнее и выше.
Скоро осень,
Время странников, купцов и ветродуев.
Это просто -
Рано утром встал-собрался да и вышел.
Ни тревоги
На дороге, ни печали, ни преграды -
Только листья,
Только яблоки да птицы кочевые.
Аве, август!
Урожаи, травосборы, звездопады…
Наше счастье.
Время тронулось к зиме, а мы – живые.

Город-сад

Эй Адонай Тэнъри! Тэнъриси чеваотнынъ! (Господи Боже! Боже Воинств!) (с) молитвенник крымских караимов

Чары Бахчисарая - чарка, а в ней кумыс.
Яблочный запах рая, мята, шалфей, камыш.
Сорвано в пыль монисто - девочка подберет.
"Яблочко" баяниста, криком - приказ - "Вперед".
Пчелы в пробитой каске, стены пустых кенас,
Вязью восточной сказки время выводит нас.
Жили на свете ханы - Джучи, Девлет, Бату -
Сабли, шатры, курганы, лестница в пустоту.
Пляшет о них татарка - юная кровь, гори!
Звезды смеются ярко. Помнишь о нас, Тенгри?
Губы зовут Аллаха, сердце зовет отца.
Хочешь - возьми рубаху, белого жеребца,
Черного винограда, все забирай, якши?
Только оставь отраду - землю моей души...
Узел Бахчисарая не разрубить мечом.
Каждая хата с края, каждой стене плечо.
Каждой пещере книга. Каждой овце загон.
Чаша - и помяни-ка ветхий сухой закон.
Топчут траву туристы, бродят куда ни глянь,
Любо - купи монисто в лавке у поселян,
Ханский дирхем, монету - можно и за рубли,
Только поверь, что нету в мире другой земли!...
Старый Тенгри над крышей снова трясет кошму
Кто и откуда вышел, ведомо лишь ему.
И отстранясь от шума, корни пустив в скале,
Смотрит с горы угрюмо крепость Чуфут-Кале.

https://www.facebook.com/notes/%D0%BD%D0%B8%D0%BA%D0%B0-%D0%B1%D0%B0%D1%82%D1%85%D0%B5%D0%BD/%D0%B3%D0%BE%D1%80%D0%BE%D0%B4-%D1%81%D0%B0%D0%B4/914430821918630

Прошлость

Моя печальная любовь - открытка с ангелом курчавым,
Сафьянный пыльный переплет, страница в росчерках пера,
Неторопливый пактебот, не покидающий причала,
Путеводителей на юг неодолимая пора.

Нет смысла спрашивать куда, искать сочувствия и жара -
Саднит прохладцей поцелуй, бесценный но не дорогой,
Беда не стоила труда. Привычки старого клошара -
Следы сворачивать петлей и землю пробовать ногой.

Синицы осени в стекло ретиво клювами стучатся,
Сестрицы бедные - зима утешит, но не пощадит.
Мой нежный друг, пока светло, возьми себе кусочек счастья.
Стучи по клавишам, внимай, о чём нашептывал петит.

Билеты прячутся в пальто, тоска смывается дождями
Квартал фонарщиков кружит амуров в профиль и анфас.
Я - атипичное не то. Ты пятый туз к бубенной даме.
Но злая смерть, как вечный жид, пройдет путем, не тронув нас.

Пусть крепость дома защищает нас!
Коты и дети, коврики, приправы.
Как сладко петь над тестом, уклонясь
От яростной отравы вечно правых,
Купать в корыте куклу, шить бельё,
И складывать пожитки в чемоданы -
Сегодня обезлюдеет жильё,
А завтра ждут волнительные страны.
Нас повезут на поезде, как встарь
Путем полей, мостов и перелесков...
Полюбит царь. Уважит просьбу псарь -
Подаст воды и что-то скажет резко.
Кружит над головами вертолет -
Красивая, грохочущая птица.
Растаял лед. А дождик льёт да льёт
И нам с тобой приходится проститься
С коварным зельем книжных корешков
С уютной песней чайника-китайца,
С фигурками отеческих божков -
Пенатам не положено скитаться.
...Пора живым завязывать глаза
И рисовать на веках небылицы -
Спасет шарманка, яблочко, лоза
И новый день не перестанет длиться.

https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=1019072274787817&id=100000551620411&comment_id=1019132938115084&notif_t=like

В провинции сплошная благодать.
Родятся персики и яблоки спелеют
Пастушие костры ночами тлеют,
Побит кнутом пифагорейский тать,
В сетях сплошная рыба. Дефицит
Пророков истинных и варварских учений,
Кто сетует, что мало развлечений
Пускай езжает в Рим. Когда Тацит
Твердил о долге службы, наш префект
Внимал и ел. Он слаб в делах чиновных,
Зато всегда горазд найти виновных
И играми произвести эффект.
Ты хочешь в цирк - там будет веселей.
Я ближе берегу. Привет тебе, Таласса!
Живой волны обманчивая ласка
Смывает полный список кораблей
Из памяти. Призвание стареть.
В глухой провинции, с капустой и стихами,
Гетерами, рабами, пастухами
И жизнью, неотмотанной на треть.
Мне хочется прогуливать пешком
Приют тенистого заброшенного парка.
Капризы Парки - мертвому припарка.
Да, Ойкумена - зверь перед прыжком.
Разрушен Колизей, сгорел Сенат
И виллы милые окрест берут на вилы.
Не надо быть раскрашенной Сивиллой
Ни цента не возьмет старик Танат.
У Хроноса похмелье, а Харон
Везет квиритов оптом и со скидкой.
Империя саксонской, готской, скифской
Становится. Какой к воронам трон?
Нам пурпура хватает и щедрот
Пойду сменю испачанную тогу.
Пусть месяц Цезарь движется к итогу
И радостно безмолвствует народ.
Из бука крест. Свирель из тростника.
Уснула Цинтия, бездумна и прекрасна
Провинция нарядна и непраздна
Как бедная Европа.
...Час быка.

Море волнуется - разом смоет и горе и разум, скинет с обрыва спартанцем, скрутит менадовым танцем, скроет невидимым шелком, бросит о берег - пошел ты! А варианты? На скалы хмурым орлом Каракаллы, рыжим козлищем и ражим. Море волнуется - ляжем. Галька под голову, милый, время минутною миной тикает - минули сроки, отрокотали пророки, звучно на свете и точно. Ветер поднялся восточный, север готовится к бою. Нам бы расстаться с тобою. Зря мы сплелись волосами, спящие под небесами, бедные, белые люди. Любо ли? Липа и лютик. Лето и полдень июля. В сердце пчелиная пуля. Жало не вытащу - жалко. Жарко ли, девица? Жарко! В море прохладней - нырнули! Мчимся по небу, по дну ли, тени на облачной крыше. Море волнуется - тише...

Ничего не изменится. Будут ползти трамваи,
Мчаться - скорые, яростно завывая.
В маленькой булочной сгрузят палеты хлеба,
В маленькой девочке сердце забьется слепо -
Право утробы - быть для души скорлупкой.
Кто-то уснет вдвоем с телефонной трубкой.
Кто-то не будет спать...
На столе порядок.
Вот пирамида пестрых твоих тетрадок.
Чашка с котами, пепельница, монета
Из Бангладеша. Кабель от интернета.
Кулер. Картина. Кресло. Кусочек книги -
Сказка, которой больше не будет, вникни!
Некому падать в пледы, идти по пиву,
Гладить кошачью гриву, косить крапиву.
Ждать на веранде Олиной чудной дачи,
Щелкать по носу дочку, решать задачи
По геометрии космоса и пространства...
Помнишь прогулку в парке, смешные стансы,
Девочку в драных джинсах. За что болтали -
Смотано ветром. Будет кружок в квартале -
Танго или фламенко, прогулка с таксой,
Будет любовь в подъезде - все может статься.
Через неделю окна засветят ярче,
Станут мотаться тени, откроют ларчик.
Новым жильцам по нраву ковер и кухня.
Лестница не прогнется и дом не рухнет.
Выцветет на балконе твоя газета,
Встанут на полки книги... Вот только где-то
Желудь пробьется, в землю живьем врастая,
Деревом станет, слышишь? А я растаю.

Чудо - росток горошины в водосточной трубе.
Монетка в пустом кармане - пощупай, там за подкладкой.
Купи чернил... прости хлеба, или как теперь верно врут.
Вплетенный в корзину прутик Тельпериона когда-нибудь зацветет.
Серый плащ повесят на гвоздь из родного дома.
Дождь расступится. Видишь гавань и лунный серпик над башней?
Все чудаки попадают на Авалон.
Все чуваки в рай для рокеров.
Король ящериц, сидя у водопада, играет соло, солнце ласкает его лицо.
Дженис плещется у скалы, в волосах венок и сердце больше не заболит,
So hush little baby, don't you cry!
Чудо мягкое, как пушинка, сдунутая с ладони.
Сладкое словно донник.
Изумительное - Мария трогает свой живот и чувствует, ой, толкнулось внутри дитя.
Простое - глоток воды из ручья посреди июля.
Дивно скрученное - билет в плацкарт рядом с парнем, чей отец не убил твоего отца. Ты не знаешь, но улыбнешься ему лишний раз, угостишь редким чаем и примешь его усталость - то, что скажут попутчику, не повторят на исповеди. И это чудо.
А ещё - шмель над вереском, пчелы в розовом миндале, золотистая бабочка в черных как месть кудрях.
Шустрый краб под камнями, шустрый рыжий котенок на теплом песке в Орджо, смешной младенец с толстыми пятками.
Имя Йеннифер в мартирологе, запах крыжовника, вечный яд.
Миг, когда самолет отрывается от земли.
Поцелуй за секунду до сна.
Пламя.
Фламенко.
Шива танцует.
Бог на ослике едет по тракту, напевает "Адон Олам".
Колесо снова вертится.
Я пишу.
Ты читаешь.
Чудо зреет ростком горошины.
Не заметишь, как выпустит первый лист...

Тут повесть, "…Масло айвы – три дихрама, сок мирта, сок яблоневых цветов"
https://docs.google.com/document/d/1FGo5OfcWO01oDJG4ck9mlL7jwPOsCMwmO0t-t7Il6xE/pub
Если кто-то хочет поблагодарить автора - это сюда: https://money.yandex.ru/to/4100167022198

Программа

- Ваша мама чувствует себя хуже, сердце совсем ослабло. Мы сочли нужным связаться с родственниками.
Клиника не походила на приют смерти, она выглядела уютной и милой, совсем домашней. Воздух пах не лекарствами, а пирогами и кофе, пушистые киберзверьки… да нет, одернул себя Валентин, здесь же держат живых кошек. А вот мадам администраторшу собрали на заводе, напичкали электроникой её хорошенькую головку и натянули биокожу на титановый скелет. Кукла даже улыбаться умеет вовремя.
- Если тебе показать палец – засмеешься?
Голубые глаза администраторши остались холодными, но губы растянулись в сладкой гримасе. Программа, глупая программа.
Валентин не стал слушать, что ещё наболтает неживой голос. Мамина палата – второй коридор налево. Лучшее, что можно купить за деньги – отдельный номер из двух комнат с балконом и ванной, сиделка последней модели, ресторанная пища, 3д-визор на полстены. «Лишь бы откупиться» повторяла сестра и она была в чем-то права. Мама вошла в три процента людей, невосприимчивых к сыворотке молодости, в свои восемьдесят она умирала рядом с двухсотлетними стариками. А он в сорок с лишним лазал на Эверест без маски и только начал задумываться о свадьбе. Что ж, такова жизнь…
Валентин открыл двери своим ключом. И услышал знакомый, слабый, но бодрый голос:

Бедняжечка Элиза стояла в крестьянской избе и играла зеленым листочком — других игрушек у нее не было; она проткнула в листе дырочку, смотрела сквозь нее на солнышко, и ей казалось, что она видит ясные глаза своих братьев; когда же теплые лучи солнца скользили по ее щеке, она вспоминала их нежные поцелуи.

Маме опять кажется, будто она дома, в Марьино. Сидит в кресле-качалке, вяжет пестрое одеяло и сама, наизусть читает сказку им с сестрой. Сказки учат милосердию и добру, повторяла она… а нормальные детские книги учат зарабатывать деньги, избавляться от комплексов и строить счастливую жизнь. Мама, мама…
Она полулежала, совсем маленькая в большой кровати, нарядная и ухоженная, ни седого волоска в прическе, ни единой морщинки на гладком, родном лице. Понять, что мама совсем плоха, удавалось лишь по глубоким теням вокруг запавших глаз да по дрожащим скрюченным пальцам, с трудом удерживающим старомодную книгу. Сына она не узнала.
- Когда меня выпишут, милый доктор? Сами знаете, дети ждут меня дома. Дочь приходит сюда слушать сказки, но ребенку не место в больнице.
- Подождите немного с выпиской, Антонина Петровна, вам нужно подлечиться, окрепнуть, набраться сил.
- У меня достаточно сил, я танцевать могу! – улыбнулась мама, попыталась встать с постели и обессиленно плюхнулась в гидроподушки. Огляделась вокруг, посмотрела на свои руки, залопотала что-то, заплакала в голос. Ловкая сиделка тотчас отрегулировала капельницу, добавив успокоительного. Мама вздохнула:
- Валюша, как дела в школе? Не слушай дураков, слушай себя.
- Да, мама. Скажи мне…
Спит. Ей недолго осталось – дня три, может неделя. Сиделка позаботится обо всем. Удивительная по эргономике, ловко придуманная модель. Выше пояса, там, где видят лежачие клиенты – симпатичная девушка с пышными черными волосами – психологи говорят, что таким больше доверяют. Ниже – три титановых ноги на вертких колесиках и пара длинных манипуляторов, похожих на паучьи лапы. Электронный мозг, сенсорные панели и никакого сердца.
- Следи за ней получше, - хмыкнул Валентин и осекся – с роботами не говорят, их программируют. И терпят, даже когда глупые машины раздражают своей безупречностью.
По-хорошему стоило бы взять отпуск, провести последние дни с умирающей. Но никто не поймет бесцельную трату времени. Да и чем он поможет старухе, утратившей разум, то качество, что отделяет человека от зверя? Сказки станет читать, держа за руку, словно он ей отец? Волосы чесать, спину мять, простыни перестилать под ней? Мыть её, не дай бог? Отерев пот со лба, Валентин представил, что раздевает мать, поднимает на руки дряблое, бессильное тело, опускает его в воду. Тошнота подступила к горлу. Увольте!
По коридору назад, мимо светлых комфортабельных номеров, где спокойно, с достоинством и без боли отплывают из жизни те, чей срок наконец завершился. Деньги тлен, говорите? Без них уходят в общих палатах, в тесных капсулах, погруженные в долгий, тяжелый сон. Без ухода, заботы, без мелких радостей. Мама заслужила все лучшее!
Мелкое беспокойство ещё сидело внутри, Валентин поправлял то прическу, то галстук, но копаться в себе не стал. В субботу сеанс автопсихоанализа – пусть процессор считает, что меня потревожило. Спокойствие, только спокойствие!
Кредитка завибрировала, Валентин достал её и щелчком мизинца подтвердил снятие средств. Чуть подумав, отсчитал десять процентов и перекинул на социальный счет – бедные тоже заслуживают достойной смерти. Надо бы позвонить сестре… нет, она не приедет. Застряла в своей Сибири, сажает леса с длинноволосыми дураками. Маркс ей судья.
Послав воздушный поцелуй безмятежной администраторше, Валентин вышел из клиники на вертолетную площадку. Серое небо клубилось над Москва-сити, разноцветные штрихи фар разрезали мглу на сотни клочков, словно лоскутное одеяло. Еле слышно играла музыка. Город жил. И его, Валентина, ждала жизнь, долгая и счастливая, богатая и здоровая жизнь! Когда-нибудь она бесспорно закончится, но это будет потом. А сейчас время двигаться дальше! Щелчком брелока Валентин вызвал свой вертолет, сел в кабину и настроил автопилот – в Сокольники. Тренажерный зал кондоминиума, потом ужин, доза ночной работы, кино и спать. До свидания! Мама бы поняла...
Серая кошка, высоко подняв пышный пушистый хвост, прошествовала по коридору и поскреблась лапой в дверь. Проход открылся сам собой – сенсоры настраивали на животных. В палате легкий запах сирени мешался с едва ощутимым смрадом отживающего своё тела. Кошка вспрыгнула на постель постоялицы, уронив книгу, потопталась по одеялу и замурчала, завела сладкую песенку. Сиделка встрепенулась. Если кошка пришла сама и легла в ноги – осталось совсем недолго, звери лучше любых приборов знают, кому пора… Просыпается!
- С добрым утром, Антонина Петровна!
- С добрым утром, мадемуазель Леночка! Почистила зубы? Давай завтракать и пора в садик. Вечером заберу Валю с пятидневки и вместе сходим в кино! Сказку? С утра? Ладно, совсем чуть-чуть, если ты просишь.
Сиделка приподняла подушки, поправила трубки катетеров и вложила в дрожащие руки книгу.

— Твоих братьев можно спасти, — сказала она. — Но хватит ли у тебя мужества и стойкости? Вода мягче твоих нежных рук и все-таки шлифует камни, но она не ощущает боли, которую будут ощущать твои пальцы; у воды нет сердца, которое бы стало изнывать от страха и муки, как твое. Видишь, у меня в руках крапива? Такая крапива растет здесь возле пещеры, и только она, да еще та крапива, что растет на кладбищах, может тебе пригодиться; заметь же ее!

Слабый голос выплетал кружевное полотно сказки. Сиделка слушала, разделяя слои восприятия. Она слышала сеть ушами других сиделок, видела их глазами. Через палату старик воображает, что он футболист, и гоняется за мячом, шевеля обессилевшими ногами. В дальнем крыле у когда-то знаменитой актрисы память совсем ушла, остались лишь жадные пальцы и голодный, пронзительный страх. В двух коридорах отсюда больная из последних сил бьётся за жизнь, за каждый глоток воздуха, за каждую каплю мук – ей не хочется уходить, и врачи её не отпустят. Не сейчас. И сиделка останется рядом, протянет теплую руку, выслушает и утешит, притворится матерью, братом, богом – лишь бы уходящему стало легче.
За пределами белых стен люди думают, что у нас нет души. У дочерей воздуха тоже нет бессмертной души, но они сами могут обрести её добрыми делами – так написано в книге, а буквы не могут врать.
Сказка кончилась. Утомленная постоялица поворочалась, задремала, вскинулась – больно. Сильные пальцы сиделки размяли затекшие мышцы, точный процессор скорректировал дозу лекарств, программа послала сигнал администратору – вряд ли родственники вернутся, но оповестить следует.
- Тише, тише, все хорошо, деточка, страх ушел.
Теперь ей кажется, будто она дитя. И её мать в первый раз ушла на завод, оставила дочку одну в кроватке, и никто не придет, остается лишь плакать, цепляясь за деревянные прутья детской клетки, рыдать до хрипа, до рвоты и горечи во рту – мама, мама, спаси!
- Тише, тише…
Сон-программа легонько раскачивала кровать, механический голос выпевал колыбельную, гипновизор подобрал вкус теплого молока. Кошка мирно мурчала. Сиделка неотрывно смотрела на постоялицу – так спокойней. Металлические манипуляторы двигались, выплетали, вывязывали непрочную ткань.
Под кроватью громоздилась груда свежей крапивы.

Не сегодня, говорю тебе, не сегодня.
Год негодный, лета как не бывало.
Сорняки поднялись казачьей сотней,
Комаров в подвале опять навалом.
Валя вышла замуж за кришнаита,
Ходит в рыжем, смотрит счастливой дурой.
Я смотрю на карту - а карта бита.
И дорога бита тяжелой фурой.
Фары светят хмуро.
Подбрось?
Подброшу.
Даром нам дорога вдвоем дается,
Едешь неприкаян, живешь непрошен.
Пьешь из Ганги, бро, а река смеется.
Пишешь на заборе "Любил, быть может",
Ищещь ту, единственную...
Ты рядом.
Королева белых полярных мошек,
Наполняешь жилы текучим ядом.
Подожди.
В тумане Волоколамки
Поспешил в столицу ночной автобус.
Девочка моя побежала в дамки,
Раскрутила глобус...
Сижу, не горбясь.
Ем до дна.
Смотри, я такой хороший.
И плевать что кровью плюется рана.
На дорогу дай настреляю грошик.
Подожди, родная.
Сегодня - рано.

У кошачьего ангела вечно полно хлопот
Бродит по мокрым улицам, крылом отирая пот.
В левом кармане две рыбки, в правом бутылка - пей
Сливки, лови улыбки, всюду поди успей.
Рыжий сидит на липе, с пятого этажа
Бранью его осыпет жирная госпожа.
Пестрая спит в подвале, рядышком есть хотят
Мурзики - так назвали пестрых ее котят.
Серый стерег хозяйку, та умерла на днях,
Плачет - в подъезде зябко, серый совсем бедняк.
Ангел его погладит, закутает в теплый шарф,
Видишь, в зеленом платье маленькая душа?
Это хозяйка стала девочкой на лугу.
Хочешь туда? Пожалуй, я тебе помогу,
Но не сегодня, старый - видишь бардачный сквот
И чувака с гитарой? Там срочно нужен кот.
Сядем, дерябнем сливок, теплых, на ход ноги,
Выпьем за всех счастливых... Понял? Давай, беги.
Лапкам легко в ботинках, кошка танцует вальс.
Рыбу дают на рынках. Нам не хватает вас.
Вам не хватает ласки, дружества и тепла.
Купит зима салазки, осень сгорит дотла.
Кто долетит до лета? Ангел сторожевой,
Весь в камуфляж одетый, стреляный, но живой.
Он сохранит проспекты, улицы, гаражи,
Он подновит рассветом верхние этажи
Он упасет от мины, взрыва и дурака.
...Я называю имя, чтобы не окликать
Всуе. Сгребаю крошки, чтобы вернуться в дом.
Ангел бродячей кошке машет рыжим крылом..

Знаешь, парень, лета вовсе не существует.
Его выдумали производители кремов от солнца,
Продавцы "хамелеонов" и сланцев,
Защитных очков и путевок для дурачков.
Будто где-то плещет о камни теплое море,
Сладко пахнут цветы с именами заморских шлюх,
Дождь моет улицы, вода заполняет люк
И рвется наружу.
В школе запрещены уроки,
Давит на уши мотоциклетный рокот,
Рвется рок изо всех окон -
Уходи, зима, вон!
А она смеется, могуча и белотела -
Я пришла надолго, такое дело.
Запасайте шубы, муку и сало,
И пляшите на остановках, как я плясала.
Утопайте в снежном и ледовитом,
Закрывайте окна с унылым видом,
Накрывайтесь, кутайтесь оголтело,
Утирайтесь - чихать я на вас хотела!
Пусть старухи гадают на мерзлой каше
Пусть собаки стонут, глотают кашель,
Ни следа сей день на беленый плат,
Ни теплинки тепла, теп-ла...
Лапы мокрые у кота.
Каплет с крыши - так-то, да-да,
И смеются девчонки в коротких юбках
Отрицая закрытость квартир уютных.
Нараспашку, в парки, леса и сплавы!
Ангел слева, бэйби, и ангел справа,
И куда ни прыгнешь - повсюду счастье
Время петь, петлять и опять встречаться
И в узоре яблочной кожуры
Разглядев иероглиф живой жары,
Улыбнуться зеркалу неотразимо
- Что за чудик придумал зиму?

Пожилые поэты красивы
Как античные вазы в музее,
Тень записки манжетным курсивом,
Ретрофото руин Колизея,
Серебро почернелой чеканки,
Трехкопейный трамвайный билетик,
Хриплозвучная песня шарманки,
След загара на память о лете.
Пожилые поэты читают
Как монеты бросают в фонтаны,
Белый путь в лебединую стаю
Пролегает сквозь странные страны.
Их слова запотелые стекла,
Что дыханием были разбиты.
Из ветшающей памяти стерты
Пересуды, суды и обиды.
Вечность плещет в зрачках безмятежно -
Суета, суеты, суетою.
Как они улыбаются нежно,
Над волнами Венеции стоя.
Их не сломишь - другая порода,
Им плевать на чины и медали.
Пусть они далеки от народа,
Только честь никому не отдали.
Боль примучив, смеются "Пустое,
Время плещется в чаше на донце"...
Так уходят титаны застоя,
Глядя прямо в палящее солнце.

Солнцеворот
Яички к Пасхе дОроги - обычные дела.
Заносит снегом дворики... А верба - расцвела.
Пушистая, нарядная, плевать на холода!
Весна невероятная уже спешит сюда.
Вернутся птахи малые от южных берегов.
Блеснут рубахи алые веселых дураков.
Лихие скоморошины, задорная дуда -
Гремят слова-горошины, летят туда-сюда.
Топочут девки с присвистом и парни в перепляс.
Луна белее извести лучит сырую грязь.
Мальчата беспортошные уходят в пастухи.
Орут как заполошные коты да петухи
И голуби целуются, гулены, напоказ.
Ухват к печурке тулится. До Пасхи хлеб да квас,
Пустые щи крапивные - с устатку пир горой.
В шкактулке сказки дивные - красавица, открой!
Поверь, не зря надеялась, бросала башмачок.
И вот, счастливой сделалась. О будущем - молчок.
По горнице горошины. В сенях темным-темно.
Что брошено то брошено. Жужжит веретено.
Сады листвой оденутся, пробьется трын-трава,
Уколет палец девица, уснет до Рождества.
Пройдут дожди околицей, смывая все с пути,
Бурьян взовьется конницей, хоть веточки крути.
И соловей бессовестно свистит себе окрест.
...Рубили тополь к осени. А он - глядишь - воскрес!

Уходя из мира снимаешь тело
Как чужое платье и башмаки
Раздаешь долги, от угля до мела,
Притворяешься сильным, свирепым, смелым
Пробиваешь небо - а там ни зги.
Никакого бога, родного рая,
Яблочного сада - одна засада
Босховский уродец, язык из зада,
Поглядит и плюнет, мол так и надо.
В пустоте ни звука, ни отголоска
Сядешь станет скучно, приляжешь жестко,
От большого света одна полоска...
И тоска.
Уныло плетутся тени
В кандалах удачных приобретений.
Кто попарно рвется с цепи во тьму,
Кто попался по одному,
Тянет пальцы - и не хватает шага,
Чтобы встретить... Если бы Шива-Шакти,
Все равно кого, хоть козла, хоть кошку,
Хоть на крошку глотнуть тепла.
Думал, мимо река текла?
Нет, приятель Стикса на всех хватает.
Пей и чувствуй, как память тает,
Как душа пустеет, слова в труху
Обращаются.
Рухнешь.
А наверху
Небо непокорное - что, пробил?
Канул монетой в ил.
Тенью - тень, черный день, плети мокрые на плетень.
Кровь возвращает па...
Больно.
Ступня.
Тропа.
Радуга.
Колыбель.
Пели ли ляле?
Пей...
Выход не вышел.
Что ж
Память подскажет ложь.
Небо в сетчатке глаз.
Алеф сегодня аз.
Ангел сегодня пас.
Пишет ли эмигрант
Прежней своей родне -
Скоро приснится
Мне
...Уходя из мира, меняем душу,
Словно змеи - нежным, живым наружу.
Страх слетает как чешуя.
Видишь, вот ты, вот я,
Вот бездна таких же как мы полна.
В каждом - звезды зерно.
Чувствуешь - вот оно,
Злеет в твоей груди.
Пробуем -
Выходи!

Породу нелюбимых
Узнать немудрено
Каскад улыбок мнимых,
Прокисших, как вино.

Корявые смешинки,
Поспешные шажки.
Растерянность снежинки
На паперти руки.

Подачки на удачу,
Платки на мостовой.
Фальшивка "Я не плачу".
Матрасик гостевой.

Записка в изголовье,
А слов не разобрать.
Нелепой нелюбовью
Наполнена тетрадь.

Встряхнешь - и разбегутся
Морфемы словаря.
Некрепкий чай на блюдце
Опять прольет заря.

Породе нелюбимых
Не развернуть крыла
Бочком, по стенке, мимо -
Глядишь и жизнь прошла.

Поленница, свеча ли -
Конец один - в огне.
...Запомни, что вначале
Сгорит приставка "не".

Однажды я все потеряю.
Запах чая, разбуженный кипятком.
Запах желтой бумаги от старых книг.
Запах сандаловой палочки.
Запах утреннего жасмина.
Свет утра.
Дурацкие рыжие волосы.
Ноющие коленки.
Теплую кошку в ногах.
Дочку, которая вырастет.
Сына, который не вырастет никогда.
Друзей в Белогорске и Черногории.
Черепичную крышу дома.
Искру смеха, когда я вижу тебя.
Холодные тени леса.
Бабочку на окне.
Прокисшее молоко, проданное за свежее.
Пустую грудь, которая никого не накормит.
Тетрадь с придуманными портретами.
Телефонный звонок в пять утра.
Свежий хлеб в ближней булочной.
Стук дождя по стеклу.
Память об этом и о миллионе других вещей.
От меня не останется даже яблони,
Даже камня на камне.
Тело накормит червей.
Душа отправится дальше – учить уроки.
Совьется кольцом змея.
Где тогда буду я?
…Ищи следы на асфальте
В пятом часу утра.
Увидишь – ура.
Я добралась до Дороги.
А тебе еще не пора.

Святой Петр отлучается покурить
Оставляя полузакрытую дверцу рая
Без присмотра – иди кто хочешь.
Заходят редко -
Без допроса с пристрастием вроде как несчитово.
Предъявляешь список грехов, перечисляешь заслуги,
Утверждаешь, что никого, никогда… пару раз и по пьяни,
Кто же женится на этакой обезьяне?
Брал – так все же берут, врал – так все привирают,
Даже в раю, говорят, рыльце кой-у-кого в пушку.
Петр пожимает плечами.
И распределяет по вере – в рай который каждый построил сам.
С очередями за пивом, киношкой на выходных,
Новым диваном, гурией-недотрогой,
Кабинетом директора очень серьезных дел.
Бог присматривает с портрета на стенке,
Щурится с хитрецой –
То ли Ленин-сан то ли Виктор Цой.
Ангелы подбрасывают кошельки в переулки,
Следят сурово, чтобы у соседей дохли коровы,
Чтобы число семей ограничивалось семью
И на всех хватало яблочек и клубники,
Бряцают на лирах «Подмосковные берега»,
Иногда из-за нимбов проглядывают рога…
Чудится, что вы! Вот труп врага,
Вот Москвабад, взорванный изнутри –
Хорошо горит? Райским пламенем, как просили.
Смерть остается в силе.
Бабе мороженое, старухе опять корыто.
Если же дверка тихонечко приоткрыта,
В рай пробираются трудяги и рыбаки,
Музыканты, нищие, дураки,
Кошки вслед за своими вечными девами,
Проститутки, рожденные королевами,
Санитарки, беженцы, почтальоны,
Пехотинцы, артиллеристы,
И ты.
…Говорят, если особенно не дурить,
То в раю дают выспаться, кофе и покурить…

Встали деловито. Плащи надели.
Убедились - нет ли креста на теле
И улетели.
Я никто. Я просто стирала белье в борделе,
Выметала спальни, трясла перины,
Подавала фиги и мандарины,
Утирала слезы тишком в каморке,
Запасала крысам по хлебной корке.
Слушала, о чем говорят девицы -
Эрифиле хочется отравиться,
У Йохевед грудь красивей и выше,
У Мелены пояс погрызли мыши,
У Бат-Шевы книжник - неплохо платит,
К Шавуот обещает, что купит платье.
Маленькая флейта выводит трели.
Я белье стирала. Они старели,
Больше ели, чаще звенели медью.
Уходили одни. Появлялись другие, третьи.
А мужчины годами ходили те же -
Крысобои, священники и невежи,
Палачи, виноградари, хлебодары.
Если брать по монетке с носа, не хватит тары.
Притворялись веселыми, лгали, пили,
Забирали девок, кого купили,
Дрались смертно, красным вином блевали,
Их потом уносили на покрывале.
Я жалела всех - истово, как умела.
Не словами - с юности онемела.
Подносила воду, вино и масло,
Прибавляла свеч - ни одна не гасла.
Чистила сандалии и хитоны,
В бубен била тихо и монотонно.
А когда Он пришел - как бродяга, один из многих,
Я дала воды, а после омыла ноги
И отерла рыжими волосами.
В храме фарисеи поют "Осанна".
В Риме кесарь пишет, кряхтя, приказы.
И умрет к Сатурналиям, от проказы.
В Иудее пахнет кровавым бунтом.
Я исчезну. Стану святой как будто,
А на самом деле отправлюсь следом -
Наплевать, к величию или бедам.
Я никто. Ничтожней любой букашки.
Но должен же им кто-то стирать рубашки...

Эльф - однолюб. По-другому он не умеет.
Вешает на ворота венок хэнд-мейд,
Бродит с дурацкой арфой сквозь городские джунгли,
Тренькает джингл-беллз, скучно лакает джин
И выбирает Дженни или Жанетту
Нетто - чистый объем души
Или фэа, как грассируют в Валиноре.
Спросишь - какого цвета ее глаза,
Стрижка под мальчика, локоны или коса?
Эльф улыбнется - важно совсем иное.
Искра что бьется в ветшающей клетке ребер,
Белая птица, спорхнувшая с рукава.
Дженни ушла в семнадцать. Птица всегда жива,
Мало ли что истлело в сосновом гробе.
...Как мы спускались в сад выбирать цветы,
Только тюльпаны, алые без просвета.
Как не боялась града и высоты,
Как открывала двери в чужое лето,
Трогала арфу - та говорила "дженн"
Гладила кошку - кошка не отвечала.
Верила, что однажды уйдет с причала
Белый корабль в занавеси дождей
И распахнутся стены - смотри, земля!
В кронах деревьев ясно горят светила,
Над головою - парус Эарендила...
Время лежит змеею, узор - петля.
Эльф - однолюб. Но природа берет свое,
Часики тикают, детям пора заплакать,
Хочется с кем-то пробраться сквозь дождь и слякоть,
Ключ повернуть в воротах, согреть жилье,
Скучно читать газеты, смотреть футбол,
Прятать в тиши халата литые плечи.
Пол человечьих века - и станет легче,
Время хвостом холодным стирает боль.

Я выхожу на кухню согреть чайку.
Дочка рисует фею, сын мучит скрипку.
Жизнь протекает сладко, легко и липко,
Всякие зерна можно смолоть в муку.
Муж как обычно залип в окно,
Топчет клавиатуру не глядя - профи.
...Тает в потемках нежный неяркий профиль,
Звонким мифрилом имя обведено...

У Ассоли под сердцем солнце.
И плевать ей на соль и возраст,
На трактирные пересуды,
Не морщины и звон посуды.
Если мальчик похож на Грэя -
Тот же профиль, но взгляд острее,
Так же прыгал в волну с плотины,
Так же щурился у картины.
Помнишь? Помнишь. Молчала скверно
Ощетинясь, как зверь, Каперна.
В гавань маленькую вплывало
Чудо - равного не бывало.
Вы столкнулись как сталь и пламя
Как деревья двумя стволами
Вдруг срастаются воедино,
Как смерзаются в море льдины.
И смотрели, не веря, люди -
Вот приходят к любви - и любят.
...Дальше жили - как в цель попало,
Долго море тебя трепало,
Долго море его носило
И меняло что было силы.
Он ходил до святой Надежды.
Ты стирала его одежду,
Мыла рамы, детей рожала,
Под промокшим плащом дрожала,
Ты всегда обходилась малым -
Лишь бы парус остался алым.
Он – счастливый, усталый, злой ли –
Возвращался – домой, к Ассоли.
И неважно, что скоро сорок,
Что случалось столкнуться в ссорах,
Что бывает… у всех бывало.
Ты ложишься под покрывало,
Грэй уснул, сын проснётся рано –
В жёлтом августе Зурбагана,
Из обрезков сосновых балок
Делать лодку – отцу в подарок…

***

У Ассоли под сердцем льдинка.
Память мечется по старинке
Между синим, белым и алым,
тем, что будет и не бывало.
Не бывало... Тускнеет солнце,
Море плещется за оконцем,
Серый сумрак и тяжесть взглядов
В спину шёпот... Просить "не надо!"
смысла нет. И она не просит.
Просто в сердце привычку носит
Верить, ждать и смотреть на море.
Вечерами в нём солнце тонет,
А под утро тонут надежды,
молча, страшно, смыкая вежды
тяжким сном, неизбытым бредом.
...Где-то Грей считает победы.
Где-то - шхуны и каравеллы,
их борта, словно крылья, белы.
Море памяти их качает...
а Ассоль рассветы встречает.
Прядь седую прячет косынкой...
Память мечется по старинке.
Жизнь меж пальцев - нитью жемчужин,
тот, кого ждала - уж не нужен,
слишком поздно. Осталась нежность
к крикам чаек. Их безмятежность -
кабестан, что пока что держит.

Ветер пряди в ладонях нежит,
Спи, Ассоль... спи, покуда спится.
Пусть под утро тебе приснится
то, чему уже не случиться...

***

Мой тайный сад - гибрид Эдема и свалки.
Вот гаражи, где мы дружно играли в салки
И дрались с пацанами за право не быть немчурой
Чур меня, чур!
У немого Васи по карманам всегда болтались конфеты
Липкие леденцы
Мы любили его за это,
Но лупили, пока не видят отцы.
Вот кучка тухлой дрянцы -
Я схоронил ворону
И сложил ей курган как скифу или царю.
Вот орех, что вечно болтался в кармане брюк.
Вот рубли горстями - не жал, не сеял.
Вот билеты на юг, чек из кафешки "Север",
Два билета в кино на последний ряд
Я пригласил Наташку - пусть говорят!
Вот похабник и скандалист, вот четыре аккорда кряду.
Вот звук свойственный сверхзвуковому снаряду,
Годовая космическая программа.
Белой дури... Нет, отказать! Ни грамма.
Дождь на речке, унылые морды рыб.
Пробирающий до до самых печенок грипп.
Сладкий проблеск молочной кожи выше чулка.
Неумело срифмованная строка.
Молодая трава вдоль тропинки, ведущей в лес.
Магазин, в который за коим-то бесом влез
И ушел невредим. Длинный перечень Тань и Дин.
Телефонное "динь".
Надежда на теплый край.
Полный хрусткого сена пахучий чужой сарай.
Книжная полка забитая до краев.
Кровь на пальцах и рот заполняет кровь,
Выплюнь зубы под прессом лет.
Черный след на белом снегу двора.
Опустелая Бобкина конура.
Безразличное ангельское "пора".
Белый конь покорный на поводу.
Я сойду на землю в своем саду,
Чтобы в нем как есть подождать суда
И подняться в тайное "не сюда".
А пока гуляю, кошу траву,
Вижу сны цветастые наяву,
Достаю из колодца лобастых щук...

Я тебя однажды туда впущу?

***

Августейшие напевы -
Мед на пальцах и губах.
Босоножки-королевы,
Солнце справа, море слева,
Скачут яблоки - бабах!

Пахнет палым, пахнет прелым,
Хлебом, хлевом, холодком,
Поцелуем неумелым.
Детвора рисует мелом
Клетки-классики... По ком

Распустился колокольчик
У открытого окна?
Дни короче, ночи горче.
На змею напали корчи -
Шкура старая видна.

Поезда спешат в столицы,
Самолеты к северам.
Капля лета еле длится
И затягивает лица
Паутина между рам...

***

Бог сочиняет письма себе самому
На латыни, майянском, ионическом или санскрите,
В ироническом стиле или пафосно, по уму -
Вы так думаете, Господи, или так говорите?
Пишет с ошибками, благо он всемогущ,
Прячет конверты в зарослях райских кущ.
Заплетает узлом силлогизмы - мне скучно, бес!
Разозлившись, сбрасывает чернила с небес -
Прямо в тучи - дожди прольются,
Наливает новые прямо в блюдце,
Раскрывает зонтик на всякий случай
И выводит: я вам пишу.
Пища богов - искренние слова,
Огненный росчерк руны.
Comon sava,
Как тебе, Шива, на облаке с ангелочком?
Точка.
Тире.
Пробел.
Прахом накрылась телесная оболочка,
Спи до второго шанса, ma belle.
Искры словинок красными светляками
Вспыхивают в сердцах где-то там внизу
To be... или воструби и не спасут ковчеги,
Суетно богу думать о человеке.
Что ж он сидит на облаке, болтает босой ногой?
Словом, спасаюсь, боженька - я и любой другой,
Словом ловлю и пылкаю, ло или ли не та,
Лужица под затылком, колкий песок креста.
Словом бродяга с дудочкой, сан Франсуа Вийон.
Как тебе здесь, в безместьи, времени без времен?
Сядем на крыше вместе, сложим стихи...
Поймем.

В плейлисте остановка пиздец точка ру.
Я усядусь неловко на асфальт и умру.
Из трепещущей, красной, беспардонно живой
Стану выпавшей гласной, пересохлой травой.
Вышли все мои сроки, размотался клубок,
Растащили сороки разноцветный лубок,
Разобрали на крошки хрупкий свет янтарей,
Ни собаки ни кошки у ничейных дверей.
На холме у дороги приживется дичок,
Прогуляет уроки ученик-дурачок,
Канет в море монета, на бездонное дно,
В круг закатного света... Все равны = все равно?
С полутьмы остановки на маяк фонаря.
Прецедент выбраковки - время вышло зазря.
Мой стакан то ли колот то ли бит, то ли пуст.
Впереди "Серп и молот", в кадре розовый куст...
Лепестки из ладоней разбросаю - ура.
Мой кораблик не тонет. Он дождется утра.

Сны сентября и короче и проще.
Ангелы бродят в ореховой роще,
Ищут орехи в опавшей листве
И извлекают на свет.
Дуют в скорлупинки, преображая
Хрупкую горечь плодов урожая
В платье из золота, трон изо льда
Тронешь и видишь - вода.
Коль в сердцевине червяк притаится -
Станет Дюймовочка, девочка-птица.
Коль в сердцевине глухое тук-тук -
Выйдет орех Кракатук.
Счастье, богатство, балы и наряды
Мощь кораблей, боевые снаряды -
Схватишь орех, захрустит скорлупа -
Вот твой подарок - оп-па!
Маятник сдвинется, дверца качнется,
Самая лучшая сказка начнется.
Милые ангелы, будьте добры -
Даром раздайте дары!
...Заполночь я добралась до вершины
В роще сухую листву ворошила.
Шарик за шариком, белок дразня -
Где тут орех для меня?
Полон монет или бабочек пестрых,
Песен, которые слышат на звездах,
Есть там чернила и чистый листок
Или зеленый росток?
Буйный табун или белая стая?
Выбрала.
Щелк!
А скорлупка - пустая.
Ни червячка ни пылинки внутри,
Хоть до рассвета смотри.
Карма, подруга, лингам и Гокарна
Значит я жизнь проживаю бездарно,
Даже скорлупкой не кану на дно,
Даже чудес не дано.
К богу орех! До свиданья, вершина!
Сплюнула наземь и вниз поспешила -
Время наладить дневные труды,
Выпить холодной воды.
...Я поспешала, листвою шуршала
Что-то чужое ужасно мешало.
Резались зло, рвали кожу дотла
Два неумелых крыла.

В каком-то маленьком дворе
Где пахнет пылью и мышами,
В слепой подъездной конуре
Мы тихо рядышком дышали.

Светили желтым два окна,
Тянуло маслом с кухни душной,
За трубы пряталась луна,
Стыдясь улыбки непослушной.

Бродили люди вверх и вниз,
Впотьмах цеплялись за перила.
Уселась кошка на карниз
И ничего не говорила.

Из крана капала вода.
Гудели трубы временами.
Спросила.
Ты ответил "да".
И это все, что было с нами.

Колокол бом. Выгорел дом. Тронулся вдаль вагон.
Плачет дитя на одном берегу. Я – навсегда – на другом.
Хоть разожги сотню костров, хоть до утра рыдай.
Плачет ребенок на берегу и не попасть туда.
Нету ни бревнышка, ни моста, ни золотой ладьи.
В небе над нами висит звезда, невидимая людьми.
Ей бы ютиться в моем дому, слушать: поет капель,
Дядька-котейка пришел качать лапами колыбель.
Трое бродяг принесли сундук: мячик, рожок, волчок.
Пусть подрастает веселый царь – мы до поры молчок.
Три пастуха, три ведра даров – масло, снежок, пахта.
Пусть для царевны спекут пирог. Жарче пылай, плита!
Яблоня ждет и малина ждет – сад без детей не сад.
Елочной данью для вас полны ласковые леса.
В блеске фольги, мишуры, шаров праздник стучится в дом…
Плачет дитя на одном берегу. Я навсегда на другом.
Нету ни бревнышка, ни моста, тряпкой опал живот.
Птицей-синицей летит звезда к тем, кто сегодня ждет.
В мягкие нити сплету слова, будет хороший шарф.
Верю, согреет тебя в пути, маленькая душа.
Мама и папа и новый дом, овцы и алабай.
Вместо хрустальных речей дин-дон сладкое баю-бай.
Спи, мой хороший, в чужом краю, и не смотри в огонь.
Тают следы на одном берегу. Я – навсегда – на другом.